— Как же, как же, — молвил князь Пышкин, беря из вазочки закавказский плод гиви, покрытый курчавыми чёрными волосками. — Цены на хлеб взлетели до невозможности. Только лишь стараниями господина Манулова удалось отвратить внимание горожан от пустых полок. Он сразу запустил сходу такую убойную вещь… Как её?
— «Трупный хлеб», — подсказал Манулов.
— Точно, «Трупный хлеб». Так к месту пришёлся этот роман. Я читал, душераздирающая история про неурожай, голод и героическое его преодоление стойкими мужичками и бабёшками.
Издатель тонко улыбнулся.
— Он у меня в столе валялся без дела. Хороший роман, а запускать смысла не было, ни к селу, ни к городу, кто эту проблемную тягомотину купит? Да тут в тяжёлую годину к месту пришлось, народ стал брать и упиваться книжными страданиями, отвращаясь от своих. Мы сразу сериал запустили по схожей теме «Над мёртвыми посмеются». В нём смешными ситуациями обыгрывались ужасы голода, вышучивались остроумными репликами паникёры, а герои изобретательно преодолевали трудности. Очень увлекло быдло. Не поверите, есть нечего, а они деньги на новый выпуск расходуют. И до кучи мы запустили ещё два параллельных сериала, чтобы отвлечь тех, кому про голод не хотелось читать. «Куколь для выхухоли» про лесных разбойников, там было много пустой бравады, но дуракам она нравится. Магический сериал «Из колдовских глубин», он не очень хорошо пошёл, да «Суфле из нержавейки» — комедия положений из басурманской жизни, вот она пошла хорошо. Все рукописи, что были в работе, пришлось спешно перелицевать под новые форматы, весь лежак из старых запасов извлечь и круто перекроить. Вымели всё, но погрузили сознание горожан в туманную бездну фантазий.
— Только тем и спаслись, — благодушно посмеялся Велимир Симеонович, но отвлёкся, потому что к нему неслышно подошёл дворецкий, склонился и что-то прошептал на ухо.
Князь заулыбался совсем фальшиво и поднялся.
— Я вас ненадолго оставлю, — извинительным тоном ответствовал он на вопросительные взгляды гостей. — Прибыл срочный курьер. Дела-дела-дела.
Хлопнул лакею, несущему серебряный тазик, чтобы проявил проворность, омыл руки и вышел через боковые двери, ведущие из обеденной залы в кабинет.
Воцарилась тишина. Никто не решался нарушить паузу, ожидая инициативы от соседа. Наконец, Карп принял на себя развлечение великомуромского высшего света и осуждающе помотал головой.
— Грамотные бабы — хворь почище холеры, — прогудел работорговец. — Только время тратят. Читал я эти книжки, ничего особенного, а эти дуры какие-то достоинства находят, спорят чего-то про литературу. По мне, так эта литература… — Карп махнул ладонью и чуть не свернул бокал, дамы давились в кулачки от смеха. — Намазано там далеко не мёдом, но мухи всё равно садятся, — заключил он к вящему удовольствию присутствующих.
Похоже, они сочли его занимательным.
— Не нужно быть мухой, чтобы разбираться в сортах добра, — заметил Щавель и обратился к спасителю отечества: — Есть у меня с собою раб. Утверждает, что настоящий коммерческий писатель, пишет быстро и сносно. Участвовал в каком-то проекте в Курске, только хозяин умер и всё пропало. У него даже грамота имеется, удостоверяющая права на бренд.
— Как его зовут? — быстро спросил Отлов Манулов.
— Дарий Донцов.
Брови издателя взлетели вверх.
— Вот как, — выпрямился он и пригубил вино. — Вы заходите ко мне в контору, посмотрим, обсудим. Очень интересно!
Боковые двери растворились. Вошёл мэр, спавший с лица. Шитый золотом выходной мундир не сидел на нём, как прежде, а стоял колом.
— Господа, дамы, — деревянным голосом произнёс он. — Только что взрывом бомбы убит генерал-губернатор. Прошу почтить его память минутой молчания.
Глава пятнадцатая,
в которой Щавель отжигает в «Жанжаке», а Жёлудь испытывает на себе очарование столицы потреблятства
Террорист ждал на людной площади, замаскированный под китайского коробейника. Ходей в Муроме водилось немало. Они промышляли уборкой мусора и торговлей вразнос. Это были тихие люди, делающие полезное дело, оттого никто не ждал, что китаец выхватит из короба пакет и метнёт в карету губернатора.
Обтянутый чёрной с позолотой кожей членовоз был запряжён шестёркой вороных коней. На левом переднем сидел форейтор и дудел в рожок, сигналя быдлу сторониться. На козлах восседал кучер с медалями на груди и сотрудник службы безопасности в мундире с галунами, на запятках — два ливрейных лакея с револьверами. Сопровождали карету четверо верховых жандармов на вороных конях. Роскошный выезд генерал-губернатора нельзя было ни с чьим перепутать. Он был приметен издалека и, едва карета появилась на площади Труда, разносчик заблаговременно выудил из короба какую-то штуку и зашвырнул её через головы прохожих, целя в кучера, а сам бросился наутёк.
Взрыв был чудовищный. Площадь окутало едким белым дымом. Много народу поубивало. Повсюду валялись оглушённые и раненые. Среди разбросанных невиданной силой обломков кареты лежал изуродованный труп генерала-губернатора. Кучер и охранник были разорваны в клочья. Упряжка понесла, растоптав сброшенного ударной волной форейтора, и проволокла двух убитых задних лошадей аж до Центрального парка. Лакеев на запятках отшвырнуло и контузило, а верховых жандармов посбивало с сёдел. От кареты остались одни колёса и окровавленная яма на мостовой.
Когда мэр сообщил ошеломительное известие, гости в глубоком молчании пережили историческую по интересу минуту и, не теряя времени, отправились к месту трагедии. Пропустить такое событие высший свет Великого Мурома не мог.
На площади Труда и прилегающих улицах толпились охочие до зрелищ горожане. Судачили об удивительной меткости бомбиста. Передавали из уст в уста, какую невероятную прыть выказал обычный китаец, улепётывая от полиции. Росли опасения, что такими свойствами обладают все до единого китайцы, но из коварства скрывают до поры до времени, а потому китайцев надобно поскорей депортировать прочь из города, но лучше истребить. Слухи немедленно записывались. Всюду шныряли представители второй древнейшей профессии, принюхивались, присматривались, фиксировали наблюдения в молескины. Были там как вольные корреспонденты, так и рабкоры в ошейниках. Журналисты, притворяющиеся полицейскими, строго допрашивали зевак на предмет выявления подлинного свидетеля. Полицейские, притворяющиеся журналистами, деликатно выслеживали, нет ли в толпе соглядатаев оппозиции, да всяких посторонних смутьянов, вертели руки карманникам и незаметно сдавали жандармам в форме, а те волокли щипачей в участок, дабы с особой жестокостью принудить к добровольному сотрудничеству и выпытать всю подноготную про хавиры и малины, где могло гнездиться подполье заговорщиков.
Щавель, Карп и примкнувший к ним Манулов протиснулись к полицейскому кордону, оцепившему место преступления. Крупные куски и трупы уже были убраны. Первым оприходовали генерал-губернатора. Ещё не рассеялся дым, как филеры в штатском отогнали от трупов мародёров, произвели медицинское вмешательство, однако нашли тело губернатора бездыханным, и карета скорой помощи увезла его в анатомический театр.
— Проходите, проходите, господа хорошие, не задерживайтесь, — корректными штампами тараторил городовой, оттесняя зевак, чтобы не потырили разбросанные взрывом ценности. — Нечего тут смотреть, ничего не случилось, обо всём узнаете в своё время.
Дюжий пристав хотел отогнать и троицу, но Манулов показал ему бордовый аристократический билет, и полицейский, наткнувшись на ледяной взгляд Щавеля, решил не связываться, а переключился на народец попроще, который стал гнобить с удвоенной силой. Вызывающая надменность высоких господ пробуждала в нём чувство провинциальной неполноценности. Благородные же, набравшись впечатлений для обсуждения, сами потянулись прочь, предвещая обильный доход продавцам деликатесов, курительных смесей и напитков.
Возле своих ног Щавель увидел палец. Мраморно-белый, с ярким накрашенным ногтем, лохмотьями на месте обрыва и тёмным ободком от кольца, он лежал на чистом булыжнике мостовой. Самого кольца не было.
* * *
— Задали Ерошке заботы, — пробасил Карп, обращаясь к Манулову как к человеку понимающему. — Он теперь свою табакерку сгложет и до крови из носу доработается.
— Кто есть Ерошка? — осведомился Щавель.
Господа направлялись от интересного места в не менее интересное заведение «Жанжак», рекомендованное искушённым в куртуазных ресторациях издателем.
— Начальник сыска, — Карп наезжал в Муром ежегодно и знал о столичных персоналиях поболее ингерманландского боярина.
Манулов же в очередной раз проявил учтивость к гостям и пояснил развёрнуто:
