— А я и не испугался! — вскинулся Иван.
— …просто народец тут всякий ходит, — не прерываясь, продолжал Серый, — что не поостережешься — сам без головы останешься. Ну, да ладно, чего там говорить, садись давай, вон, мясо поспело, наверно.
На костре, насаженное на прутики вперемежку с грибами, действительно поджаривалось мясо, нарезанное («Тем самым ножом, наверное», — подумал царевич) большими бесформенными кусками.
— Оленина? — спросил царевич, больше для поддержания разговора, чем из любопытства.
— Конина, — бросил через плечо отрок, протыкая куски одним из засапожных ножей. — Нарежь пока хлеба, вон там, в суме возьми, — и ткнул ножом себе за спину.
Переметная сума лежала рядом с седлом. С трехглавым лукоморским орлом. Под седлом лежало нечто, завернутое в плащ, по форме похожее на большое блюдо. При виде его догадка Ивана переросла в уверенность, и кровь бросилась в лицо. Но только когда на глаза Ивану попался огромный том, раскрытый посередине, обратив к черному беззвездному небу неровные гребешки выдранных страниц (с триста сорок второй по триста сорок седьмую, невольно обратил он внимание), он, не помня себя от ярости, вырвал из ножен меч, размахнулся, и с диким воплем опустил его на спину Волка.
Вернее, на то место где определенно только что находилась спина Волка — паренек перекатился и вскочил на ноги почти мгновенно, и как по волшебству, в руках у него оказался кинжал. И когда царевич сделал второй выпад, сталь зазвенела о сталь, кинжал Волка сделал неуловимое для глаз (царевича) движение, и меч, как живой, вырвался из руки Ивана и отлетел в кусты. Иван, стараясь сохранить равновесие, сделал шаг назад, споткнулся обо что-то, и навзничь упал. Волк тут же прыгнул ему на грудь и приставил кинжал к горлу, прижимая свободной рукой руки царевича к земле.
Иван отвернулся и зажмурился.
— Так это был твой конь, — голос Волка прозвучал неожиданно мягко. — Я должен был сразу догадаться. По шпорам. И по тому, что только у такого витязя, как ты… — Сергий не закончил фразы, но и так было вполне понятно, что он имел ввиду. Иван рванулся было, но Волк крепко держал его.
— Ты зачем его убил? — с гневом выкрикнул царевич, не оставляя попыток освободиться от железного захвата Волка.
— Что не мучился. Когда я его нашел, он бился на боку со сломанной ногой. В нору попал, скорее всего. Я тоже люблю лошадей, но для него больше ничего было сделать нельзя. Ну а поскольку хозяина не было и следа, что нашел — то мое. Ну и не пропадать же такой горе свежего мяса, — пожал плечами Сергий. — Сейчас, если хочешь, я верну тебе кое-что из того, что было с конем, мы переночуем у костра, а утром ты сможешь вернуться в свое Лукоморье, отсюда это не так уж и далеко, пешком за день доберешься. Успокоился?
Иван ничего не ответил, лишь отвернул голову, чтобы не глядеть Волку в глаза.
— Ну, мир, вставай, — и Сергий прыжком очутился на ногах и протянул царевичу руку.
Иван подумал, и неожиданно для самого себя руку принял. Волк рывком поднял его и хлопнул по плечу.
— Не расстраивайся, царевич, супротив меня и не такие бойцы, как ты, устоять не могли. Мои учителя получше твоих, видать, были, — улыбнулся он, снимая мясо с огня. — Да и к чему это тебе? Ты — царевич, тебе надо книжки читать, править учиться, а не палицей махать, — продолжал разглагольствовать он, отрезая толстые ломти от каравая и раскладывая их на ширинке, в которую хлеб был завернут. — Да и вообще, если разобраться, какая нелегкая тебя сюда занесла, из Лукоморья-то, без дядьев, без охраны, без прислуги? Не каждый ведь день в глухом лесу царевичей встречаешь, тем более, таких… — Серый замялся, но уточнения не последовало, — как ты.
Иван на «таких, как ты» хотел обидеться, но подумал, и не стал. Волк говорил правду. Кто упустил коня? Кто заблудился в лесу? Кому два раза за пять минут приставляли нож к горлу? С кем какой-то бродяга разделался одним махом и теперь говорит так, как будто это он, Иван, мальчишка-недоросток?.. И драгоценная книга пошла на разжигание костра… Что сказал бы на это королевич Елисей!.. А предстоящее возвращение домой в объятия торжествующе-заботливой матушки — жалким, побежденным, растрепанным, без коня, без всего — «я же говорила, сыночка…»
Нет, это уже было больше, чем могло вынести разбитое сердце Ивана. И он заплакал.
Серый бросил еду, обхватил Ивана за плечи и стал заглядывать ему в лицо.
— Ты чего? Ты чего? Что с тобой? Что случилось? Что такое? — тревожно, с неподдельным участием вопрошал он, и Иван не выдержал, и в промежутках между всхлипываниями и сморканиями рассказал все. Всю свою короткую невезучую жизнь, обо всех своих мечтах и надеждах, о жар-птице, о маменьке, о братьях, и даже о королевиче Елисее и других витязях Лукоморья — все выложил, как на духу, внимательно слушавшему Волку. Закончив, Иван почувствовал, что немного успокоился, и ему стало мучительно стыдно за слезы, не приличествующие мужчине и члену царской фамилии, и за сбивчивую, но слишком откровенную исповедь не к месту перед каким-то незнакомым мальчишкой. Он почувствовал, что краснеет, и отвернулся, злясь на самого себя и на этого разбойника Волка.
— Так значит, ты даже и не знаешь, где тебе эту птичку искать, — полуутвердительно, задумчиво повторил Волк, не обращая внимания на нахохлившегося Ивана. — Ну, что ж, помогу я тебе. Утром сведу тебя к одному человечку, который если и не знает, то разузнать может. Как раз не очень далеко отсюда, за полдня доберемся. Тебе хоть будет с чего начать, а мне все равно в ту сторону идти. Так что, не горюй, Иван-царевич, лучше поешь да ложись спать, утро вечера мудренее. На-ко, откушай, — и протянул царевичу прут с кониной и кусок хлеба.
Иван, хоть и был голоден, как волк (не в обиду Серому будет сказано), от мяса решительно отказался, взял лишь хлеб, нашел в суме сыр, и молча поужинал, запивая все вином из своей же фляжки, которым Серый любезно поделился. Потом, так же ни слова не говоря, завернулся в плащ и растянулся на траве, подложив под голову седло. Он читал в книгах, что так делают все, кому приходится ночевать под открытым небом. Но, повертевшись с боку на бок и со спины на живот в течение двух часов несмотря на страшную усталость, вдруг навалившуюся на него, он пришел к выводу, что или бессовестным сочинителям надо впредь указать, чтобы они в трудах своих честно писали, что земля до неприличия жесткая, что найти хотя бы один ровный квадратный вершок на поверхности не представляется возможным и за тысячу лет, и что заснуть, поджариваясь с одной стороны и обледеневая с другой практически невозможно, или что господа сочинители сами весьма туманно представляют то, о чем они пишут. Так, размышляя об этом и о неоценимых прежде прелестях ровной кровати, бездонной перины и толстого одеяла, а так же о трагизме утраты своего бивуачного снаряжения (по-видимому, еще до того, как Волк нашел Бердыша), Иванушка в конце концов незаметно для себя уснул.
* * *
Проснулся Иван поздним утром, когда солнце было уже довольно высоко, и всю их крошечную полянку было видно во всех подробностях. Она была круглой, шагов четыре-пять в поперечнике, и со всех сторон ее обступали толстые разлапистые ели. Посредине догорал костерок. Неподалеку, рядом с двумя кучами добра, стоял Волк, оценивающе их разглядывая.
Услышав, что Иванушка пошевелился, он поднял взгляд и широко улыбнулся.
— С добрым утром, царевич, — проговорил он. — Здоров же ты поспать, однако. А я тут тем временем за нас обоих работаю, барахлишко распределяю по справедливости, чтоб никому не обидно было, да и польза нам обоим чтоб была. Что тебе в дорогу надо, то тебе, безо всяку разговору, причитается, — и он ткнул пальцем в кучку поменьше. — Ну а что в пути витязю без надобности, то уж мое будет. Я рухлядь эту опосля продам, а за твое здоровье непременно стаканчик винца доброго пропущу. Все по чести, по совести, можешь сам посмотреть, — и он небрежно ткнул уже в кучку значительно побольше.
Царевич поднялся. Вернее, сделал первую попытку подняться. О том, что после ночевки на голой земле разогнуться в течение первых десяти-пятнадцати минут практически невозможно, ни в одной книге написано также не было.
— Послушай, Волк, да ведь это же грабеж среди бела дня! — выпалил он, растирая и разминая затекшие члены, сидя на траве. Говорить такое Волку, памятуя о приключениях прошлой ночью, ему было, прямо скажем, страшновато, но все поколения витязей Лукоморья во главе с королевичем Елисеем возопили об отмщении при виде творящегося произвола, и Иван просто обязан был возразить. — Какое ты вообще имеешь право рыться в моих вещах?! Я запрещаю тебе это! Немедленно сложи все так, как было, и я тебя еще могу простить, — закончил царевич также убедительно, но в глубине души уже слегка сожалея о собственной смелости.
