Когда меня, наконец, отвели в обещанную комнату для уединения, которая мало чем отличалась от среднестатистической гостиной где-нибудь в замке, меня уже снова потряхивало. Я залпом осушила стоящий на столике стакан — разбавленное вино — и налила следующий. Потом не спеша продегустировала предложенные закуски. Налила еще стаканчик. Этот графин бездонный? А нет, уже все. Прошлась по комнате, заглянула за узкую дверцу, где скрывались удобства. С некоторыми неудобствами удобствами воспользовалась. Из-за объемного платья, чувствовала себя, как в туалете в вагоне поезде. Вернулась в купе… в комнату, где оставила на столике недопитый стакан.
Для помещения для уединенной молитвы здесь было слишком много мирского. Или это в мою честь послабления? Доспех тут тоже был, как и говорил Вовыч, возвышенный до зубовного скрежета, золоченый и в лаврах. И совершенно пустой. Из божественного наличествовало только огромное, почти во всю стену, панно, изображающее некоего абстрактного воителя с мечом и с солнечным галом за мужественными широкими плечами. Все обозримое пространство до самого горизонта занимали враги разных калибров в одиночку и ратями, живые и побежденные. Побежденные были представлены как целиком, так и по частям. Надо думать, это воитель постарался. А так же у ног божества имелся сонм разных геральдического вида чудищ, всяких волков, медведей, двуглавых орлов и прочих химер. В небесах зловеще сталкивались тучи и эпично парили изрыгающие пламя драконы. Огонь они изрыгали на вражьи рати, а, значит, были за наших. Кресло оказалось удобным, а вино, хоть и сильно разбавленным, но вином, и я задремала.
Проснулась от ощущения, что за дверью кто-то стоит. Дернулась, толкнула столик, озадаченно брякнула посуда. Сильно хотелось пить. Сходила в умывальник за водой, напилась. Оставила стакан на столе и подошла к двери. Постояла. Решилась и выглянула. Скамеечка, на которую присели двое послушников (да, да, караулить, чтоб не сбежала, не иначе), после того, как меня сюда привели, пустовала. Я закрыла дверь, желание сделать ноги прямо сейчас обуяло с новой силой. И я уже вот-вот ему поддалась, даже дверь приоткрыла…
— Пст! Ринка! — прошелестел доспех.
Я спешно захлопнула дверь и обернулась. Голос вначале шел с помехами, но потом радио настроилось.
— Это их божественное фонит сильно, чуть продрался. Так и норовит обратно вышвырнуть. До воззваний гораздо легче было. Как ты тут?
— Поела, попила, попи… хм, поспала, теперь вот образами любуюсь и размышляю о божественном, как и положено благочестивой благословенной невесте, — сложив ручки перед грудью с придыханием возвестила я. — Что в миру тварном делается?
— Да ничего такого не делается. Стемнело уже давно. Тва… Гости обедают и дегустируют изыски королевских погребов, готовясь к главному зрелищу. Жених твой сияет, как начищенный самовар, и греется в лучах славы. Хамло объявлялось, хмурое и злое. Но я так понял, он почти всегда такой, потому никто особо и не удивился. Зато бабы пол слюнями закапали везде, где он пробежал. Вот талант! А тебе так ничего в голову и не пришло? — Я неопределенно дернула плечами. — Что ты вообще про него знаешь?
— Знаю, что он не вампир и мыслей не читает, а я просто слишком выразительно думаю. — От воспоминаний о наглых зеленых глазах канцлера стало одновременно горько и тепло. — Он какой-то загадочный оборотень и маг, и зарастает на нем все, как на собаке, разве что кровь тварья попадет, тогда приходится… пришлось помогать. А еще он сквозь завесу ходит и в другие миры, только надолго ему туда нельзя. И ключ от границы у него. Настоящий, а не тот, что Вениану папа поиграть дал. А еще я, кажется, очень… очень сильно…
— Светлейшая княжна, — в дверь постучали. — Нам пора.
В коридоре оказались прежние послушники и, неожиданно, королева. Я присела в реверансе, но меня остановили, не дав завершить движение.
— Ваше величество, чем обязана?
Королева вошла, послушники остались в коридоре.
— Сейчас время матери, — сказала она, потянулась, распустила шнуровку на моем верхнем платье, и помогла его снять. — Вашей давно нет в живых, а я скоро стану для вас кем-то вроде нее, поэтому примите мою помощь и совет, Мари-Энн.
— С благодарностью, ваше величество.
Мне поправили волосы и сбившиеся нити ожерелья. Одернули подвернувшиеся юбки. Затем королева встала передо мной и, мягко коснувшись моей щеки рукой, произнесла:
— Вам предстоит стать женой и источником, и в момент единения между вами и моим сыном не должно быть фальши, только чистые намерения, вне зависимости от того, на чем они будут основаны, на любви, симпатии или договоренности. Иначе ничего не выйдет. Если станет страшно, можно закрыть глаза, но не сердце. А теперь, идемте. Время пришло.
48
У входа в зал меня ждал князь. Было видно, что он волнуется, но рука, на которую мне предстояло опереться, не дрожала, в отличие от моей.
— На тебе лица нет, дитя, глаза одни, но даже так ты прекрасна, как была прекрасна твоя мать в день нашей свадьбы.
— Батюшка, простите меня.
— За что, горюшко?
— Я ведь ничего не помню до того дня, как на нас напали по пути в Казскию, совсем ничего, ни вас, ни сестру, ни дом наш в Мезерере, ни как жила там. Как не было ничего. Словно здесь все началось.
— Знаю, — ответил князь. — Мертвым сном спала шестеро суток, на седьмые призвана была и кровью родной тебя удержали. Кровью родной, волей Светолого и умением. За то первенца королевского благодарить. Как уснула, на третий день сам приезжал, за кровью. С материной надежней было бы, да и с моей хорошо вышло. Ты гонором и статью в нее, а кровью истинно Стержина. Так что соберись. Дон Стерж слова назад не берут.
— Батюшка, а мне надо будет у алтаря что-нибудь говорить? Клятвы?
— И того не помнишь? — ухмыльнулся князь. — Не надо, сердце скажет. А что до слов, найдешь, чем ответить, когда спросят по-настоящему.
Снова запели, гости в зале поднялись и я, ведомая под руку, ступила в зал и ослепла от тысяч свечей. Восхищенные возгласы слышались со всех сторон, сердце грохотало набатом и билось так сильно, что ожерелье на груди дрожало. Впереди, у алтаря, пронизанного мириадами искр, под сверкающим галом меня ждал Вениан, прекрасный золотоволосый принц с сапфировыми глазами. Он улыбнулся и протянул мне руку, а я взяла ее и встала с ним рядом. Потом он чуть отступил в сторону, и я по наитию зеркально повторила его движение. Теперь между нами был алтарь. Выемка в янтаре была заполнена какой-то странной жидкостью, как будто в густой сироп щедро насыпали блесток.
Между галом и янтарем встал первосвященник. Его одежды были все так же белы и сияли золотым орнаментом, но я, наконец, рассмотрела его лицо. Светлые одухотворенные глаза, короткая аккуратная бородка, русые волосы с вкраплением седины прижаты похожим на митру головным убором. Он что-то говорит? Губы шевелятся, а я так волнуюсь, что ничего не слышу. Натыкаюсь взглядом на принца. Вениан смотрит в упор, и, видно понимает, что со мной творится, потому что в сапфировой глубине вспыхивает искристое серебро, и я начинаю слышать голос служителя Светлого, который держит в руках длинную белую ленту. Вениан протягивает над алтарем руку ладонью вверх, я следом протягиваю свою. Наши руки над выемкой в янтаре, и Первосвященник ловко сплетает ленту петлей, чтобы связать нас.
Дверь в зал распахнулась. Первосвященник вздрогнул, край ленты макнулся в чашу, минуя наши с Венианом руки. Все обернулись. На пороге возник канцлер в черном своем плаще, мрачный, как перст судьбы.
— Прошу простить, меня дела задержали, — скупо извинился он, вошел, но садиться не стал, хотя мест еще было достаточно. Или просто сторону не выбрал? Остался стоять, прислонившись к одной из квадратных полуколонн.
Первосвященник снова занес над нашими руками ленту. Петля легла как надо, осталось только затянуть. Анатоль отлепился от стены и, почти сливаясь с зыбкой тенью, отступил к выходу из храма. Я уловила движение краем глаза.
