от времени у него дергалась то нога, то рука. Это энергия, заключенная в беличьей клетке его тела, металась в поисках выхода, но ясно было, что он с ней справляется.
— Дальше будет легче, — промолвила она уже гораздо мягче.
Суббота кивнул.
Теперь, когда в нем кипит энергия, подумала она, он стал таким же неистовым, как и при жизни. Хотя при жизни он не был идеальным человеком. Орлея никогда не являлась образцом гражданской добродетели. Но он, по крайней мере, не пытался убедить людей, что, мол, они сами хотят, чтобы он угнетал их. И не говорил им, будто все, что он делает, делается исключительно ради их же блага.
Вокруг поляны жители Новой Орлеи — старой Новой Орлеи — становились на колени или сгибались в поклоне.
Нет, добрым правителем он не был. Но он всех устраивал. Да, он бывал капризным, заносчивым, а иногда просто оказывался неправым, зато он никогда и не настаивал, что это оправдывается чем-либо иным, кроме того, что он больше, сильнее и подчас хуже других. Он никогда не говорил, что он лучше. И не велел людям поголовно быть счастливыми, не навязывал им никакого счастья. Кто-кто, а люди-невидимки знали, что счастье не является естественным состоянием человечества и не может быть навязано извне.
Суббота снова кивнул, на сей раз с удовлетворением. Когда же он открыл рот, искры засверкали у него между зубами. А когда он двинулся по болоту прочь, аллигаторы торопливо порскнули во все стороны, стараясь не угодить ему под ногу.
В дворцовой кухне было тихо. Огромные подносы с жареным мясом, свиные головы с яблоками во рту, многослойные торты — все давным-давно было унесено наверх. Слышалось лишь звяканье посуды, которую начали мыть в огромных раковинах, расположенных в дальнем конце помещения.
Тетушка Приятка наложила себе полную тарелку красной полосатки, сваренной в крабовом соусе. В Орлее она была не лучшей поварихой — с гумбо госпожи Гоголь не могло сравниться ни одно кушанье, люди с радостью восставали из мертвых, лишь бы еще разок попробовать это самое гумбо, — но разница между тетушкой и госпожой Гоголь была столь же ничтожной, как… скажем, как между сапфиром и бриллиантом. Однако у тетушки Приятки все же была профессиональная гордость, поэтому, зная, что предстоит бал, она расстаралась. Вот только разве можно приготовить что-нибудь толковое из огромных кусков мяса?
Коленнская кухня, как и все лучшие кухни во множественной вселенной, была создана людьми, которым надо было хоть как-то использовать продукты, от которых наотрез отказывались правители. Без крайней необходимости ни один здравомыслящий человек даже не подумает попробовать на вкус птичье гнездо. И только голод способен заставить человека попробовать аллигатора. Кто будет есть акульи плавники, когда можно съесть саму акулу?
Тетушка Приятка налила себе рома и как раз взялась за ложку, когда почувствовала, что за ней наблюдают.
В дверях, уставившись на нее, стоял высоченный здоровяк в черной кожаной куртке. В руке он держал кошачью маску.
То был очень своеобразный взгляд. Тетушка Приятка вдруг ощутила странное желание привести в порядок волосы и надеть чуть более нарядное платье.
— Да? — спросила она. — Что вам угодно?
— Хаучу еусть, теутушка Прияутка, — ответил Грибо.
Она внимательно осмотрела посетителя. И каких только типов не встретишь в Орлее в нынешние-то деньки. Этот, должно быть, тоже на бал заявился, вот только было в нем что-то очень… знакомое.
Грибо ощущал себя крайне несчастным котом. Только что поднялся страшный шум всего лишь из-за того, что он попытался стащить со стола жалкую жареную индейку. А потом какая-то худющая женщина с лошадиными зубами, жеманно улыбаясь, долго уговаривала его встретиться попозже в розарии, что было совсем не по-кошачьи. Кроме того, тело у него было абсолютно неподходящее, да и у нее тоже. К тому же, кругом толпилось слишком много других представителей мужского пола.
А потом он учуял кухню. Кухня притягивает котов так же, как, скажем, притяжение притягивает камни.
— Мы с вами где-то встречались? — уточнила тетушка Приятка.
Грибо ничего не ответил. Нос привел его к миске, стоящей на одном и столов.
— Хаучу! — потребовал он.
— Рыбьих голов? — изумилась госпожа Приятка.
С технической точки зрения они представляли собой отбросы, хотя то, что она собиралась сделать из них, плюс небольшое количество риса и несколько особенных подливок должно было превратить эти головы в блюдо, за которое дрались бы даже короли.
— Хаучу, — повторил Грибо.
Тетушка Приятка пожала плечами.
— Что ж, если желаете сырых рыбьих голов, милости прошу, — не стала перечить она.
Грибо неуверенно взял миску. Он еще плохо управлялся с пальцами. Заговорщицки оглядевшись, он нырнул под стол.
Послышались энергичное чавканье и скрежет возимой по полу миски.
Вскоре Грибо снова появился на белый свет.
— Маулаукоу? — поинтересовался он.
Удивленная тетушка Приятка потянулась за кувшином молока и чашкой.
— Блюуцце, — возразил Грибо.
…И за блюдцем.
Грибо взял блюдце, смерил его долгим мрачным взглядом и поставил на пол.
Тетушка Приятка удивленно наблюдала за происходящим.
Грибо покончил с молоком и ловко слизнул с подбородка последние капли. Теперь он чувствовал себя куда как лучше. В очаге горел огонь. Грибо прошествовал к нему, уселся, поплевал на ладонь и попытался вымыть уши, но у него ничего не получилось, поскольку и уши его, и лапа оказались для этого занятия абсолютно неподходящими. После нескольких неудачных попыток мытья он наконец улегся на пол и с трудом свернулся клубочком. Что тоже получилось не слишком хорошо, поскольку позвоночник почему-то стал плохо гнуться.
Через некоторое время тетушка Приятка услышала низкое, астматическое ворчание.
Грибо пытался мурлыкать.
Но у него оказалось неподходящее для этого горло.
В общем, проснется Грибо в самом дурном настроении и непременно захочет с кем-нибудь подраться.
А тетушка Приятка вернулась к своему ужину. Несмотря на то что этот верзила прямо у нее на глазах сожрал целую миску рыбьих голов, вылакал блюдце молока, а потом неуклюже скрючился у огня, она вдруг поняла, что ни капельки его не боится. Более того, она с трудом подавляла желание почесать ему брюшко.
Маграт прямо на ходу стащила с ноги вторую туфельку. Сейчас она бежала по длинной красной ковровой дорожке к дворцовым воротам, за которыми ждала ее свобода. Бежать — вот что было важнее всего. И неважно куда, главное — откуда.
А потом из теней вдруг выступили две фигуры. Когда они в абсолютном молчании стали приближаться к ней, Маграт угрожающе подняла туфельку, показывая, что так легко ее не возьмешь. Но даже в сумерках она ощущала на
