— Плохо себя чувствуешь, Люк?
— Да нет, с чего бы? — ответил он и решил, что можно начинать подготовку к своему бегству. — Просто спать хочется. Я все ворочался ночью, вряд ли поспал больше двух часов.
— Может, пойдешь наверх и вздремнешь, дорогой?
Люк сделал вид, что мешкает.
— Ну… может, попозже, когда совсем уж невтерпеж станет. Сейчас я чувствую вялость, какую-то тяжесть, но не знаю, засну ли.
— Хорошо… Хочешь чем-нибудь заняться?
— Может, поиграем в бадминтон? Пока я не устану настолько, чтобы заснуть и проспать несколько часов?
Для игры в бадминтон было, пожалуй, слишком ветрено, однако они поиграли с полчаса, до половины девятого, после чего Люк зевнул и объявил, что теперь всерьез захотел спать.
— Ты можешь сходить со мной наверх, — предложил он. — Если тебе что-то нужно в комнате, можешь взять это сейчас и потом не беспокоить меня до обеда, если я просплю так долго.
— Иди один, мне ничего не нужно. Обещаю не будить тебя до двенадцати.
Люк поцеловал ее, жалея, что поцелуй так короток. Ведь они снова расстаются. Он вошел в здание и отправился наверх, к себе в комнату.
Там Люк сел за машинку и написал Марджи записку, заверяя, что любит ее, но должен сделать нечто важное, что беспокоиться не стоит, потому что он скоро вернется.
Затем он открыл сумочку Марджи и взял деньги на такси до города, на случай, если сможет его поймать. Если получится, он сэкономит немного времени, но даже если придется всю дорогу до банка идти пешком, то и тогда он попадет туда до одиннадцати, и будет еще достаточно рано.
Люк выглянул в окно — проверить, не наткнется ли в парке на Марджи. Оказалось, что нет. Он перешел к окну в конце холла, но и оттуда ее не увидел. Зато, когда осторожно спускался по лестнице, услышал ее голос, доносящийся из открытой двери в кабинет доктора Снайдера:
— … я не очень беспокоюсь, но он вел себя как-то странно. Хотя не думаю, чтобы…
Люк бесшумно вышел через боковую дверь и пробрался на зады сада, где ряд деревьев заслонял забор от построек.
Теперь единственной опасностью оставалось, что кто-нибудь увидит, как он лезет через забор и позвонит в полицию или в санаторий.
Но никто его не увидел.
Было пятое августа 1964 года. В Нью-Йорке — без нескольких минут час, в иных часовых поясах — соответственно.
Близился великий момент.
Ято Исуко, Генеральный Секретарь Организации Объединенных Наций, одиноко сидел в небольшой студии радиостанции. Он был готов и теперь только ждал.
Полон надежд и опасений.
Ларингофон был на своем месте, в ушах генерального секретаря торчали пробки, которые позволят ему не отвлекаться, когда он начнет говорить. Кроме того, он закроет глаза, как только режиссер подаст знак.
Вспомнив, что ларингофон еще не включен, он несколько раз откашлялся, не сводя глаз с небольшого окошечка и человека по другую сторону стекла.
Ему вот-вот предстояло обратиться к самой большой аудитории, которая когда-либо слушала отдельного человека. Когда-либо и где-либо. За исключением группки дикарей и детей, еще слишком маленьких, чтобы говорить и понимать, практически все люди на планете услышат его слово — прямо или через переводчика.
Подготовка была настолько же тороплива, насколько утомительна. Все правительства Земли сотрудничали в полной мере, все радиостанции мира будут принимать и ретранслировать его выступление. Каждая действующая радиостанция и многие из тех, что закрылись, но быстро активировались для этой цели. И все корабли на всех морях.
Нужно будет говорить не торопясь, делать паузы после фраз, чтобы тысячи переводчиков могли за ним успеть.
Даже кочевники в самых отсталых районах и те будут слушать: предприняты необходимые меры, чтобы там, где это только возможно, туземцы выслушали переводы, даваемые по горячим следам у ближайшего радиоприемника. В цивилизованных государствах все еще работающие заводы и учреждения будут закрыты, а их работники соберутся перед приемниками и громкоговорителями; людей, остающихся дома и не имеющих приемников, просили присоединяться к соседям, у которых они есть.
Отсюда следовало, что слушать его будут три миллиарда людей. И миллиард марсиан.
Если повезет, он станет самым известным… Исуко быстро отогнал эту тщеславную мысль. Он должен думать об интересах человечества, а не о своих собственных. И если ему повезет, нужно будет немедленно уйти с должности: пользоваться своим успехом некрасиво.
Если же он проиграет… впрочем, и об этом нельзя думать.
Похоже, в студии не было марсиан, во всяком случае, в той части режиссерской комнаты, которую он видел через стекло, не было ни одного.
Исуко еще раз откашлялся, и вовремя. По другую сторону окна оператор повернул ручку и кивнул ему.
Ято Исуко закрыл глаза и заговорил:
— Жители Земли, — сказал он, — я обращаюсь к вам и через вас к нашим гостям с Марса. Прежде всего к ним. Однако нужно, чтобы вы тоже слушали и, когда я закончу, могли ответить на вопрос, который я вам задам.
Затем он продолжал:
— Марсиане, по причине, известной только вам, вы не говорили, почему оказались среди нас. Возможно, вы действительно подлы и злобны, и наши страдания доставляют вам удовольствие.
Возможно, ваша психика, образ вашего мышления настолько чужды нам, что мы не поняли вас, хотя вы прилагали все усилия, чтобы объяснить нам свое поведение.
Но, я не верю ни в то, ни в другое.
Если бы вы действительно были таковы, какими выглядите или каких изображаете — сварливыми и мстительными, мы хотя бы несколько раз поймали вас на ссорах или драках между собой.
Однако мы ничего такого не слышали и никогда не видели.
Марсиане, вы просто маскируетесь перед нами, изображаете кого-то, кем не являетесь.
Люди по всей Земле зашевелились…
— Марсиане, — продолжал Исуко, — есть какая-то тайная цель в том, что вы делаете. Это может и должно быть одним из двух, разве что понимание ваших мотивов превосходит мои возможности, разве что ваши мотивы выходят за пределы человеческой логики.
Возможно, ваши мотивы благородны и вы прибыли сюда с чистой душой. Вы знали, что мы разобщены, ненавидим друг друга, ведем между собой войны и находимся на пороге последней решающей войны.
Возможно, вы пришли к выводу, что мы, будучи такими, какие есть, можем объединиться только ради общей борьбы с противником, когда общая ненависть превосходит взаимную враждебность, она уже кажется настолько бессмысленной, что мы о ней почти и не помним.
Но есть и другая возможность — вы доброжелательны, хотя и не враждебны. Возможно, узнав, что мы стоим на пороге космических полетов, вы не захотели видеть нас на Марсе.
Возможно, на Марсе вы вполне вещественны, подвержены ударам и потому боитесь нас; боитесь, что мы могли бы вас завоевать, вскоре или через несколько столетий. Кто знает, может, мы просто скучны вам, как наверняка вам скучны наши радиопередачи, и вы просто не хотите нашего присутствия на своей планете.
Если один из двух упомянутых мною мотивов соответствует действительности, а я считаю, что третьего не дано, вы должны понимать, что вынуждая нас поступать определенным образом или запрещая нам отправляться на Марс, скорее вызвали бы враждебность, чем достигли бы своей цели.
Вы хотели, чтобы мы сами поняли это и поступали согласно вашим желаниям.
Разве важно, чтобы мы знали или, скорее, угадали, какая из двух основных целей соответствует действительности?
Так вот, независимо от этого я докажу вам, что вы добились своей цели.
Я говорю от имени всех жителей Земли и сейчас докажу это.
Затем он добавил:
— Мы клянемся закончить войны между собой. Клянемся никогда не отправлять ни одного космического корабля на вашу планету — разве что однажды вы пригласите нас к себе, но и тогда вам придется нас упрашивать.
Наконец он торжественно произнес:
— А теперь доказательство. Земляне, согласны ли вы со мной по этим двум вопросам? Если да, то где бы вы ни были, подтвердите это так громко, как только можете! Но чтобы переводчики успели за мной, подождите немного, пока я дам вам знать и скажу… пора!
— ДА!
— YES!
— OUI!
— SI!
— ТАК!
— НАЛ
— NAM!
— SZI!
— JA!
— ANO!
— LA!
И тысячи других слов, каждое из которых означало одно и то же. Вырвавшиеся из глоток и вместе с тем из сердец всех людей, что слушали Исуко.
И среди них ни одного «но» или «нет».
Это был самый чудовищный звук под солнцем. По сравнению с ним водородная бомба была комариным писком, а извержение Кракатау — тихим шепотом.
Не было никаких сомнений, что все марсиане на Земле услышали его. Если бы между планетами имелась атмосфера, передающая звуковые колебания, его услышали бы и марсиане на Марсе.
