Брыня остановился в воротах, отрезая пути к отступлению и, окинув австрийцев зловещим, спросонья, взглядом, промычал:
— Ну-у-у…?
Его мозг лихорадочно искал, в личном словарном запасе, чем можно закончить начатый монолог. И тут, Брыня вспомнил любимую фразу поручика Огнева, полкового задиру и дуэлянта.
— Я жду объяснений, господа! — Радостно закончил Брыня и, всем своим видом показал, что ждать он не намерен.
Всем, кроме Брыни, сразу стало грустно, и они вытолкали вперед офицера, который, не подумав о последствиях, разбудил Брыню.
Офицер едва держался на ногах, то ли от оказанного ему доверия со стороны сослуживцев; то ли от спортивного азарта после бега по пересеченной местности; то ли от восхищения Брыниным красноречием. Преодолевая, непреодолимое желание застрелиться, он доплелся до Брыни и отдал ему честь, а заодно и сигару со спичками, в знак дружбы. Брыня принял подарок как должное. Он понюхал сигару, вынул из кармана большевистскую листовку-воззвание "К товарищам солдатам и матросам!", свернул большую козью ножку и, растирая пальцами сигару в махру, высыпал ее в самокрутку. Чиркнув спичкой и прикурив, он глубоко затянулся и выпустил густую, благородную струю дыма в толпу австрийских солдат, чтобы не думали, что он эгоист.
Видя, что дипломатические отношения налаживаются, офицер приободрился и, на ломаном русском языке, объяснил Брыне, что он их неправильно понял. Оказывается, его никто не хотел обижать. Просто, видя, что сослуживцы Брыни внезапно исчезли, австрийцы решили пригласить Брыню в гости, чтобы он не тосковал в одиночестве. Веревками его не связывали, а привязали к нему шинель, чтобы, не дай Бог, не потерялась по дороге. По щеке ударили нечаянно, отгоняя мух, чтобы не тревожили сон.
Брыня был тронут радушием австрийских товарищей и согласился погостить у них, вспомнив, что последний раз он был в Австрии очень давно, еще тогда, когда в составе гвардии Александра Васильевича, переходил через Альпы.
За два года, что он гостил в Австрии, Брыня достал всех, особенно владельцев пивных заведений. Уж слишком вместительное было у него нутро. Да и сам Брыня стал о чем-то задумываться, но это что-то никак не хотело принимать четкие очертания. И вот, однажды, к нему незаметно подкралась тоска и шепнула:
— Пора, парень, и честь знать. Загостился ты тут, а Россия ждет своего сына.
— Точно! — Брыня допил девятнадцатую кружку пива и стукнул ею о столешницу. — Пора!
На подъем, он, был легок. Известно, чем кончаются долгие сборы. Брыня быстренько выбил у австрийцев контрибуцию, в виде двадцати одного ящика венгерского вермута, одной телеги и двух трофейных владимирских тяжеловозов. Груз бережно погрузил на телегу и укатил на северо-восток, обдав местное население пылью.
Россия встретила его яркими лозунгами и толпами кожаных экспроприаторов, размахивающих маузерами. Брыня был сказочно удивлен тому, что все, теперь, принадлежало народу и, кстати, его груз тоже. Несколько самоубийц попробовали разделить содержимое Брыниной повозки между голодающими губерниями Поволжья, но Брыня объяснил, в резкой форме, что его груз не делится. Возражать никто не стал, и он укатил в выбранном ранее направлении.
Фофанка понравилась ему отсутствием комиссаров, белых офицеров, казаков и махновцев. А когда он понял, что здесь нет, не только Антанты, но и вообще никого, то просто влюбился в эту жизнерадостную деревню. Выбрав первый попавшийся дом, и перетащив туда хрупкий груз, он занавесил окна и стал праздновать новоселье.
Через неделю он продрал глаза и увидел за столом, напротив себя, молодую, улыбающуюся девушку.
— Брыня! — Рявкнул он и помотал головой, прогоняя наваждение.
— Акулина. — Тихо выдохнуло наваждение и залилось румянцем. — Откушайте, пожалуйста, а то все пьете и пьете, а не закусываете. — И она придвинула к нему здоровенную, чугунную сковороду с жареной картошкой и миску с солеными огурцами.
Брыня с удовольствием откушал и познакомился с Акулиной поближе, отчего та долго пребывала на вершине счастья. А когда выяснилось, что Брыня без проблем проходит в долину, Акулина стала глядеть на своего мужчину только восторженным взглядом и никак иначе.
Через семь лет в деревню пришел молодой странный поп. Молодой, потому что молодой, а странный, потому что таких попов не бывает. Нет, не так! Попы бывают всякие. И в каждом можно найти что-то странное. Но, как правило, взгляд у них нормальный, порой добрый, порой блудливый, порой строгий, но нормальный. У этого же, глаза смотрели в разные стороны. Создавалось впечатление, что он постоянно рассматривает свои уши. Прихожане, на его проповеди, валом валили, чтобы похохотать на халяву. Они строили ему рожи, будучи уверены в том, что он видит только стены церкви, а об их присутствии даже не подозревает. Но, как говорил один еврейский исторический персонаж, все проходит. Терпение лопнуло. Огромное смирение разлетелось на мелкие обиды. Косоглазый священнослужитель сорвал с себя крест, швырнул его под ноги и плюнул, но не попал. Паства была в восторге! Тогда он в сердцах топнул по кресту и, опять промазал. Прихожане неистовствовали! Он бешено сверкнул косыми глазами и закончил проповедь русским аминем. Затем заправил рясу в штаны и, растолкав прихожан, ушел, куда глаза глядят. По всему было видно, что они смотрели на Фофанку.
Брыня с Акулиной приняли его радушно. Как никак, а все-таки гость. Они напоили его, накормили и в баньке попарили. Про глаза ничего не сказали. Ну не хочет человек в глаза смотреть, что же его, за это, подвергать гонениям?
А на следующий день выяснилось, что поп, оказывается, вхож в долину! Это открытие обрадовало Брыню с Акулиной, ведь всегда же приятно, когда соседи такие же, как и ты. Вдобавок ко всему, поп был ужасно грамотным, особенно в вопросах философии, теософии и теологии. А как он рассказывал библейские истории!!! Если бы Брыня не был язычником и не поклонялся Сварогу и Перуну, то, не задумываясь, крестился. Хотя поп сказал, что Бог один, и менять религию может только полный идиот.
Вот так вот, исподволь, пополнялась Фофанка жителями.
После тотальной коллективизации, в деревню пришла женщина. Была она не в себе и не по годам состарившаяся. Приютили ее как положено на Руси. Вымыли пустующую избу и отметили новоселье.
Пелагея, так ее звали, поведала им свою историю. Была она до банальности проста по тем временам на Руси, и в то же время трагична, по тем же самым временам. Жила большая, трудолюбивая семья. И все было хорошо, но власть народная редко щадит свой народ. Не успели очухаться от гражданской войны, и на, тебе, коллективизация. Кто не с нами, тот против нас, или по-простому кулак. А у нас диктатура пролетариата! Значит, все твое станет наше, а тебя или в ссылку или в расход. Все зависит оттого, как ты за свое цепляться станешь. Муж Пелагеи и ее четыре сына, схватились за вилы. Их и положили прямо во дворе. Саму Пелагею выгнали из деревни, в чем была одета. Даже платок, на голову, не дали. Вот и вся история.
Брыня выслушал ее, молча выпил, хрустнул огурчиком и врезал по столешнице кулаком.
— Извините! Погорячился! — произнес он, глядя на пригнувшегося, от испуга, попа.
Испытание долиной, Пелагея прошла на ура. Мало того, она оказалась кудесницей по части изготовления спиртных напитков. Самогон могла гнать из чего угодно, даже из комариного писка. Но самый фирменный напиток она делала из мухоморов. Его так и называли: «мухоморовка». Особенность ее была в том, что она показывала норму каждого выпившего в отдельности. Выпил человек свою меру, и у него перед глазами предстает мужик в парике, по имени «Глюк», по профессии «композитор». Смотрит сурово в глаза и грозит пальцем. Тут по неволе пропустишь стакан-другой, пока хмель не уляжется. Правда с Брыней накладка вышла. Выпил он норму, к нему Глюк и пальцем грозит. Брыня не понял и кружку вдогонку нормы. Глядь, а Глюков уже два. Брыня придвинул к себе бутыль и как начал экспериментировать, аж Глюки вспотели. Когда в избе, от Глюков, стало не продохнуть, Брыня загнал композиторов в чулан и сбил с них всю спесь вместе с париками. Затем вернулся в горницу и выпил за искусство. На вопрос друзей: "Кого он там гонял?", Брыня, загадочно улыбаясь, ответил, что, мол, музыкой навеяло. Глюки, с тех пор, Брыню не беспокоили.
Грянула Великая Отечественная и Брыня с попом ушли в город, записываться добровольцами. В деревню вернулся один поп, злой как черт, крестя большевиков, на чем свет стоит. Его забраковали из-за косоглазия. Акулина, узнав, что Брыню взяли в пехоту, заголосила на четыре года. А зря! Брыня вернулся живой, здоровый, с целым иконостасом на груди и объявленный во всесоюзный розыск. Об этом он, разумеется, односельчанам не говорил, но друзья догадались сами. Вы тоже догадались бы, потому что каждый день, в течение трех месяцев, за Брыней приезжали люди в форме и с ордером на арест. И каждый день, Брыня объяснял служивым, что никуда не поедет, что тот особист сам налетел, шесть раз, на стену своего кабинета и стал инвалидом по неосторожности. А те служивые, которые вчера приезжали за Брыней, тоже неосторожно проехались по ступеням и переломали себе все кости. Вы, уж, ребята, будьте осторожны. По ступеням лучше не поднимайтесь, я и так вас прекрасно слышу. А то не дай бог, оступитесь на самом верху.
