Ознакомительная версия.
— Жена твоя, Никола, силу набирает, — констатировал факт Савелий. — Не ровен час, разнесёт тут всё.
— Поделом им, раз до воровства детей опустились.
Настоящее испытание выдалось часом позже. Двигались они тёмными проходами, где факелов уже одного на три сотни шагов не сыскать стало. И вдруг заметили впереди свет. Подготовились на всякий случай: подобрал кузнец оброненный кем-то сучок — явно на дрова несли; подкинул на ладони — удобный; Савелий крест почистил, прочёл над остатками воды пару молитв, а Оксана то ли думу думала, не переставая, то ли прислушивалась к чему. С тем и вышли они в огромный зал, одна половина которого была заполнена чертями. Да не простыми бесенятами мальчишеского возраста, а матёрыми, одетыми в одежду ратную да вооружёнными мечами настоящими. На головах каждого красовался шлем с плюмажем, а в руках щиты странной формы — походили они на восьмёрку. Впереди воинства стоял огромного роста чёрт, рога которого задирались над головой наподобие козлиных — в полметра, не меньше.
И показалось Николе, что врагов было числом около сотни. Тут впору испугаться обычному человеку. Но билась в жилах кузнеца сила неимоверная, ярила его, требовала применения… Как при таком раскладе отступать, показывать спину? Зарычал он зверем, раздалось по подземелью медвежье рыканье.
Переглядываться стали между собой черти. Только главарь их не смутился: взмахнул мечом и говорит с иноземным акцентом:
— Предлагаю вас сдаться. Сопротивление бесполезно. Обещаем быструю смерть без боли и страданий.
Посовещались Никола с Савелием и обратились к Оксане:
— А можешь ты ещё раз пальнуть на них искрами? Целься в главного. Без руководства любая армия разбежится.
Девушку и просить не нужно: насупилась так, что брови свела, а на лбу морщины легли, забормотала слова непонятные — и сорвался с её рук огненный шар. Огромный, бурлящий газовыми всполохами, точно солнце с протуберанцами. Полетел он, шипя и рассекая воздух — и непременно снёс бы рогатого с ног, если бы не прикрылся тот щитом. Только, похоже, и щит оказался непростым: отскочил от него шар и устремился обратно. Растерялась Оксана: не привыкла она подарки взад принимать. Но тут на помощь пришёл Савелий со святым словом: встал во весь рост, упёрся в землю, как кронштадтский матрос, выставил впереди себя крест — и сотворил молитву для помощи против супостатов. Шар, будто ударившись в невидимую преграду, отскочил и снова помчался к чёртову воинству. Только в этот раз угодить должен был уже не в главаря, а куда-то на фланг. Впрочем, рогатый тоже не сплоховал: рванулся, что было прыти, туда, и снова отразил подачу щитом. С визгом и уханьем встретило этот манёвр войско. И ловкости их командиру было не занимать: направил шар точнёхонько на противника.
Усмехнулся Савелий, сощурился, потом, принимая шар, гаркнул во весь голос:
— Получай Уимблдон!
Засвистели черти, думая, что их обзывают новомодным ругательством, но расступились, потому что огонь нёсся к ним с неистовой силою. Трудно пришлось рогатому — пробежать половину зала, отразить да и ещё постараться не смазать…
Через несколько минут взаимных перепасовок он всё-таки ошибся. Очередной удар Савелия, подкреплённый смачным словцом, вышиб его из седла. В том смысле, что успеть на фланг командир успел, а вот отбить толком не получилось. Шар, отскочив от щита, ударился в землю и от неё — в толпу раззадорившихся чертей. Взрыв, раздавшийся вслед за этим, сбил с ног два десятка воинов: кое-кто лишился доспехов, другие — головы.
Впрочем, на потери никто не обратил внимания, потому что вслед за тем от нападавших отделился кузнец и крикнул:
— Выбирайте своего богатыря кандидатом в колбасный цех!
Пошептались черти. Рогатый уже не в силах был биться: дыхание сорвалось, испариной покрылся. Поэтому вытолкали вперёд ещё одного силача. Одни только шрамы у того на лице чего стоили! Ещё имел он рожки, согнутые крючком, и лоб его выпячивался вперёд горделиво и упрямо. Впрочем, и оружие у него было грозное — трезубец и сеть. Чистый гладиатор местной закваски. Стали черти освистывать Николу, который вышел на бой с простой дубиной. Кузнец, конечно, заробел в глубине души, но потом детишек своих вспомнил, жену обиженную да мать униженную. Рыкнул, ударив себя в грудь и разорвав в клочья рубаху. Мышцы заиграли в свете факелов, как у африканской гориллы — приутихли черти разом, да и представитель их остановился в нерешительности.
Не дал ему Никола возможности спасовать. Бросился вперёд, швырнув, как спичку, дубину, а пока чёрт прикрывался от неё, подскочил и так отдубасил кулачным боем, что, едва живого потом замотал его же собственной сетью, и, размахнувшись, швырнул сотоварищам. И тут подоспели Савелий с Оксаной.
Сеча была жаркой. Уже не думал Никола, чтобы ударить вполсилы и сберечь врагу жизнь. Не осталось такой возможности. Крошил, будто капусту шинковал. В обе руки взял палицы длинные и крутил ими невообразимые кренделя, будто косою перед Кикиморой. Сами напросились. Подходили бы по одному, каждому досталось бы полкулёчка. А тут вот вам, да ещё с довеском. Довесок обеспечивали Савелий с Оксаной. Огненные шары перемежались с водяными брызгами и взмахами серебряного креста, который, оказалось, мог не только своим жизнь спасти, но и у чужих забрать. Вонь, гарь, визг и стоны умирающих оставили они после себя, когда, одолев последнего врага, задержались возле закрытой двери на противоположной стене зала.
— Вот почему они не сбежали, — понимающе кивнул Савелий. — У них за спиной ворота захлопнули. Ну, изверги! Похоже, Никола, сейчас мы положили штрафную роту. Случись что, их свои же из пулеметов добили бы… — И горько усмехнулся. — Вот тебе, брат, и дежавю.
Вдруг Оксана подняла руки ладонями кверху, будто антенны, повернулась вокруг себя и сказала уверенно:
— Больше они нас трогать не станут. Нужны мы им.
А что же Алёшенька с Настенькой? Каково-то им, бедняжкам, в тёмном аду, где дымы костров перемешались с запахом паленого мяса, а шипение масла — с криками несчастных грешников?
Чёрт, торжествуя, тащил их по коридорам — ревущих и просящихся к маме. Он даже специально встряхивал детишек, когда плач утихал. Пусть им будет плохо — проклятый кузнец быстрее пойдёт на сговор.
Они двигались по первому ярусу, где можно было увидеть и кочегарку, и столовую, и некоторые подсобные мастерские. Впрочем, расспрашивать Сигизмунда дети не решались — были слишком напуганы, а вот сам он с удовольствием пояснял всё в красках и лицах.
Интереснее, конечно, оказалось на втором ярусе. Тут находились клети, в которых содержались грешники. Они возвышались над главной рабочей площадкой, и делалось это с той целью, чтобы обречённые страдали и в ожидании очереди на поджаривание. Впрочем, кроме как на мучающихся товарищей, смотреть было вообще не на что — разве что уставиться в глухую стену, ещё сильнее напоминающую о вечности. Поэтому, чтобы не сойти с ума и не отправиться на переплавку, души несчастных были вынуждены сочувствовать чужому горю. Или, как вариант, злорадствовать и вконец губить себя. Такие тоже находились. Их отсаживали в особую клетку, откуда самых продвинутых забирали на подготовительные курсы младших бесов. В этом случае жизнь продолжалась, но уже в ином обличье. Они становились мутантами подземного мира. Настоящие породистые черти их презирали, а души простых грешников — ненавидели и боялись. Естественно, чтобы выслужиться, принуждены были такие выродки мучить бедолаг ещё изощрённее. За это им даже прозвище дали соответствующее — бандеры.
Площадка для поджаривания оказалась довольно обширной — мест на пятьсот, не меньше. Как потом выяснилось, здесь был всего лишь один из филиалов ада, поэтому грешники стекались хоть и со всего мира, но поодиночке, а не группами. Они не сразу находили между собой общий язык, а потом всё равно недолюбливали друг друга по национальному признаку. Случалось, нашёптывали чертям доносы, лжесвидетельствовали, играли в карты на очередь поджариваться, унижали слабых… А что оставалось делать? Хоть какое-то развлечение. Истинно изменившиеся попадались один на сотню тысяч. Таких провожали из ада общем плачем. Случалось это нечасто, в основном, с пересыльными. Свои-то большей частью были неисправимы. Рыдали, впрочем, не потому, что жалели о других. Над долей своей горемычной бились: ведь оставшимся срок трубить до второго пришествия.
Выше этого хозяйства, в некотором обособлении, находилась ещё группа клетей, в которых содержались похищенные дети. Бабка Матрёна не обманула: их использовали для добывания особого масла, которое не подгорало и не давало почти никакого дыма. Ценилось оно высоко, и конкурировал с ним только жир, вытапливаемый из самих бесов.
Тут требуется пояснение. Имелись в правилах подземного народа такие проступки, за которые отправляли на костёр. Сама по себе смерть не особо пугала чертей: они сталкивались с ней ежедневно. Но вытапливание жира проходило без умерщвления — долго и мучительно, так что даже грешники пугались, услышав об этом наказании. Возвращались бесы из ссылки чёрными, будто с южным загаром, а ещё худыми и злющими, как собаки. Поэтому смуглота не пользовалась среди чертей популярностью. Хотя, что говорить: за долгую жизнь многие проходили через это. Здесь ведь, как и у людей — от тюрьмы да от сумы не зарекайся.
Ознакомительная версия.
