— Вы примете мистера Лоринга? — спросила мисс Иллиг. — Он здесь.
— Пусть войдет.
Лоринг, смертельно бледный, вошел со свернутым бюллетенем в руке.
— Мне нужны деньги, — сказал он.
Борн покачал головой.
— Вы же видите, что происходит. С деньгами туго. Мне было очень приятно сотрудничать с вами, Лоринг, но, по-моему, пора это прекратить. Вы получили чистыми четверть миллиона, я не имел никаких претензий к вашей работе…
— Денег у меня нет, они пропали, — глухо сказал Лоринг. — Я не заплатил ни цента за это проклятое оборудование. Я играл на бирже. Сегодня я потерял сто пятьдесят тысяч на соевых акциях. Мою машину растащут. Мне нужно хоть немного денег.
— Нет, — прорычал У. Дж. Борн. — Вы ничего не получите.
— Они приедут с грузовиком за генераторами. Я их обманул. Мои акции поднимались. А теперь я хочу только одного — продолжать работу. Я непременно должен получить деньги.
— Нет, — сказал Борн. — В конце концов, я тут ни при чем.
Уродливое лицо Лоринга приблизилось к нему.
— Ни при чем? — переспросил он. И расстелил на столе газету.
Борн снова прочитал заголовок в "Бюллетене фондовой биржи" за 17 апреля 1975 года: "ПАДЕНИЕ КУРСА ЦЕННЫХ БУМАГ В МИРОВОМ МАСШТАБЕ. БАНКИ ЗАКРЫВАЮТСЯ. КЛИЕНТЫ ОСАЖДАЮТ МАКЛЕРСКИЕ КОНТОРЫ". Но на этот раз он не торопился и смог прочитать дальше: "С тех пор как незадолго до закрытия на нью-йоркской бирже началось падение курса ценных бумаг, оно распространилось по всему миру и обесценило миллиарды бумажных денег. Катастрофическому потоку требований о продаже акций не видно конца. Старейшие нью-йоркские обозреватели сходятся во мнениях по поводу того, что продажа У. Дж. Борном ("У. Дж. Борн Ассошиэйтс") ценных бумаг на бирже Нью-Йорка вчера вечером как бы явилась толчком к концу Великого Бума, который должен остаться теперь лишь воспоминанием".
— Ни при чем? — орал Лоринг. — Ни при чем? — Наконец он дотянулся до тонкой шеи Борна. Глаза у него были безумные.
"Карточный домик", — как в тумане сквозь боль мелькнула мысль. Борн попытался дотянуться до звонка. Мисс Иллиг вошла и завизжала, выскочив из комнаты. Когда она вернулась с двумя рослыми посетителями, было уже поздно.
Майлс Дж. Брейер
Куздра И Бокры
— Полноте! Да это же все равно, что тащить самого себя за волосы! — изумился я, не веря своим ушам. — Абсурд, да и только.
Волишенский ответил снисходительной улыбкой. Он в своем кресле возвышался надо всем, словно его всеобъемлющий разум в своей бесконечной доброте понимал и прощал дурацкие слабости беспомощных карликов, именующих себя людьми. Физик-теоретик пребывает в бескрайних просторах, где световой год-всего лишь шаг, где зарождаются и гаснут Вселенные, где пространство развертывается вдоль четвертого измерения на поверхность, продолженную из пятого. Смертные с их заботами представляются ему мелкими и ничтожными.
— Относительность, — пояснил он с незаурядным терпением и выдержкой — что-то уж очень туго до меня доходило. — Просто относительность. Ведь при малейшем нашем усилии луна заскользит вдоль верхушек деревьев! Для этого достаточно пройтись по аллее.
Я вытаращил глаза, а он продолжал:
— Допустим, кто-то говорит: "Глокая куздра… будланула бокра…" Мы с вами не знаем, что это значит. Но если мы предположим, что это наш родной язык, то нам станет ясно: куздра что-то сделала с бокром. Мы будем знать, кто будланул бокра: куздра. Будем даже знать, какая она, эта куздра: глокая. Будем знать, что куздра способна будлануть бокра. И так далее, и тому подобное".[1]
— Если бы вы родились и выросли в движущемся поезде, то вас бы никто не убедил, что пейзажи стоят на месте. Точно так же относительна и наша концепция Вселенной. Сэр Исаак Ньютон пытался с помощью формул создать модель Вселенной, какую бы видел бесконечно удаленный и абсолютно неподвижный наблюдатель. С тех пор, осознав тщетность таких попыток, математики стали принимать в расчет, что суть вещей зависит от того, кто их наблюдает. Математики пытались выразить общеизвестную истину — например, закон тяготения в виде уравнений, справедливых для любого наблюдателя. Но даже их вождю и величайшему из гениев Эйнштейну не удалось выразить истину в чисто относительных терминах; он вынужден был считать, что произвольная скорость света-константа. Отчего же скорость света должна быть более определенной и постоянной, чем все другие величины во Вселенной?
— Но при чем тут переход в четвертое измерение? — нетерпеливо прервал я.
Он продолжал, как если бы я не произнес ни слова.
— То, что нас сейчас интересует, что ставит втупик современных математиков, — это вопрос движения, или, точнее, перемещения. Существует ли абсолютное перемещение? Возможно ли движение-перемещение иного типа, кроме перемещения относительно чего-то? Всякое известное нам движение есть движение относительно других предметов, будь то прогулка по улице или обращение Земли вокруг Солнца. Перемена относительного положения. Но просто перемещение изолированного предмета, одиноко существующего в пространстве, с математической точки зрения немыслимо, ибо пространства в таком смысле не бывает.
— Мне показалось, вы что-то говорили о переходе в иную Вселенную, — перебил я опять.
Что толку перебивать Волишенского? Ход его мыслей нисколько не нарушился.
— Под термином «перемещение» мы подразумеваем переход из одного места в другое. "Мы куда-то отправляемся" — первоначально это значило, что передвигаются наши тела. Но ведь если мы едем в автомобиле, то "отправляемся куда-то", хоть наши тела и неподвижны. Пейзаж вокруг нас меняется; мы попадаем в другое место, а ведь сами мы вовсе не двигались. Или вообразите, что на какое-то время вы уничтожили силу тяжести, и Земля под вами вращается; вы перемещаетесь, оставаясь в неподвижности…
— Это же только теория; с силой тяжести шутки плохи…
— Мы ведь шутим с силой тяжести изо дня в день. Когда вы нажимаете кнопку верхнего этажа в лифте, ваше давление на пол (но не вес) возрастает; кажущееся тяготение между вами и полом лифта становится больше, чем прежде… а сила тяжести и есть не что иное, как инерция и ускорение. Но мы говорили о перемещении. Положение любого предмета в рассматриваемой Вселенной следует соотнести с какими-то координатами. Допустим, мы изменили угол наклона или направление координатных осей — вот вы отправились куда-то, хотя даже не шевельнулись, да и ничто другое не сдвинулось с места.
Я смотрел на него, сжимая виски ладонями.
— Не могу поклясться, что понял вас, — проговорил я медленно. — Повторяю, это все равно что тащить самого себя за волосы.
Безыскусность сравнения не привела его в ужас. Он ткнул в меня пальцем.
— Вы видели, как пляшет щепка по ряби пруда? То вы думаете, что движется щепка, то думаете, что движется вода. Между тем и то, и другое неподвижно; движется лишь абстракция, именуемая волной. Вы видели чертежи-иллюзии — например, вот этот набор кубиков? Внушите себе, будто вы смотрите на верхние грани: вам покажется, что кубики внизу, а вы наверху. Но передумайте, вообразите, будто вы стоите внизу и смотрите вверх. Внимание — вы видите нижние грани; вы стоите ниже, чем кубики. Вы "отправились куда-то", но ведь ничто не перемещалось. Изменились лишь координаты.
— Что, по-вашему, скорее сведет меня с ума — если вы покажете мне, в чем дело, или если будете продолжать в том же духе, не показывая?
— Постараюсь показать. Бывают, знаете ли, умы определенного склада, неспособные усвоить идею относительности. Математика тут ни при чем; просто уму определенного склада не дано усвоить, что мысль наблюдателя наделяет окружающую среду какими-то свойствами, не имеющими абсолютного значения. Например, когда вы гуляете вечером в саду, луна плывет от верхушки одного дерева — к верхушке другого. Может ли ваш мозг все перевернуть: заставить луну стоять неподвижно, а деревья — двигаться? Умеете вы это? Если да, то можете "отправиться куда-то", в другое измерение.
Волишенский встал и подошел к окну. Его кабинет служил подходящей декорацией для столь модернистского спора, как наш: он был расположен в новом ультрасовременном здании на территории университета, полированная мебель сверкала, стены сияли чистотой, книги чинными рядами выстроились за прозрачным стеклом, на письменном столе царил образцовый порядок; кабинет был так же современен и чудесен, как мозг его хозяина.
— Когда вы хотели бы отправиться? — спросил Волишенский.
— Сейчас же!
— В таком случае остается разъяснить вам еще два пункта. Четвертое измерение присутствует здесь ничуть не менее, чем где-нибудь еще. Прямо здесь, вокруг нас с вами, предметы существуют и движутся в четвертом измерении, но мы их не видим и не ощущаем, потому что скованы привычными тремя измерениями. Во-вторых, если вслед за Эйнштейном обозначить четыре координатные оси х, у, г и t, то мы существуем в системе х, у, г и свободно в ней передвигаемся, но не можем двигаться по оси t. Почему? Да потому что t — временное измерение, а это трудное измерение для биологических структур: ведь само их существование зависит от необратимых химических реакций. А вот биохимические реакции могут происходить на любой из этих осей и, в частности, на оси t. Поэтому давайте повернем систему координат так, чтобы химическая необратимость перешла с оси t на ось г. Поскольку наше органическое существование (или, по крайней мере, восприятие) возможно лишь в трех измерениях сразу, нашей новой осью времени станет г. Мы перестанем ощущать г и не сможем передвигаться по этой оси. Наша деятельность, наше восприятие пойдут по осям х, у, t. Если верить романистам, для перехода на ось t обязательно нужна какая-то аппаратура, создающая силовое поле. Ничего подобного. Для перехода на ось t нужно сделать то же самое, что вы делаете, когда останавливаете луну и движете деревья… или когда переворачиваете кубики. Все дело в относительности. Я давно уже не пытался понять или удивиться.
