А Даниил задумался. Он думал о машинах и прочей всяческой технике, с которой, так или иначе, имел дело.
Каждый человек мужского пола, за редким исключением, всю жизнь, так или иначе, связан с различными механизмами. Сначала это детские игрушечные машинки, которые, в конце концов, ломаются и куда-то теряются. Никто не задумывался — куда? Потом это велосипеды, много-много велосипедов. Человека сопровождает целый выводок этих забавных насекомоподобных машин, причем старые велосипеды долго не хотят уходить из человеческой жизни, покорно заселяя сараи и чуланы, когда становятся ненужными. И однажды, наконец, незаметно уходят. Уходят тогда, когда их уход уже не вызывает грусти и чувства потери. Деликатнейшие существа, эти велосипеды, надо сказать. Честное слово, людям есть чему у них поучиться! Самый первый, самый желанный велосипед — это маленький трехколесный уродец, с которым чадо знакомится на заре своей жизни, потом человек становится старше, и велосипед подрастает вместе с ним. А иногда и в конце жизни человека ожидает трехколесная инвалидная коляска — тоже ведь, велосипед. Правда?
А куда уходят души детских машинок, трехколесных велосипедов, старых мотоциклов и мопедов? Куда вообще уходят души человеческих машин? Может быть, в некий механический рай, в котором правит Великий Небесный Механик, всеблагой справедливый и всемогущий? Похожий на пожилого работягу с в перепачканных солидолом штанах, иногда нетрезвый, но всегда понимающий. Но тогда следует предположить наличие у машин души, что уже само по себе отдает ересью! Хотя, создавая машины, люди вкладывают в них частички своих душ, используя машины, они волей-неволей, оставляют в них немного себя, так что какая-то, пусть мозаичная душа у машин все-таки имеется. Так что, пусть, хоть на краешке нашего воображения, существует этот самый машинный рай, хотя бы для того, чтобы нам не было стыдно перед нашими машинами.
Даниил вспомнил, что этой ночью ему приснился дом его детства, сталинская трехэтажка, у подъезда которого стоял совершенно замечательный спортивный велосипед «Спутник» — о таком он мечтал, когда учился в школе. Только приснившийся велосипед был ослепительно белым, и это было так неожиданно и здорово, что мастер сначала немного испугался, а потом задохнулся от счастья.
Закурил, погрустил еще немного, и принялся за работу, мысленно попросив прощения у красавицы «Ламбордини». Да будет милостив к нему Небесный Механик!
«Дерзай, дерзай, да не слишком дерзай!»
Братья Гримм. Сказки.
Если бы вы знали, какие дела вершатся за обшарпанными дверями московских коммуналок, вы, честное слово, с большим почтением отнеслись бы к этому городу. Но вы не знаете, вы в лучшем случае догадываетесь, и, слава богу…
Растюпинскские приехали в первопрестольную на старой-престарой «Копейке», посмотреть не на что. Конечно, если бы какому-нибудь продвинутому инспектору приспичило бы проверить ходовые качества этой самой «Копейки», он бы весьма и весьма удивился. Старенький «Жигуленок» запросто разгонялся до сотни за неполных четыре секунды и, при желании, мог развивать скорость около трехсот километров в час. А как же могло быть иначе, если Даниил с помощью хитроумной топологии сотворил его из той самой «Ламбордини»? И пускай машина приобрела истинно копеечный вид, душа у нее осталась прежней, пятисотсильной душой породистого гоночного автомобиля. И как же страдала эта душа!
Безяйчик, сидевший за рулем, то и дело ругался черными словами — тачка ни в какую не хотела плестись по шоссе с приличной для старого «Жигуля» скоростью, все время норовила вырваться из унылого общего потока автомобилей и, когда ее осаживали, обиженно рыкала мотором. Но Мальчиш сказал:
— Нечего выпендриваться, все должно выглядеть естественно и натурально.
Но и нахлебались, конечно, с этой естественностью! Еле доплелись. Хорошо дорожный патруль нигде не остановил, потому что с «копеечников», как известно, взять нечего.
Поставили тачку на стоянку у Измайловского оптового рынка, и для начала решили осмотреться. Тем более что и ночлег рядом имелся. Неподалеку проживала Танька-шаманка, а у нее в былые времена, когда она еще в Растюпинске обреталась, кто только в котятах не ходил. А уж Безяйчик-то и вовсе от Татьяны ума набрался, книжки читать стал и даже стишки пописывал. Типа:
«Тебя увидев, у подумал «ё-моё»,
Но ты была, увы, совсем чужое «ё»!
И прочее такое. Лирику, в общем…
Мальчиш в Растюпинске, тоже к Татьяне захаживал, как вернется с зоны, немного придет в себя, так и зайдет. Любил он о всяких высоких материях порассуждать, о происхождении вселенной там, или о способах варки чифиря. Меж собой они Таньку называли «Инессой», только вслух боялись. Шибко сердилась шаманка за это погоняло. Могла и ушибить.
В общем, заваливается Растюпинскская братва к Таньке-Инессе в коммуналку, шамовку в холодильник, пузыри — на стол, знают, что у шаманки, как правило, пожрать-выпить нечего, сама невесть каким духом питается. Только ясно, что не святым. Вон как лицо-то обтянуло.
Сдала, сдала шаманка, а ведь совсем недавно казалось, все ей нипочем.
Надо сказать, владела шаманка древним и почти забытым в России гаданием на мурашках. И силой тоже владела, только силу эту в основном на себя тратила, потому и не старилась. Надо же, четыре раза замуж выходила, и два из четырех — за сотрудников силовых структур. Кагебешники, по идее, должны были бы от Татьяны как черт от ладана шарахаться, а они наоборот, наперебой руку, сердце, да московскую прописку предлагают! Скажете, не шаманство? Шаманство и есть!
Сели они за стол, как полагается, пригубила шаманка зеленого вина, да посетовала, что черного нет. Рюмка черного вина ее живо бы в прежнюю норму привела. Да только где оно теперь в России черное вино? Белое, и то из привозного спирта делать стали, вот и нет в нынешнем вине никакой силы, одна дурь. А черное и раньше, разве что верлиоки умели гнать, на черном грехе оно настояно, в черном чане сброжено, и на черный день приготовлено. Но это так, к слову.
— Ну, Татьяна, ты чего-то не помолодела, — деликатно говорит Безяйчик. — Раньше все молодела, да молодела, любо-дорого было посмотреть на тебя, а сейчас вот сдала. Или чего случилось?
— А… — неопределенно протянула шаманка, по-старушечьи кутаясь в платок. — Ты лучше молодого человека мне представь. Чую я, неспроста он с вами, да еще сам-третий.
— Да это новый наш кореш, Иван-солдат, знакомься, Татьяна. — Говорит Мальчиш. — У нас с ним, понимаешь ли, общие интересы в первопрестольной. Ты его не стесняйся, он свой в доску!
— Вижу, что свой, да не только свой, — отвечает шаманка, и на Ивана эдак так по-особому смотрит. — И сила в нем есть, только не вся, а третья часть.
— Хорошо, хоть не восьмушка, — засмеялся солдат.
— Ты, Танька, опять за свое, — смеется Безяйчик. — Только с охмурежем у тебя сейчас не очень-то получается. Или случилось что? Ба, да ты вроде как и впрямь постарела?
— А ты только заметил? — сказала шаманка.
И тут все сразу увидели, что разговаривают со старухой. То-то она шамкает, зубов ведь почти и не осталось.
— Кто это тебя так? — спросил Мальчиш. — Ты скажи, а мы уж предъяву сделаем по полной программе!
— Беда у меня, — говорит шаманка. И лицо у нее сделалось, как далекая северная луна сквозь черные пихтовые ветви, или, как проигранный до прозрачности бубен, в который стукни — порвется. — Не стало удачи в городе Москве, не стало ее и во всей России, вот и постарела я. Не из чего мне теперь пряжу тянуть. Раньше я у того чуток, у другого чуток — вот и набиралось старой шаманке на жизнь. А теперь глянешь на человека, а у него последняя нитка фарта, да и та вот-вот сгнила почти. Не забирать же! Вот и старею. А вы как сюда, чую, что по делу, да не разберу по какому. Вдаль плохо видеть стала.
— Ты, вот что, — опасливо обратился к ней Мальчиш, — погадала бы нам на фарт. У тебя мурашки-то еще остались?
— Покойны они, — вздохнула шаманка. — Пробудить, конечно, можно, да не знаю, что получится. Силу заемную надо, у меня своей нынче маловато.
— Ну, ты, Инесса, не переживай, — забеспокоился Безяйчик. — Если бабок надобно, так мы сейчас кое-кого тряхнем, и подбросим тебе на прожитье. К врачам сходишь, подлечишься, зубов себе прикупишь, глядишь, следующей весной опять на твоей свадьбе гулять будем.
И поежился, потому что за «Инессу» и схлопотать можно было. Только на этот раз шаманка не обратила на прозвище никакого внимания, видно и в самом деле стала плоха.
— Нету в деньгах той силы, которая мне надобна, — отмахнулась шаманка. — Ты наливай, давай. Да мне в чай маленько плесни, не пью я нынче крепкого.
