— И что, многие вот так хапают этот чудесный меч, которым можно рубить всех и все, что попало?
Она ответила с грустной улыбкой:
— Все.
— Все? — не поверил я. — Но что-то я не видел толпы героев с такими мечами!
Она ответила тихо:
— Но это же было только испытание.
— А-а-а, — протянул я разочарованно, — меч был ненастоящим?
— Настоящий.
— Тогда… его не собирались отдавать?.. Понятно. А что с теми, кто не прошел испытание?
Она опустила голову и промолчала. Зайчик все еще идет галопом, но часто делает скачки в сторону, чтобы не столкнуться с летящими навстречу скалами, а у меня по телу пронеслась холодная дрожь. Однако, когда собрался начать допрос с пристрастием, очень уж не нравится, когда меня нечто такое испытывает, это я должен всех испытывать по своему выбору и произволу, она напряглась, я чувствовал, как все тело стало ригидным.
После паузы произнесла осевшим голосом:
— А вот отсюда вам нужно будет проехать… с завязанными глазами.
— Что? — переспросил я с подозрением. — Зачем?
— Так надо.
— Еще чего, — ответил я с достоинством. — Человеку, у которого завязаны глаза, так хорошо фиги тыкать под нос!.. Нет, мое рыцарское достоинство не позволяет позволить непозволенное и даже непозволяемое.
Она сказала торопливо:
— Остановите возле того камня! Дальше… опасно.
Я придержал Зайчика, Бобик и сам ощутил неладное, сел и уставился на обоих большими удивленными глазами вечного ребенка.
— Вы должны позволить мне завязать вам глаза, — проговорила она.
Я видел, что произносит это через силу, уже бледная и вздрагивающая.
Тревога поднялась откуда-то из сапог, взбиралась медленно, сперва охватывая холодом ноги, а когда добралась до сердца, в животе уже сформировалась льдина размером с айсберг.
— А если не дам завязать? — спросил я.
Она вздохнула.
— Тогда я зря проделала весь долгий путь. И… наши надежды на вас будут потеряны.
Я уставился на нее со злостью, даже не добавила к слову «путь» «опасный», но это отчетливо прозвучало в укоряющем взгляде и голосе.
— Да что вы все, — вырвалось у меня злое, — на гуманизьм берете?.. Как будто я в самом деле этот, как его… ага, либералист! Политик — он всегда политик! А вы мне позорные чуйствы шьете!.. Давайте мне вашу тряпку, я сам повяжу, ибо человек — хозяин своей судьбы!
Она сказала торопливо и с явным облегчением:
— Да-да, благородный конт, все на ваших условиях!.. Завязывайте, поплотнее завязывайте… Позвольте, я чуть поправлю.
Конечно, ее подправляние состояло в том, что проверила, не подгляну ли, но я стерпел, все равно сумею, слово не давал, к тому же я сейчас больше политик, заботящийся о себе и всяких прочих, чем благородный рыцарь, которого беспокоят только честь и достоинство.
Зайчик пошел ровно, но я чувствую, что сейчас его направляет Уулла, копыта привычно стучат по камню. Впереди гавкнул Бобик, но тоже без страха, просто напомнил арбогастру, что вот он, такой отважный, всегда впереди.
В какой-то момент я ощутил нечто иное, даже не опасность или просто неладное, а иное, чувство такое необычное, что я тихо поднял руку и, не привлекая внимание Ууллы, чуть-чуть сдвинул повязку…
У меня едва хватило сил вернуть ее на место. Мы едем мимо скальной гряды, я отчетливо различил каждый камешек и красные с желтым прожилки в нем, между скалами синее небо с белыми кучерявыми облачками, похожими на стадо овец, затем все оборвалось резко и неожиданно. Вместо скал возникло темное смутно клубящееся ничто, у меня кровь замерзла в жилах от ужаса, когда всем существом ощутил, что это первозданный хаос, в котором не только скал, нет облаков и даже неба, ничего нет, ничего…
Успел увидеть одинокую скалу, странно и дико зависшую в этом хаосе без всякой опоры, плотно зажмурился, несмотря на плотную повязку, и ехал так, вздрагивая в смертельном страхе, что угнездился в каждой клетке тела, пока не услышал мягкий голос:
— Все, здесь можно снять.
Я не двигался, чувствуя себя льдиной, она сама развязала узел, я увидел перед собой крупные глаза, полные сострадания.
— Вы, конечно… не послушались?
— Сползло чуть, — пробормотал я.
— Человек, — произнесла она со странной интонацией. — Мне говорили, что обязательно постараетесь взглянуть… Есть ли запреты, которые не нарушили бы люди?
— Есть, — ответил я все еще вздрагивающим голосом.
— Какие?
— Не знаю, — ответил я. — О которых мы еще не догадываемся. Но вообще-то мы боремся с собой и стараемся не нарушать запреты, по крайней мере — заповеди.
Меня передернуло, я стиснул челюсти, не давая зубам выбивать дробь.
— Не надо было, — произнесла она с укором.
— Что это было?
Она ответила слабым голосом:
— Говорят, Высший Бог отвлекся чем-то… и недоделал мир.
Я кивнул, принимая языческое объяснение, по их взглядам Бог делал мир вручную и каждую скалу отдельно, а не сразу мир целиком, но мне ближе вариант, что это родимые пятна чудовищной войны, когда уничтожалось само пространство…
Плечи мои снова передернулись сами по себе, я поспешно отогнал видение хаоса, на него в самом деле не может смотреть смертный, это настолько ужасающе и противоречащее даже не жизни, а вообще… даже слов таких нет…
Скалы давно остались позади, мы выехали на простор, и сразу из середины болота, по краю которого помчался Зайчик, без малейшего всплеска показались два острых кончика, похожих на широкие острия гигантских пик. Оба расширяются и расширяются по мере того, как понимаются из воды, затем между ними поднялся покрытый ряской купол, еще через минуту я с холодком в сердце увидел надбровные бугры и потрясенно понял, что это исполинская голова размером с большой сарай.
Она поднялась еще чуть, темная болотная вода колыхнулась и замерла на уровне широких скул. Массивные веки, похожие на щиты для тяжелой панцирной пехоты, поднялись.
На меня в упор взглянули мертвые глаза. Голова из позеленевшей меди или латуни, вся изъеденная коростой, на лбу тяжелые и глубокие складки, а над переносицей глубокая дыра, куда пролез бы мой кулак в булатной рукавице.
Я проговорил тихо, изо всех сил удавливая голос, чтобы не дрожал:
— Это кто?
Она ответила трепещущим, как огонек свечи на ветру, голосом:
— Н-не… знаю…
— Как, — спросил я почти мужественно, — разве это голова не высовывается всякий раз, когда мимо идут всякие?
Она пролепетала, вздрагивая всем телом и едва не плача:
— Н-н-нет… Это впервые…
Холод прокатился по мне, лучше бы этот металлический упырь провожал взглядом всех, но ответил я так же красиво и твердо:
— Слава Богу!.. А то умаление моего достоинства.
— Ваше… высочество?
— Я ж не всякий, — пояснил я высокомерно. — Я ж само его высочество! Пусть посмотрит, полюбуется. Я даже денег не возьму.
Обогнув болото, удалились, Зайчик из галопа перешел в карьер. Я держал спину прямой, чувствуя на ней сверлящий взгляд, и с тревогой думал, только ли голова там в болоте, или же к ней и туловище…
— Уже скоро, — сказала она, — видите дерево? Все наше племя живет в его кроне.
— Тогда вас маловато, — согласился я.
Дерево, породу которого я так и не определил, с каждым конским скоком вырастает в размерах, и когда приблизились достаточно, я потрясенно понял, что под сенью его ветвей может укрыться целая армия, а в кроне расположиться немалых размеров город, и никто снизу не заметит.
Целая гора, а не дерево, и трещины в коре смахивают на горные ущелья и овраги, а сам ствол, думаю, крепче камня, это ж какую махину держит на себе.
Из дупла на высоте в два человеческих роста падает сверкающий водопад, обрушивается с шумом в выбитый у корней бассейн, теперь заботливо выложенный камнями, это чтоб не расширялся и не вредил, а дальше бежит бурно и бодро, подпрыгивая на камешках и уносясь вдаль, где его заботливо укрывают от чужих высокая трава и камни.
Уулла сказала гордо:
— Вода целебная!
— А что целит?
— Все, — заверила она. — Ну, не до конца, конечно.
— Не до конца — это как?
— Не полностью, — объяснила она уже увереннее, то ли из-за моей тупости, то ли потому, что уже рядом с домом, и спрятавшиеся сородичи видят, как она умело выполнила невероятно трудное задание. — Но вполне хорошо…
Она улыбнулась и пропала из виду, только улыбка некоторое время чеширила в воздухе да пальцы мои ощущали ее хрупкое тело. Затем ладони мои сомкнулись в пустоте, а наверху вроде бы чуть сильнее шелестнули ветви, хотя такой мотылек не потревожит и листка, да еще привыкший маскироваться.
Бобик обежал дерево, это заняло некоторое время, вернулся с отчетливо выраженным недоумением на морде. Явно чует что-то неладное, но альвы при их идеальной маскировке могут обмануть, видимо, даже сверхчувствительного Адского Пса.
