Как бывает обычно в подобных случаях, данные о числе пострадавших приводились самые разные. По одним источникам, число погибших составляло 47, тяжелораненых – 89, в других случаях число это доходило до 63 и 130 соответственно, а максимальная цифра поднималась до 117 погибших, потом опять намечалась тенденция к снижению при последующих подсчетах. Окончательные подсчеты позволили установить, что, поскольку все, кого можно было сосчитать, – сосчитаны, оказывалось на самом деле, что никто не погиб вообще. Несколько человек были госпитализированы с ушибами, порезами и травматическим шоком разной степени тяжести, но этим все и ограничивалось, по крайней мере до тех пор, пока не поступало заявлений о чьей-либо пропаже.
Это, кстати, был еще один непонятный момент в этом происшествии. Сила взрыва была достаточно мощной, чтобы превратить значительную часть здания аэропорта в груду обломков, а при этом все люди, который были в аэропорту, либо умудрились упасть как-то очень удачно, либо оказались заслонены одной частью падающей кладки от другой, или же взрывную волну принял их багаж. Так или иначе, но от багажа почти ничего не осталось. По этому поводу парламенту были заданы некоторые вопросы, впрочем, не особенно интересные.
Обо всех этих событиях, равно как и о существовании внешнего мира вообще, Кейт узнала лишь два дня спустя.
А она потихоньку жила в своем собственном мире, где со всех сторон, насколько только хватал глаз, ее окружали старые сундуки, набитые воспоминаниями о прошлом, и она рылась в них с величайшим любопытством, а порой и недоумением. Правда, лишь одна десятая часть сундуков содержала воспоминания, то радостные, то вызывающие боль и чувство неловкости; остальные же девять десятых были заполнены пингвинами, что немало поразило ее. Как только она осознала, что все это было не наяву, ей стало понятно, что она заглянула в свое подсознание. Она слышала, что считают, будто человек в своей жизни пользуется только одной десятой частью мозга, а для чего предназначены остальные девять десятых, пока неизвестно, но совершенно точно никогда не слышала, что они предназначены для хранения пингвинов.
Постепенно пингвины, воспоминания и сундуки теряли свои очертания, превращаясь во что-то белое и расплывчатое, затем во что-то похожее на белые и расплывчатые стены и, наконец, превратились просто в белые стены или скорее непередаваемо-гнусного желтоватого или зеленоватого оттенков, которые составились в комнату.
В комнате царила полутьма. Прикроватная лампочка была включена, но отвернута книзу, в то же время в комнату сквозь серые занавеси проникал свет от уличного фонаря, образуя на противоположной стене тени от находящихся в комнате предметов. Кейт смутно начала догадываться, что одна из теней – это отражение ее собственного тела, лежащего под отогнутой белой простыней и светлыми чистыми одеялами. Она с беспокойством рассматривала его некоторое время, проверяя, все ли на месте, и только после этого попробовала пошевелить каждой его частью в отдельности. Сначала правой рукой – с ней вроде было все в порядке. Она была немного онемевшей и слегка побаливала, но все пальцы она чувствовала, они были нормальной длины и толщины, сгибались в нужных местах и направлениях.
На минуту ее охватила паника, когда она вдруг не сразу нашла свою левую руку, но потом увидела, что она лежит поперек живота и каким-то непонятным образом беспокоит ее. Пару секунд она прислушивалась к разным, достаточно неприятным ощущениям, пытаясь как-то связать их между собой, и в итоге обнаружила, что в руке у нее торчит игла. Это ее неприятно поразило. От иглы тянулась тонкой змейкой длинная прозрачная трубка, зловеще поблескивая в свете уличного фонаря; она свисала плавным завитком из полиэтиленового мешка, подвешенного к высокому металлическому штативу. В первый момент ее охватил ужас при виде этого агрегата, но, присмотревшись внимательнее, она смутно различила два слова: «Физиологический раствор». Она снова заставила себя успокоиться и некоторое время лежала не двигаясь, прежде чем продолжить свое обследование.
Ребра вроде были целы. Она обнаружила несколько синяков, но, судя по тому, что острой боли не чувствовалось, видимо, ничего не сломано. Бедренные кости и поясница побаливали, но серьезных повреждений не было видно. Она попробовала напрячь мышцы голени сначала на правой, потом на левой ноге. Ей показалось, что лодыжка на левой ноге вывихнута.
Короче говоря, она была в полном порядке, сказала она себе. В таком случае что она делает в этом месте, которое, судя по трупному оттенку стен, вне всяких сомнений, является больницей?
Она нетерпеливо приподнялась с постели, и в ту же секунду ее снова окружили пингвины, повеселив ее еще несколько минут.
Придя в сознание вновь, она решила отнестись к себе с большей заботой и теперь уже лежала спокойно, чувствуя легкую тошноту.
Она робко тыкалась в свою память за объяснением случившегося. Память была темной, покрытой пятнами и наплывала на нее мутными, жирными волнами, как те, что в Северном море. Оттуда всплывали какие-то комья и медленно составлялись в картину то вздымающегося, то опускающегося аэропорта. Аэропорт отдавал чем-то противным и вызывал головную боль, а в центре его, пульсируя как мигрень, было воспоминание о кружащемся потоке света.
Она вдруг все поняла: в зал регистрации аэропорта Хитроу попал метеорит. На фоне яркой вспышки выделялся силуэт мужчины в меховой шубе, который, видимо, принял на себя главный удар взрывной волны и немедленно превратился в облако атомов, которые были вольны разлететься куда им вздумается. Она содрогнулась от этой мысли. Он был свиреп и заносчив, но непонятно почему чем-то ей нравился. Было какое-то непонятное достоинство в его диком, сумасшедшем упорстве. Быть может, это его сумасшедшее упорство выглядело в ее глазах полным достоинства потому, что напомнило ей о том, как она сама упрямо пыталась заказать пиццу на дом в чуждом, враждебном, не-доставляющем-пиццу-на-дом мире, – внезапно пришло ей в голову. Достоинство – лишь одно из слов, которыми можно определить состояние протеста против маразматических условностей жизни, но существуют, наверное, и другие.
Неожиданно на нее нахлынула волна страха и одиночества, но вскоре схлынула, оставив после себя ощущение спокойствия, расслабленности и желания посетить туалет.
Если верить ее часам, было начало четвертого, если же верить всему остальному, была ночь. Может быть, ей следовало позвать медсестру и сообщить всему миру, что она пришла в сознание. В боковой стене ее комнаты было окно, в которое был виден тускло освещенный коридор, где стояли каталка и высокий черный баллон с кислородом. Не считая этих вещей, он был пуст. Там было совсем тихо.
Осматривая свою маленькую комнатку, она заметила белый деревянный шкафчик, пару трубчатых стульев из винила и стали, тихо притаившихся в тени, и белую деревянную тумбочку у кровати, на которой стояла ваза с одним-единственным бананом. С другой стороны кровати стояла капельница. В стену с той же стороны была вмонтирована металлическая пластинка с двумя круглыми ручками и свисающими оттуда старыми бакелитовыми наушниками, а у изголовья, сбоку от подушки, вился провод, к которому была прикреплена кнопка звонка. Кейт дотронулась до него, но передумала нажимать.
С ней было все в порядке. Она сама могла найти то, что ей нужно.
Медленно, чувствуя легкую дурноту, она оперлась на локти и, вытащив ноги из-под простыни, спустила их на пол, который оказался холодным для них. Почти сразу она подумала, что не следовало бы этого делать, потому что каждая клеточка ее ног посылала ей потоки сигналов, в которых совершенно досконально сообщалось, на что была похожа малейшая частичка пола, к которой они прикасались, как будто речь шла о какой-то странной и тревожной вещи, доселе никогда в жизни им не встречавшейся. Тем не менее она все же присела на край постели и заставила свои ноги принять пол как нечто, к чему они просто обязаны были привыкнуть в ближайшее время.
Больница облачила ее во что-то полосатое и мешковатое. При ближайшем рассмотрении она нашла, что это не просто что-то мешковатое, а самый настоящий мешок. Просторный мешок из хлопчатобумажной ткани в белую и голубую полоску. Сзади он не застегивался, пропуская внутрь прохладные ночные сквозняки. Чересчур свободные рукава свалились с нее до половины, обнажив руки. Приблизив руки к свету, Кейт поворачивала их во все стороны, рассматривая кожу, терла и щипала, особенно вокруг того места, где у нее торчала игла от капельницы. До этого ее руки всегда были гибкими, а кожа упругой и гладкой. Но сегодня ночью они были похожи на кусочки цыпленка. Поочередно, то одной, то другой рукой, она стала растирать предплечья, а потом снова целенаправленно посмотрела вверх.
