— Юрий Павлович? — осторожно напомнил о себе в трубку Лапин.
— Да, Ваня?! — сразу же прервал свое возмущение Краснокутский и участливо спросил: — Чего звонишь-то, помощь нужна?
— Так, — растерялся от неожиданности Лапин и тут же доказал свой профессионализм тем, что спросил у полковника: — Вы слышали, что в Чьяпосе опять волнения начинаются?
— А ты как думаешь? — взволновался и сокрушился голосом полковник Краснокутский. — Этот Чьяпос у меня всю кровь испортил. Но ничего не поделаешь, что вы хотите, негласная столица индейцев, горы, не до конца продуманная политика официального Мехико, и, пожалуйста, общая напряженность во всей стране. Но я понимаю и сочувствую индейцам, что вы хотите, гибнет их культура, самобытность, граница с янки рядом, тут у любого народа крыша съедет…
— Юрий Павлович? — вновь напомнил о себе Лапин, глядя с тоской на правительственный телефон, который напоминал о своем существовании нежным и мелодичным зуммером вызова. Но Лапин, четкий профессионал, хорошо понимал, что в данной ситуации Краснокутского лучше не прерывать. Он ткнул в сторону вертушки пальцем, давая понять заглянувшему в кабинет секретарю, что он в кабинете отсутствует.
— Ну так вот, Иван, слушай, — как о мимолетном пустяке заговорил Краснокутский. — Я допросил этого Аскольда Иванова, не дождавшись тебя. Много интересного услышал. Здесь у нас есть такая хитрая гостиница, «Домик» называется, над которой я власти не имею. Меня, да и тебя, я думаю, возле ее ворот пошлют, и что бы мы ни думали, а куда пошлют, туда и пойдем…
Краснокутский подробно сообщил Лапину об Алексее Васильевиче Чебраке и его предполагаемом телохранителе. Рассказал об инциденте в гостинице «Жемчужина» с Ирочкой Васиной и убийстве служителя гостиницы неким из ряда вон выходящим способом.
— Так что действуй, Ваня, след верный. А этот Аскольд хорошим парнем оказался, раз его из банка турнули, плохого не выгонят. Я тут журналистов хочу погонять, оклеветали парня, сорочье племя, а ему и так не сладко. Я его выпускаю, сколько можно мучить человека?
— Выпускайте, — отмахнулся от этого пустяка Лапин и радостно произнес: — Спасибо, Юрий Павлович, спасибо!
— Да не за что, работа у нас такая, — рассмеялся Краснокутский. — Ну ладно, Ваня, заговорил ты меня. Звони, если что. До свидания.
УЖАС было управлением гибким и мобильным и состояло из восьми отделов под общим названием «Погода на завтра».
Отдел ОДИН занимался происходящими процессами в политически активной части общества, криминальном и финансовом мире. И те, и другие, и третьи действовали на основе авантюрных постулатов, имели общий опыт «внезаконности» и общее понятие о взаимоотношениях человека с человеком. Именно оттуда, из этих трех групп, должна была выйти новая политическая элита — НПЭ. Ее психологический портрет вносился в память самого надежного в мире русского «компьютера» «Папка для бумаг», а наиболее творческие черты характера выделялись в «Дело».
«Лучше бы снова варягов или греков позвать, чем этих, с психологией вечно голодных, к власти допускать», — жаловался иногда самому себе начальник отдела ОДИН.
Отдел ДВА занимался тем же, что и отдел ОДИН, но под другим, жестко-творческим углом. Они производили санитарную чистку, дабы эшелон НПЭ не заражался наиболее разрушительными идеями переустройства мира.
Отдел ТРИ в принципе дублировал отдел ДВА, но только на более утонченном психологическом уровне.
Отделы ЧЕТЫРЕ, ПЯТЬ, ШЕСТЬ были составлены из специалистов высокого класса с развитым до совершенства, до уровня первозданного инстинкта любопытством высокопрофессионального дизайна. В задачу этих отделов входило классическое действие — сбор информации с непонятно куда идущими последствиями и нечетко выбранными ориентирами. В штате этих отделов были специалисты не ниже докторов наук.
— С ума сойти! — иногда восклицал руководитель УЖАСа Иван Селиверстович Марущак после беседы с подчиненными из этих отделов.
Отдел СЕМЬ был страшноватым и убийственным. В него входили три боевых подразделения, обученных по универсальной методике «Вольфрам».
Первое подразделение, «Слалом», состояло из шести групп:
1. «Любители эдельвейсов».
2. «Трамплин над Калькуттой».
3. «Солнечная лавина».
4. «Непредвиденное препятствие».
5. Группа «Старт».
6. Группа номер 13.
Подразделение «Подмосковье» состояло из трех групп:
1. «Сороки».
2. «Тайная вечеря».
3. «Молчание сфинкса».
Эти группы были сформированы из снайперов, специалистов по ядам и нетрадиционным видам оружия.
Иногда ГРУ, СВР, ФСБ и МВД делали заявку руководству УЖАСа на использование одной из этих девяти групп в своих целях, и иногда Иван Селиверстович Марущак разрешал это.
Подразделение «Зеркало» состояло из восьми телохранителей категории «солнечный убийца». Все восемь, и каждый в отдельности, гарантировали стопроцентную безопасность тому, кого их обязали охранять.
ВОСЕМЬ был отделом, ради которого существовал УЖАС, — подземная лаборатория, возглавляемая Алексеем Васильевичем Чебраком. Туда стекалась вся мировая информация из области генетики и генной инженерии. В отделе ВОСЕМЬ гений генетики Алексей Васильевич Чебрак работал над программой антимутационного действия «Ноах». Он создавал симфонический препарат «Полнолуние».
Общее руководство УЖАСом осуществлял Иван Селиверстович Марущак, бывший генерал бывшего КГБ. Он не обладал выдающимися способностями, был профессионалом и обладал врожденной силой доброжелательности и обаяния. Никто не смог бы так проникновенно сработаться с мощным и своеобразным коллективом УЖАСа, как он, Иван Селиверстович Марущак. Маркуша, называли его за глаза и в мыслях подчиненные. Он руководил УЖАСом уже двадцать лет, ибо все перемены, произошедшие с Россией за последние годы, изменили всё, но даже краешком не затронули деятельность УЖАСа, которому, и лично Ивану Селиверстовичу Марущаку, покровительствовал международный орден с трехтысячелетними традициями ЛПЛ — люди полной луны.
«Вот бы на пенсию уйти да порыбачить утренней зорькой на Донце возле станицы Синявской в тиши, тепле и под водочку», — иногда печально мечтал Иван Селиверстович, получая в кабинете оперативную информацию со всего мира о деятельности своего неотвратимого УЖАСа…
Аскольд с печалью смотрел на прорвавшийся сквозь грубое жалюзи луч ускользающего в вечер солнца. Пространство камеры было плотно набито дымом от сигарет, пылью и вонью от хронически смердящего унитаза. Все это, попадая в нежное пространство солнечного луча, пронизывающего золотой спицей сумрак камеры, становилось серебристым, весенним и благоухающим.
— Дед, а дед? — завел свою ежедневную волынку Лом, от скуки изучающий жизнь старика по ответам на свои идиотские вопросы. — Ты много женщин за свою жизнь поимел?
Старик лежал на нарах и уже почти не подавал признаков жизни. На вопрос Лома он заворочался, оперся на дрожащие руки и с трудом сел, прислонившись спиной к стене.
— Я ведь как, сынок, — начал он объяснять Лому. — Я женщин не имел, я их любил. Они ведь только на любовь настроены, как скрипка на музыку. Сейчас таких женщин, как мадонны Рафаэля, мало, в основном курицы, которых, как ты и выразился, теребят… — Старик прикрыл глаза и, прислонив голову к стене, застыл.
— Ну конечно, — усмехнулся Лом, — скрипка, музыка…
— А тебе-то что? — подал голос подельник Лома по кличке Ся. За все время нахождения Аскольда в камере это была его первая реплика. Ся все время лежал, накрыв голову носовым платком, отвернувшись к стене. — Какая разница?
— Большая разница, — огрызнулся Лом и добавил: — Лежал бы и дальше, Ся, а то гавкаешь тут.
Ся ничего не сказал, накрыл голову носовым платком и снова лег, отвернувшись лицом к стене.
— Да… — внимательно посмотрел Лом на старика. — Точно, он хвоста навьет сегодня, — пожалел он и, повернувшись к Аскольду, сообщил: — Ну и черт с ним.
Старика держали в КПЗ уже целую неделю, выясняя его принадлежность к какой-либо известной милиции социальной группе. Его задержали на задворках ночного казино «Мустанг» с пятью тысячами долларов в кармане и следами крови на обуви. Но старик был настолько ветх и обуян частыми приступами старческого склероза, что уголовный розыск сразу же засомневался в его причастности к убийству и ограблению ростовского шулера по кличке Племянник. Посчитав, что деда подставили, так как у Племянника, по свидетельству служителей казино, было при себе около семидесяти тысяч долларов наличными, милиция, в силу знаменитого русского синдрома перестраховки, на всякий случай закрыла деда в КПЗ. Дед не помнил своей фамилии, адреса, и если бы умер в камере, то вряд ли это кого-то обеспокоило.
