– Мы можем другие варианты оплаты рассмотреть, – парень, воодушевлённый собственным открытием и переходом на личные темы, упирается локтём в проём двери. Широкоплечий, нахальный… красивый, зараза. Тот самый мужской типаж, который я ненавижу лютой ненавистью. Наглый и уверенный в собственной неотразимости.
Я сглатываю. Ноги леденеют от ужаса.
Три года терапии, а толку – ноль.
– Тысячу. И ни рубля больше, – цежу сквозь зубы. – А будете намекать на мерзость всякую, и я такой отзыв накатаю! Вам не понравится.
Он откровенно ржёт:
– Да что вы, дамочка! Ни на что я не намекал. Я имел ввиду, что можно не только рублями расплатиться. Ну там… долларами, например, если у вас рублей нет.
Я сумрачно молчу. Не то, чтобы мне так было жаль тысячи рублей, но… Две дырки! Две… маленьких дырочки…
Через полчаса его работы, я уже злорадно улыбаюсь. Бетонная стена оказывается на редкость прочной, и мужик весь краснеет. Всей своей могучей шеей, сейчас напряжённой и багровой. И ушами, пламенеющими, как фонари проституток.
Ну, теперь я согласна и на тысячу, ладно…
Покачивающее меня движение вдруг замирает, и я открываю глаза, не сразу понимая, где нахожусь.
Передо мной старинный замок, диснеевский какой-то, нереальный. Ну или из того бреда баварского короля, который вообще не был предназначен для обороны и защиты, но так украшает теперь открытки…
Я – на лошади…
Стоп-стоп-стоп! Подождите! Как же так?! У меня дочка дома! Ей два годика, она… Нет-нет-нет! Верните меня обратно!
Я задыхаюсь от ужаса. В прямом смысле задыхаюсь. Рука шарит по бедру в поисках кармана или косметички, в которой я ношу лекарство на этот случай. Но ничего нет… Я кашляю, пытаюсь выпихнуть из горла невидимый ком, мешающий вдохнуть.
– Папа! – вдруг звонкий, словно колокольчик, голосок прорезает конское ржание и звяканье шпаг и шпор. – Папочка!
И странным образом на меня это действует исцеляюще. Нервический спазм прекращается. Я выпрямлюсь в седле и смотрю на очень красивую темноволосую девочку-подростка в голубом, развевающемся от бега, платьице. Она несётся вниз по широкой каменной лестнице и тянет к отцу белые, цвета молока, тонкие ручки.
– Папочка!
Король бежит к ней навстречу, подхватывает на руки, кружит. Девчонка заливается немного повизгивающим смехом, раскидывает ручонки и летит-летит… Я чувствую, как на глазах закипают слёзы. У моей Анечки никогда не будет так… Никогда. Она сейчас совсем маленькая. Ей хорошо с мамой, и папа, кажется, ещё не так нужен, но потом…
По щекам бегут слёзы. Я поспешно вытираю их.
Так, Майя! Соберись. Не время паниковать и страдать. Надо как-то вбираться отсюда. Там, дома, Анечка. И нельзя, чтобы она осталась не только без папы, но и без мамы… Вот только бы понять ещё, где это – «отсюда» находится… Из чуланчика рванул рассудок, но сознание подпёрло дверцу палочкой.
Красноволосый Бертран подошёл и протянул мне руку. Ему, видимо, не очень нравилось, что миссия спустить меня с лошади досталась ему. Он кривил пухлые, ярко-малиновые губы. Мне тоже не нравилось, но я заметила, что слуги уводят лошадей. Видимо, в конюшни. Надо было освобождать транспорт.
Я подала руку и попыталась сойти. Однако «педаль» у стремян оказалась только одна, и я полетела вниз. Нахал всё же успел меня подхватить. На минуту вжал в себя, и моя грудь соприкоснулась с его.
– М-м, – протянул он, уставившись на два нежно-розовых, согревшихся под плащом, полушария. – Они изменили цвет!
Я отпрянула, поправила платье, гордо запахнулась в королевский плащ и вскинула голову.
Меня всё ещё потряхивало от бесстыдных мужских объятий, когда король обернулся и, прямо так, с дочерью на руках, подошёл ко мне. Девочка упорно и пристально смотрела на меня ярко-синими глазами. Линзы что ли? Никогда в жизни не видела настолько прекрасного ребёнка! Маленький носик, белая-белая кожа с лёгким румянцем, алые губки в меру пухленькие, чёрные, шелковистые локоны… Ангел, а не девочка!
– Белоснежка, познакомься с новой мамой, – внезапно радостно объявил король.
Я невольно оглянулась, а затем поняла, что он говорит обо мне.
– Ч-что?
– Милая-милая Майя, вы же не откажетесь выйти за меня замуж?
Что?!
– Что? – губы девочки задрожали. – Папа?
Но король смотрит только на меня. И взгляд его голубых глаз мне не нравится. Очень-очень не нравится. А ещё то как тяжело он дышит и как раздуваются крылья его породистого носа. Такие люди не умеют принимать отказов. Такие люди вообще не знают, что такое «отказ». Что за глупое, лишённое смысла словечко! Ну, конечно, если оно обращено к ним.
– Попадос, – уныло замечает за мной сиплый голос Бертрана.
И я впервые согласна с красноволосым хамом.
Глава 2. Так вот кто меня проклял!
Я люблю фентези. Тёмное-тёмное фентези. Где угрюмые беловолосые дроу приносят кого-нибудь в жертву в мрачном склепе… Или там, например, Мартин. Мартин хорош, чертяка… Очень уютно читать такие страсти-мордасти после окончания рабочего дня на моей маленькой уютной кухоньке, запивая горячим ароматным чаем. С печенюшкой, конечно. Ужасаться, восхищаться, переживать…
А вот про попаданок я никогда не любила. Как чувствовала! Особенно первые страницы, а то и главы. Когда герой, или героиня, мечется и вопит: «Нет! Это сон! Мне снится!», а потом: «Почему я-а-а?». Я прям сразу представляла такого блеющего баранчика с вытаращенными мультяшными глазами. Впрочем, когда герой не бегает и не вопит, а сразу такой: «Ну всё понятно. Где там мои фейские силы?», тоже так себе. Не верю.
Но, оказавшись на месте несчастной героини, я как раз-таки и бегала полдня с теми самыми вытаращенными глазами и блеяла: «Это сон!» и «Почему я-а-а?!». Ну, конечно, когда меня оставили одну в комнате. В просторной, довольно холодной комнате с двумя арочными окнами и дверью на балкон. В камине жарко полыхал огонь, но от каменных стен несло таким леденящим холодом, что я почувствовала себя заживо похороненной в склепе. Рыцари со шпалер укоризненно взирали на меня, сжимая криво вышитые мечи.
Я вопила, кричала, рыдала, плакала. Даже молилась. Всем, кого смогла вспомнить. На всякий случай. Я торговалась с высшими силами, объясняла им, что мне нельзя, что у меня, совершенно одна в квартире, двухлетняя дочь. Что я абсолютно не способна, в целом, к роли королевы, даже злой, и к роли жены, в частности. Что мне очень-очень нужен ноут или смартфон хотя бы… Что вот именно сейчас, в декабре, руководство ждёт от меня оперативной работы, завершения проекта, иначе меня уволят, а этого допустить никак нельзя…
Но высшие силы оставались безмолвны.
Наконец, обессилев от потока слёз, я молча опустилась на пушистый ковёр, сделанный из сшитых шкур каких-то животных.
– Серый, – прошептала я, – наверное, волки…
Или, может, ещё кто-то серый есть в природе?
Я пощипала шерсть и вдруг поняла, что это точно – натуральное. И вздрогнула. Когда-то этот ковёр носило какое-то животное. Он ему был дорог, и зверюшка вообще не планировала с ним расставаться… Вот так и я…
И я разрыдалась.
Рыдала долго и качественно, а затем уснула.
– Ну что, стерва, – захихикал чей-то противный голос, – поняла теперь, каково это: сверлить стены в воскресенье?
Я распахнула глаза и увидела Нэлли Петровну – соседку по этажу. Старая карга злорадно кривила накрашенные губы и щурила глаза, густо обмазанные тушью.
– В смысле? – переспросила я. – Так всё в соответствии со временем, отведённым для ремонта по закону…
Но соседка лишь поджала губы, развернулась и двинулась прочь, всё уменьшаясь в размерах.
И тут я поняла…
– Нет! Подождите! Нэлли Петровна! Ну, простите меня… Ну, давайте я извинюсь… Хотите, заплачу? Сколько надо? Верните меня обратно!
– Поздно, – каркнула женщина. – Раньше надо было… извиняться.
