Котлах без звука прошел через коридор и взял трубку, лежавшую на вязаной салфеточке, прикрывавшей ночную тумбочку. На этой салфеточке помещалась гипсовая собачка и фигурка декольтированной андалузки.
— Котлах у телефона.
— Наконец-то! Говорит Мунцлингр. Но ты в самом деле не пьян?
— Я не пьян, — сказал Котлах. Мунцлингр был заместителем главного редактора.
— Что-то твои домашние не очень были, в этом уверены. И днем ты не был пьян? Не дернул малость с этими морильщиками крыс? Нет, правда, не дернул? Тогда одевайся и приезжай. Мне надо с тобой поговорить. Будет тебе весело.
— А ваша супруга ревет у себя в комнате, — заявила пани Гамрникова. — Да и мне тоже сдается, теперь вовсе не время вам тащиться в пьяную компанию. Я вам только скажу, что ни капельки не удивляюсь, что ваша жена хочет пожить в свое удовольствие. Я и на суде могу так заявить, коли на то пошло. И в домовый комитет сообщу. Все равно там будут обсуждать все, что у нас в квартире делается, так что не думайте! Не выйдет это у вас, не спрячетесь за ваше ремесло!
— Послушайте…
— Ничего, ничего, там поговорим, — сказала пани Гамрникова и сильно захлопнула за собой дверь.
Котлах вошел было к себе, но, увидев, что от кушетки к окну течет целый ручеек слез, осторожно прикрыл дверь и снял с вешалки плащ.
За шкафом в коридоре блеснула потертая золотая тесьма на черной шляпчонке.
— Сударь, — учтиво обнажая голову, молвил Кокеш, — мои услуги не нужны? Я тут слышал какой-то шум…
Котлах вперил в гнома почти невидящий взор.
— Нет, — вздохнул он. — Пока что не требуется. Спасибо, Кокеш.
Заместитель главного редактора Мунцлингр был великолепный работник. Он пользовался необычайным уважением. И пользовался им заслуженно. Он и сам себя уважал. Писал он, правда, немного, зато был ортодокс, что в общем-то вовсе ему не мешало. Людей ведь судят не за умные дела, которые они совершают, — это их обязанность, — а за ошибки. Товарищ Мунцлингр не делал ошибок, а потому и не подлежал никаким осуждениям. В равной мере он не совершал и подвигов. Подобные умеренно прогрессивные работники — становой хребет всякого дела.
Не совсем, конечно, пристало ортодоксу носить очки, но товарищ Мунцлингр носил их. Красивые очки. Не такие, какие носят сапожники, не оправленные толстой проволокой, какой пломбируются сейфы, и не подозрительно-заграничные в широкой оправе. У товарища Мунцлингра очки были красивые, без оправы вообще, умеренно прогрессивные. И он как раз протирал их, когда явился Котлах.
Мунцлингр был очень мил. Сначала он пояснил, что такое очерк и что — репортаж. Потом распространился на тему о том, что не является ни очерком, ни репортажем. Затем остановился на отношении трудящегося человека к идеологическому балласту, а закончив лекцию, осведомился:
— Ты был в коллекторе, Котлах?
— Я был в коллекторе, — сказал Котлах.
— Допустим. Мы послали тебя в коллектор, чтобы ты написал, как работники коллектора борются за улучшение рабочего процесса. А что ты принес нам после того, как провел там целый рабочий день? Что ты нам — то-есть не нам, а читателю — что ты ему об этом рассказал? Вот что ты рассказал!
— Да я…
— Не сомневаюсь, но я еще не кончил. Ты не сердись, понимаешь, я ведь не хочу тебя обидеть, но вот что получается, когда человек прогуливает целый рабочий день. Я не говорю, что ты прогулял, я не хочу быть несправедливым к тебе, но написал ты так, как будто прогулял. Понимаешь, один и тот же результат.
— Я не согласен, — возразил Котлах. — Конечно, если ты так полагаешь, я могу взять мой материал назад. Могу что-нибудь там переделать.
— Переделывать там нечего. Конечно, ты сядешь и напишешь снова, если, говоришь, ты там был. С твоей стороны тут не будет никакой заслуги. А твое писание мы поместим в стенгазету, пусть все читают. Только я, с твоего разрешения, вычеркну там кое-что. Это не в порядке наказания, это просто идеологическая борьба. Ты написал это для опубликования, и то, что я тебе предлагаю, тоже есть известная форма публикации.
— В этом нет ничего плохого, — сказал Котлах.
— Вот видишь. Всегда лучше пресечь в зародыше. Карлики, гномы — уход от действительности. Кое-кому такой уход нужен. Послушай, дома у тебя все в порядке?
— Я никому не позволю строить из себя дурака, — заявил Котлах. — А уж если, то лишь в определенных границах.
— Я тоже так думаю, — отозвался Мунцлингр. — Строить из себя дурака, как ты говоришь, ты никому не позволишь. Для этого ты достаточно умен. Но есть разница между умом и умствованием, сам понимаешь. Всяких там гномов можно видеть либо по недосмотру — то-есть под влиянием алкоголя — или же, так сказать, сознательно. Например, для того, чтобы не видеть другого, что кое-кому из наших интеллигентов кажется недостаточно высококультурным. Нет, всякий должен задуматься, отчего это ему видятся разные гномы.
Котлах вышел в коридор, попытался зажечь пустую трубку, потом снова спрятал ее.
— Кокеш, — глухо позвал он.
Кокеш выскочил из умывальной комнаты, таща за собой свою дубинку.
— Что хочешь? — спросил он, готовый действовать, и поднял на Котлаха свои бесхитростные глаза, полные большой, близкой к осуществлению, надежды. Котлах провел рукой по лбу.
— Нет, нет, — хрипло молвил он, — извините, это я по ошибке. Простите за беспокойство.
— Ничего, сударь, — грустно ответил гном.
Через два часа Котлах положил четыре страницы машинописного текста на стол в секретариате, запер дверь своего кабинета, а ключ повесил на общую доску. Его статья касалась гигиенических проблем декрысизации и успехов в этой области, связанных с успехами во всех других областях. То была чрезвычайно поучительная статья. Она называлась: «Труженики подземелья».
Когда Котлах вышел на улицу, уже стемнело. Было еще не поздно, но осенью ведь рано смеркается. Подмаргивали неоновые огни, и в воздухе носился запах гниющих листьев. Котлах сунул руки в карманы расстегнутого пальто и медленно побрел к закусочной-автомату. Он соображал, есть ли у них дома проволока. Согнуть проволоку крючком и вытащить из унитаза маленького, глупого медвежонка из серого плюша…
— Пожалуйста, кофе, — сказал он, подходя к прилавку. Человек в шляпе на затылке, стоявший впереди Котлаха, обернулся, будто ужаленный, и показал свое багровое лицо.
— А ты не лезь, приятель, понял? Лезет вперед…
Это был пьяница из семейства задир, которые по воскресеньям, на трибунах рингов, вскакивают с ревом: «Дав-вай, б-бей!».
— Будьте добры, чашечку кофе, — обратился репортер к девушке за прилавком в подчеркнуто миролюбивом тоне.
Пьяница схватил его за рукав:
— А, не хочешь разговаривать, брезгуешь?!
— Брось, Карлушка, — предостерег пьяницу его приятель, сидевший за ближним столиком. — Это ведь газетчик, я видел, как он из редакции прется, ты его лучше оставь. Он так тебя осрамит, что не поздоровится! И все ему поверят.
— Нет, погоди, — качался на ногах Карлушка, — я ему покажу, как срамить приличных людей, которые никого не трогают!
Котлах положил на стол три кроны за кофе и вышел.
— Нет, погоди, я ему ребра пересчитаю, — не унимался Карлушка; внезапно он рванулся к двери и вывалился вслед за Котлахом на улицу, почти пустынную в это время. Полы пальто трепались о его согнутые колени, руки бессильно свисали по бокам, как у шимпанзе.
— Куда же ты спешишь, приятель? — схватил он Котлаха за плечо, дыша в лицо винным перегаром.
— Отстаньте, — сказал Котлах. — Идите прочь!
Он чувствовал, что верхняя губа у него подергивается, как у собаки, которую дразнили слишком долго.
— Идите прочь, — еще раз крикнул он темной фигуре, которая расплылась у него в глазах — такая ярость охватила его. — Убирайтесь отсюда, понятно?!
— Ага! — взвыл Карлушка. — Ты так! Думаешь, ежели ты интеллигент, то можешь каждого оскорблять? Ну погоди, я тебе покажу…
Темные круги пошли у Котлаха перед глазами, потом слились в одно большое пятно.
— Кокеш! — гаркнул он.
— Что хочешь? — выскочил гном из подъезда, обеими руками сжимая рукоятку дубинки.
Котлах посмотрел на одутловатое лицо Карлушки, отступил на шаг и повернулся к нему спиной.
— Того, кто за моей спиной, своей дубинкой успокой! — быстро проговорил он.
Кокеш подпрыгнул, взмахнул дубинкой, раздался глухой удар. Что-то треснуло, что-то металлическое упало на тротуар. Котлах обернулся.
Пьяница шатался, его сплющенная шляпа съехала почти на ворот пальто, и он озирался с идиотским видом.
— Да у него чёрт! — вдруг в ужасе заорал он и, взмахивая руками, как утка крыльями, побежал навстречу подъезжающему такси.
Кокеш сидел на корточках под деревом, с безнадежным видом прикладывая друг к другу половинки переломленной трухлявой рукоятки.
