– Рано улыбаешься! – сказал я, стараясь выразить своим голосом и, кажется не безуспешно, стопроцентное сожаление к собеседнику. – Веди, давай, к Шурику.
Хачик, разглядывая меня, посидел с минуту в раздумье, затем неохотно встал и вышел, плотно притворив за собою дверь. Через пять минут она распахнулась, чтобы впустить Ленчика, волочащего за собой бездыханного Шуру.
– Получай своего кореша! – сказал он, бросив его мне под ноги. – До рассвета вам свидание, а потом – до свидания – гасить его будем! И, посвистывая, вышел из кают-компании и запер дверь на ключ.
3. Шура продолжает темнить... – И с десяти метров ему отстрелили до боли родной бантик... – Худосоков владеет ситуацией. – Оплакиваю Ольгу...
Я посмотрел на часы – было уже половина седьмого вечера – и подошел к Шурику. Он был без сознания. Я развязал ему посиневшие руки размял их немного и справа – слева влепил ему пару легких пощечин. Шура сразу же открыл глаза и уставился на меня выпученными, ничего не понимающими глазами.
– Я это! Женя Чернов, – сказал я, тряхнув его за плечи.
– Чернов... А... Это ты... – едва слышно прошептал Шурик и в бессилии прикрыл веки.
– Ты чего раскис? Давай, поднимайся. Ты кашу заварил, тебе и расхлебывать.
– А Инка... Инка где? – не открывая глаз уже спросил, а не прошептал Шура.
– Не знаю.
– А Ирина... Ирина Ивановна?
– Она с Ольгой на свалке прячется. А где Борис? – в свою очередь спросил я.
– Его... в сауне... с самого начала... заперли... Избили... до полусмерти... – пробормотал Шура и уронил голову набок.
– Вставай, давай, – продолжал я его тормошить обеими руками, но безрезультатно.
И, взявшись подмышками, потащил его к русской печи "деревенской" стены кают-компании. Но по дороге Шура неожиданно очнулся, вырвался и, покачиваясь, встал на ноги. Постояв так немного, он мотнул головой и довольно твердо пошел к столу. Сев на свое место, он подозрительно потянул носом и спросил:
– Хачик здесь сидел?
– Да... Ну и нюх у тебя!
– Не нюх у меня, а запах от него.
И пересев на место подальше, спросил угрюмо:
– Чего ты от меня хочешь?
– Ты вызвал сюда Хачика?
– Вызвал? – искренне удивился Шура. – Зачем? Чтобы из окна поболтаться? Я смирных для твоего удовольствия вызывал. А Шалого с Хачиком – это же надо, чтобы такое в голову пришло... Перенервничал ты, Костик...
– Так... – протянул я, соображая, можно ли верить шизопараноику и, решив, что другого выбора у меня нет, продолжил допрос:
– Хачик интересуется каким-то компроматом... В шахте, сказал, спрятан. И что мучить тебя будет, пока не скажешь где...
– Пусть мучит...
– А в нашем ящике что было? Не эти бумаги? Я давно заметил, что Ольга здорово чем-то интересуется. Я ее спрашивал, а она все темнила, отшучивалась...
– Это не моя трагедия...
– Ну, конечно... Он шлепнуть всех нас хочет, причем самым непрятным, то есть зверским образом. Что он злой такой на тебя?
– Когда он освободился, ему кто-то прямо у ворот зоны половые органы отстрелил... Он и десяти метров по воле не прошел...
– И он решил, что это ты ...
– Да... Мне кореш по зоне рассказал, что когда Хачик в больнице без бантика жить привыкал, ему большой букет красных роз и гроздь бананов прислали. А в букете записка была: "С любовью от Шурочки!". Шурочкой он меня в тюрьме называл...
– Юмористы... Бананы кастрату послать... Так, значит, это не ты Хачика сюда пригласил... Жаль... Я, честно говоря, надеялся, что если ты пригласил, то должен был и...
– Встречу подготовить?
– Да... Типа страшилки с армейской гранатой: ""Дерни колечко", – ей дядя сказал, долго по полю бантик летал..." Теперь как из этого дерьма выбираться будем? Я лично выхода не вижу...
– Вечно ты торопишься... И боишься. Бздить – товар коптить.
– Торопишься, торопишься, – вспылил я, потому что действительно был, мягко выражаясь, не в своей тарелке. – А ты знаешь, что Елкин на небо улетел?
– Да... – ответил Шура, нахмурившись. – Худосоков его сильно покалечил... Давай поспим теперь... Мне надо...
И, опустив голову на сложенные на столе руки, сразу же уснул сном младенца.
Постояв над ним, я подошел к окну. Было уже темно и под ним ничего не было видно. Только далеко вдали на сопках верхушки елей щекотали смуглое вечернее небо.
"Разбить стекла и выскочить на улицу? – подумал я, переведя взгляд под здание. – Но там внизу асфальт, ноги только поломаешь... Где же Коля? Куда пропал, засранец? Затаился? За это время можно было бы сюда подземный ход с восьмого горизонта прокапать... Если бы он сейчас что-нибудь предпринял, пострелял, что ли, то я мог бы... Что мог бы? Нет, здесь нужны ходы поумнее... Но это уже завтра".
И, послонявшись еще немного по комнате, я очутился на кухне у холодильника. В нем были квас, холодная кабанятина и блины. Поев, выбрал себе несколько ножей поудобнее и поострее, вернулся в кают-компанию, припрятал их в нескольких укромных местах и лег спать на теплой русской печи.
Проснулся я в половине пятого утра. Шура спал все в той же позе. Негромко выругавшись, я вытащил из-под подушки нож и пошел к двери.
И в это самое время она распахнулась и в кают-компанию друг за другом вошли Хачик с Худосоковым.
– Окончен бал, погасли свечи. Публика жаждет кровоточащих зрелищ! – сказал последний и противно захихикал. Отсмеявшись, истерично крикнул, ткнув автоматом в мою сторону:
– Кидай перо в сторону, фраер! Кишки выпущу!
– Успокойся! – прикрикнул на него Хачик. – В поле ветер, в жопе дым! Забыл, зачем мы в эту таежную срань пришкандыляли? – И продолжил, обращаясь ко мне:
– Значит так, дорогой! Сейчас Худосоков потопает с тобой за деньгами. Если глупость какую-нибудь сотворишь, он тебя убьет, а я всех остальных убью. Усек?
– Усек. Инку только отпусти, иначе не пойду, убивайте. Знаю, живы они все, покуда деньги у меня.
– Иди, Женя, иди... – услышал я сзади слабый голос Шуры и обернулся к нему. Фельдмаршал сумасшедших сидел в кресле, опершись локтями о колени и обхватив лицо ладонями.
– Никуда я не пойду! Понимаешь, у нас обоюдный цуг-цванг[14], как говорят шахматисты. Любой ход, и Хачика, и наш, может быть последним. Нам остается только ждать, пусть господь бог ходит.
– Нет, Женя, иди... – покачал головой совершенно опустошенный на вид Шура. – Прошу тебя, иди. Так будет лучше... Для тебя.
И посмотрел на меня то ли прощаясь, то ли пытаясь что-то сказать своим помутненным взглядом.
– Ну, ладно! – сказал я, поддавшись его воле. – Ты сам этого хотел. Но я не прощаюсь. Пошли, Ленчик.
Всю дорогу меня грызла мысль: "А почему Хачик не спросил меня о результатах разговора с Шурой? Не спросил, значит все слышал?" И всю дорогу до свалки дуло автомата грызло мою поясницу. Худосоков, судя по всему, был опытным гангстером. В его движениях совсем не чувствовалось страха или хотя бы нервозности. "Убьет ведь, гад. Точно, убьет!", – подумал я и чуть прибавил шагу.
– Иди, как шел, – тут же услышал я его скрипучий голос. – Побежишь – убью!
* * *
Когда я уже вытаскивал рюкзак с деньгами из ямы, метрах в десяти позади нас раздался звон потревоженной металлической пластины. Худосоков мгновенно метнулся в сторону и, не упав еще за навалом рельсовых обрезков, начал стрелять. Я повернул голову в сторону его цели и увидел несущегося на Худосокова шофера "Мерседеса" с поднятым над головой обрезком дюймовой металлической трубы. Лицо его было страшно, пули впивались в стремительное тело одна за другой, но он продолжал мчаться, как дикий. Голова Худосокова была бы неминуемо размозжена, если бы последние две его пули не вошли в дико выпученные глаза нападавшего...
Ничего не понимая, я уставился в труп шофера, а Худосоков, внимательно наблюдая за мной, сменил обойму и направился к истекающему кровью шоферу. И тут вновь где-то в впереди звякнул металл, я вскинул голову и увидел Ольгу, выглядывавшую из-за груды искореженных труб и профиля.
Я бросился к Худосокову, но он выстрелил в меня дважды не повернув даже головы... Одна пуля попала в плечо, другая – в бедро и я, обливаясь кровью, упал на ворох металлических опилок. В это время, с места, где пряталась Ольга, раздались сухие пистолетные выстрелы. Худосоков ответил на них несколькими короткими очередями. После третьей очереди выстрелы оборвались...
Выждав минут пятнадцать за рельсовой баррикадой, Худосоков подошел к рюкзаку, повесил его за плечо и бесстрастным шагом доморощенного Терминатора медленно пошел к куче металлолома, служившей для Ольги баррикадой. Сжимая рану на плече и волоча за собой простреленную ногу (слава Богу, мои кости пуль бандита не привлекли) я потащился за ним.
...Девушка лежала ничком на ржавых, искрученных трубах. Подойдя к казавшемуся невесомым телу, Худосоков носком ботинка перевернул его на спину. Девушка не дышала, блузка на груди была насквозь пропитана алой, не почерневшей еще кровью...
