Глава 17. Пробуждение во всех смыслах, или Санный спорт
Виконтесса Марлен Всезнайгель очнулась совсем не так, как положено Белоснежке. Она просто упала с кровати и ударилась головой. Шванценмайстер во сне столкнул.
Многодневный транс был побежден.
Марлен застонала. Потом распахнула глаза.
Стена. Каменный пол. Полумрак зала.
Девушка быстро поняла, где находится. Затем вспомнила Шлюпфрига, разбитый талисман и… Дальше все – провал.
Упершись ватными руками в пол, Марлен попыталась подняться. Слишком слаба.
Она постаралась унять дрожь в руках. Прислушалась.
Сопение.
Шванценмайстер? Наверняка он.
– Эй, – хрипло позвала девушка.
На кровати заворочалось тело. Чмокнули во сне губы.
– Эй! – почти закричала девушка.
– А? – Шлюпфриг вскочил как ужаленный.
Глянул по сторонам. Где Марлен?!
– Эй… – совсем уже безысходно позвала она.
Парень спрыгнул с постели, плюхнулся рядом с виконтессой.
– Ты пробудилась! – радостно воскликнул он.
Гипнотическая пелена, много дней окутывавшая разум Шванценмайстера, спала. Маркиз почувствовал прилив нечеловеческой бодрости.
Он помог Марлен забраться на кровать.
– Поклянись, – прошептала девушка.
– В чем?
– В том, что больше никогда не изменишь.
Шлюпфриг посмотрел в глаза виконтессы и уверенно сказал:
– Клянусь.
Следующие несколько дней они восстанавливали силы, целовались и занимались еще кое-чем, о чем обычно не говорят.
Рука, пронзенная осколками амулета, совсем не беспокоила Шванценмайстера. Парень был счастлив. А Марлен ощутила грандиозные перемены в сознании. Она вдруг поняла смысл слов, что прокричал ей отец: «Сними талисман! Слышишь? Сними талисман!»
Да, мудрый Иоганн был, как всегда, прав. Штучка, когда-то подаренная виконтессе Дункельонкелем, оказалась необычайно опасной. Сейчас Марлен осознала величайшую власть амулета. Безделица, якобы предназначенная только для переговоров и защиты от магического поиска, усиливала темные устремления виконтессы, обостряла ее обиды, притупляла совесть.
Марлен помнила все до мелочей. И гадости, которые она совершала, чтобы обманывать да запугивать гномов. И другие наглые аферы, запланированные Вождем. И ощущение адской ненависти к барону Николасу, Шлюпфригу, а главное – к отцу. Хотелось хлестать себя по лицу, ведь на нем играла гадкая усмешка, когда виконтесса стояла перед пленным Иоганном.
Теперь иллюзии касательно Дункельонкеля испарились. Девушку ни на миг не оставляли мысли об отце. Он в западне, в смертельной опасности! Может быть, он уже на грани гибели. Лететь на выручку! Однако Марлен не была бы дочерью Всезнайгеля, если бы тут же кинулась очертя голову в стан врага.
Путь к Дункельонкелю был отрезан. Старый маньяк сразу раскусил бы ее блеф. Темный колдун наверняка отчаялся связаться с ней по талисману. Да и сумеет ли Марлен играть все ту же карательницу-Белоснежку?
Собравшись с мыслями, виконтесса поняла: необходимо найти дядюшку Тилля.
Значит, пора в Вальденрайх.
Вальденрайхские деревеньки неимоверно похожи. За день Лавочкин, Палваныч и их спутники миновали шесть поселений, и каждый раз россияне недоуменно переглядывались: неужели они идут по кругу? Присмотревшись чуть внимательнее, солдат и прапорщик обнаруживали различия.
В третьем селе Палваныч приотстал, приказав рядовому «сопровождать гражданских лиц в прежнем режиме».
Лавочкин безумно хотел, чтобы прапорщик Дубовых где-нибудь потерялся. Парень все еще не приспособился к докучным монологам начальника. Кладовщик виртуозно играл на Колиных нервах. Постоянное нытье Филиппа Кирхоффа да безудержное пение Ларса солдат переносил значительно легче грубых подначек Палваныча.
«Еще немного, и я его ударю, – думал солдат. – Вероятнее всего, ногой».
– Барон, – окликнула его Грюне.
– Да, фрау.
– Составь мне компанию, пожалуйста.
– С удовольствием.
Парень взял хранительницу за локоток, играя роль учтивого аристократа.
Девушка хихикнула.
– Расскажи о своем мире, – попросила она.
Не впервые Коля угодил в тупик на этом вопросе. Что он мог поведать?
– Ну, главное отличие нашего мира от вашего заключается в полном отсутствии магии.
Грюне захлопала ресницами.
– Издеваешься? Я отлично осведомлена о твоих здешних подвигах. И вот эта вещь, – девушка похлопала Лавочкина по низу живота, – просто сводит меня с ума.
– Че, правда? – Солдат заулыбался.
– Дурак, я имею в виду Знамя! – раздраженно пояснила Грюне.
– Елки-ковырялки, прости скорей! – взмолился парень.
– Все вы, мужики, одинаковые. Знамя твое действительно на меня влияет. Я не могу предрекать рядом с ним. Оно открывает бесконечное количество вариантов будущего, и я едва не теряю сознание.
– Ух ты…
– Ты владеешь самым мощным волшебным артефактом, какой можно себе представить. Ни разу хранительницы не сталкивались с вещью, похожей по силе. А ты говоришь, что у вас нет магии.
– А может, мы просто не умеем ею пользоваться? – предположил Коля.
Полчаса без прапорщика пролетели незаметно. Рядовой наслаждался свободой, трепался с Грюне и был счастлив. Затем сзади послышалось молодецкое похрюкивание Палваныча. К нему примешались недовольные вопли и дробный топот копыт.
Оглянувшись, Лавочкин обалдел.
К нему и певцам с Грюне неслись сани, запряженные двойкой белых лошадок. Транспортом правил Дубовых. За ним скакали селяне. Коля смекнул, что прапорщик совершил акт конокрадства.
Дорога была узкой, преследователи мешали друг другу, но это не сильно помогало ворюге Паулю. Расстояние между санями и погоней стремительно сокращалось. Кнуты защелкали в опасной близости от Палваныча.
Он выругался, бросил вожжи и взялся за автомат. Выпустил очередь в воздух. Эффект был ничуть не хуже, чем при появлении перед лошадьми черта. Кони сельчан резко остановились, сбрасывая седоков. Часть животных метнулась в стороны, увязая в сугробах. Другие развернулись, понесли к селу.
Кобылки, запряженные в дровни, испугались не меньше. Выпучив глазищи, они с утроенной энергией разогнали болид Палваныча.
– С дороги!!! – заорал Коля, увлекая Грюне в снег.
Кирхофф и лютнист неуклюжими кузнечиками сиганули следом.
Лошадки просвистели стрелой. Бодрое «Стой, раз-два!» прапорщика смешалось с истошным ржанием.
Солдат выкарабкался из сугроба, помог встать девушке. Ее лицо было в снегу.
– Спасибо, накормил, – пошутила она, утираясь.
– Обращайся еще, – ответил Лавочкин.
Тихо выползли на дорогу Филипп с Ларсом.
– Что это за небесный грохот там был? – почти шепотом спросил лютнист.
– Не обращайте внимания, у Пауля метеоризм, – сострил рядовой, но его шутку не поняли.
Путники отправились вслед за отчаянным конокрадом и настигли его километра через полтора, за леском.
– Хрен так долго? – буркнул прапорщик.
– Не было стимула, – ответил за всех Коля.
Расселись в дровнях, двинулись.
– Так-то вот, – не скрывая самодовольства, изрек Палваныч. – На гужевом-то транспорте значительно сподручнее и скоростнее. Учись, салабон, пока тренер живой.
Лавочкин так посмотрел на начальника, что тот поежился и резко сказал:
– Не дождесся!
Помолчали.
Монотонное чередование голых деревьев и бесконечная иссиня-белая снежная пелена убаюкивали. Музыкантов сморила дрема.
Дубовых крякнул, как бы для начала беседы:
– Вот же карикатурища! Только поверишь, что люди могут летать на коврах, а черти бывают не только из-за белой горячки, а тут нате вам – паровозы-самолеты…
– Угу, – откликнулся рядовой.
– Значит, не одни мы тут неместные, так ведь?
– Угу.
– Найду извращенца, который притащил сюда оборонную технику и технологию, без лопаты закопаю, вот, – пообещал Дубовых.
– Угу.
– На кой ты мне тут филина корчишь, как в уголке Дурова? «Угу, угу». А ну, просыпайся! И донеси-ка до моего сведения что-либо легкое и развлекательное.
«Началось», – подумал парень.
– Я доложу вам композицию типа песня посредством сольного пения, – спародировал речь командира Лавочкин и приступил к изложению:
Невозможно рассказать
вам историю мою:
она – матом.
Как я стал маршировать
замечательно в строю
с автоматом.
Быстро форму дали,
мобилизовали,
и теперь, ребята,
мы солдаты.
Прапорщик отдал приказ:
«Нацепить противогаз!»
Я не могу передать,
что я чувствую сейчас!..
– Отставить карикатуру на вооруженные силы! – рявкнул Палваныч. – Ты, рядовой, не дезертир, ты диверсант. И в этот самый момент, когда мы с тобой, словно три тополя на Плющихе, если отнять один, находимся в глубоком тылу вероятного противника, ты подрываешь мой боевой дух пением издевательских стишков. Стыдно, Лавчонкин, стыдно.
