В наступившей тишине, они только сжимали друг друга, когда раздался топот, и тишина сделалась громкой. Он поднял голову и обернулся: в дверях, среди толпы незнакомых ему людей, стояла девочка лет четырёх, которая распахнула настежь глаза и напряжённо на него смотрела. Сморщив лицо, она спросила:
— Папа? — и Сергей понял, что этим глазам нельзя врать.
Идя девочке навстречу, он подхватил её на лету и прижал к себе, понимая, что ребёнок не обманет, а сердце поймёт. Он поднял дочь, ему незнакомую, и пошёл к Элайни, понимая, что они должны быть вместе. Люди у дверей зашевелились и, перешёптываясь, исчезли, вероятно, давая возможность побыть им вместе.
— Я приготовлю тебе ванну, — сказала Элайни, проведя рукой по его щеке, и он кивнул головой, соглашаясь, чтобы выиграть время и, в отсутствие Элайни, собраться с мыслями.
— Папа, пойдём, я покажу тебе мамины рисунки, — сказала девочка, а Сергей даже не знал, как её звать. Он пошёл за своей дочерью, которая тянула его за руку в светлую комнату, где везде лежали рисунки, выполненные углём на бумаге. Сергей удивился, откуда в этой глуши бумага, но её наличие подтверждала высокая стопка в углу. Он взял первый попавшийся рисунок и увидел себя, взял второй и на нём увидел своё лицо, но уже в другом ракурсе.
— Марго, оставь папу, ему нужно помыться, — сказала Элайни, остановившись у двери. Марго взяла его за руку и отвела в большую ванную комнату. Когда за ней закрылась дверь, Сергей резко вдохнул, задыхаясь, и попросил: «Кот, помоги!» Почему он просил кота, Сергей и сам не понимал, но вдруг его голова стала ему тесной от лавины информации, обрушившейся в неё.
Склонившись к парившей воде, Сергей постоял несколько минут, так что по лицу потекли ручейки воды, а он всё пытался разобраться в том, что ему свалилось на голову. Чтобы не терять время, он быстро окунулся, вместе с грязью смывая с себя своё незнание и раскладывая воспоминания на положенное место. Когда он выходил из ванной комнаты, то знал о прошлом всё, так же, как и о будущем, которое без Элайни и Марго было немыслимо.
Зайдя в их спальню, он увидел Элайни, которая меняла простыня на кровати и, ничего не говоря, подошёл сзади, зарывшись в её светло-жёлтые волосы и, вдыхая её запах, сказал:
— Как же я тебя люблю!
Она обернулась, понимая, что он окончательно вернулся, так как с первой минуты появления Сергея чувствовала его недоумение и потерянность. Расслабляясь и сбрасывая своё напряжение, она обронила простыня и обняла его за шею, потянувшись губами к его губам, легко их касаясь, чтобы прицелиться и впиться в них до крови и навсегда.
Они услышали детский смех и, растерявшись, увидели у двери Марго, которая смотрела на них и смеялась.
— Целуйтесь, целуйтесь, я не буду вам мешать, — пролепетала она, прикрывая дверь, но не успела, так как Сергей подхватил её на руки и закружил вместе с Элайни, смеясь вместе с ней. На их смех заглянула Алида, остановившись у дверей, а под ней проскользнула Бони, косолапо перебирая ножками. Тут же, куда уж деваться, припёрлись Альмавер с Анаписом, напряженно вглядываясь в лица и тоже, расслабляясь, смеялись.
— Кушать будете, — спросила Алида и все хором ответили:
— Да!
А Хамми сидел на окне в общем зале и, запустив симпоты во всех сразу, так обалдел от эмоций, что поплыл ушами, которые сосульками свисали с обеих сторон головы.
* * *
Манароис, Леметрия и Чери лежали на широкой кровати в доме Манароис и горевали. Собственно, горевала Манароис, а Чери с Леметрией ей помогали, подвывая в нужных местах. Так как запасы «горевания» исчерпались, то они безмолвно лежали, каждая думая о своём.
Леметрия думала о том, что она дура, так как её, вероятно, излечила мальвия и её место в другой кровати, с Перчиком, чтобы быстрее сделать ребёнка. Одно успокаивало, что у них уже был ребёнок, Витер, но, опять же, так и не насладившись общением с ним, она лежит в этой дурацкой кровати и горюет о каком-то Хранителе, который изменил одной и убежал к другой.
Чери тоже думала о кровати, но о той, на которой она лежала, так как на ней её Фогги кувыркался с Манароис, которая находилась тут же. От этих воспоминаний Чери сделалось нехорошо, и она подумала, не переборщила ли с состраданием. Может быть, достаточно было простого сочувствия.
А у Манароис горе было не нарисованное, а настоящее, но присыпанное пеплом и притихшее, как ноющий зуб, обманутый анальгинкой. Её любовь, так внезапно охватившая её, пришла одновремённо с её необычным возлюбленным, странным образом соединив не соединяемое. Можно было представить, какие химические реакции вызвали данное чувство у женщины, а то, что подвигло Хранителя на любовь, никакой химией объяснить нельзя, так как составляющие Хранителя в химические реакции не вступают и не могут влиять на любовный процесс.
Мыслительный процесс у женщин был прерван ужасным сотрясением всего дома, отчего скудные запасы посуды на кухне у Манароис грохнулись на пол, рассыпавшись глиняными обломками. Они выскочили на улицу, опасаясь, что дом развалится, и они останутся под обломками. Но выскочив, остановились у порога, замерев от ужаса: перед домом возвышалась каменная громадина, которая громко хрустела и, наклонившись к ним, спросила:
— Куда вы девали Бандрандоса?
Сказать глыбе, что Бандрандос превратился в безобидную мышку, очевидно, не следовало: а вдруг эта глыба ему родственник или ей не понравиться такое обращение с барберосом. А ничего не сказать – тоже нельзя, ведь каменная громадина может их просто уничтожить и, к тому же, она, вероятно, способна читать мысли людей и любую ложь разоблачит сразу.
— Банди вместе с Туманным Котом уехал в Боро, — осмелилась сказать Леметрия и застыла, так как громадина тоже застыла, очевидно, туго соображая. На самом деле глыба имела имя, которое для людей звучало примерно так: «Дульжинея».
Можно, конечно, удивляться, почему у Хранителей, Творцов или у тех же барберосов существует разделение имён на женские и мужские. К тому же и сами особи с мужскими именами позиционируют себя, как мужчины, и выбирают образы мужского типа, а женские имена носят дименсиальные структуры в женском образе. Взять, хотя бы, товарища Тёмного, считающего себя жеребцом или Маргину, остающуюся в образе женщины.
Маргину можно понять, она, до перенесения своего эго в дименсиальное тело, существовала, как обычная женщина, чего не скажешь о Хранителях, взращённых такими же Хранителями.
Исходя из таких рассуждений, мы можем только констатировать, что в стаде барберосов, руководимом Бандрандосом, находилась особь с женским именем, называемая Дульжинея, которая находилась сейчас перед домом Манароис и рассуждала, куда, всё-таки, девался Бандрандос, именуемый этими странным именем «Банди».
Наконец, что-то решив, она сгребла визжащих женщин в горсть и сообщила им:
— Вы покажете мне дорогу.
Как они будут это делать, зажатые в ладонь, Дульжинею, пока, не интересовало и, распрямившись во весь громадный рост, она считала из жертв направление и пошла на север, шагая широкими шагами. Чери и Леметрия чуть-чуть успокоились, а Манароис, убитая горем, молчала, полагая, что появившаяся глыба, это кара за её любовь к Мо. Леметрия, совсем осмелев, несмотря на толчки под ребро от Чери, пискнула из ладони глыбы:
— Уважаемый, вы не могли бы нас устроить более комфортно?
Чери подумала, что их сейчас утопят в степной речушке, к которой они подходили, но глыба забросила их на свое плечо, которое могло принять не только пленниц, но и свободно разместить на нём дом Манароис.
— Меня зовут Дульжинея, — сообщила глыба и Леметрия снова высунулась со своей вежливостью:
— Я Леметрия, а это мои подруги, Чери и Манароис.
— Что вы делали в голом месте? — спросила Дульжинея, имея в виду степь. Леметрия подробно принялась рассказывать о Манароис и Мо, об их любви и Дульжинея повернула к ней подобие головы с двумя дырками, которые, вероятно, подразумевались глазами. Манароис, услышав рассказ о себе со стороны, разревелась и подруги, из солидарности, хлюпали у неё на плече.
Одно было странно, что заметила Леметрия: от лица Дульжинеи посыпались вниз мелкие камешки округлой формы. Леметрия догадалась и удивлённо спросила у неё:
— Вы что, плачете?!?
— Ты думаешь, что я каменная, — парировала Дульжинея, вытирая кулаком, величиной с колодец Манароис, дырки для глаз. Манароис снова громко заревела и Дульжинея ей бросила:
— Не реви, твоего Мо у нас какой-то паразит украл.
Такое сообщение не успокоило Манароис, а только раззадорило ещё больше, и Дульжинея пообещала:
— Не реви, я попрошу Бандрандоса, и он освободит Мо.
— Ты его любишь? — набралась наглости Леметрия, и Дульжинея, покраснев камнем, призналась:
— Да!
* * *
В это время любимый Дульжинеи находился в Боро, на голове Туманного Кота, который шёл в Академию Маргов и Фрей, на свой урок «Обо всё на свете». Вы не ошиблись, урок так и назывался: «Обо всём на свете», — так как Туманный Кот никогда не зацикливался на какой-либо теме, а шпарил то, что случайно находил в своих дальних глифомах. Вначале Хенк пытался систематизировать знания, но, в конце концов, бросил эту затею ввиду её невыполнимости.
