— Капочка, ты представляешь, Алена Дыховичная, чтобы у нее стояли груди, приподняла их бесцветным особо клейким скотчем.
— О Боже! — Капа даже прижала ладони к щекам от испуга. — У нее же шестой размер.
— Вот и я говорю…
Танечка столь неожиданно и резко остановилась напротив Капы, что не сумевший повторить ее маневр Рокецкий активно набежал на нее.
— Ой! — взвизгнула журналистка, вскидывая руки, и, чтобы не упасть, устремилась вперед. Капа едва успела сделать шаг в сторону, пропуская падающую подругу, которая все-таки рухнула, хватаясь руками за галстук только что вошедшего мэра Рокотова. Галстук, как и выдержка готового ко всяким неожиданностям мэра, оказался на высоте. Татьяна Кировна приняла диагональное положение, упираясь ногами в голову рухнувшего вслед за ней на пол Рокецкого и двумя руками держась на весу за галстук главы города под самым горлом. Рокотов стоял как глыба, удерживая повисшую на нем журналистку, и даже пытался делать вид, что ничего не заметил. Стоящая рядом с ним супруга, Литиция Егоровна, печально вздохнула, увидев, как начинает краснеть от удушья лицо мужа, и певуче проговорила:
— Танечка, разожмите пальцы, и вам станет гораздо удобнее.
Растерявшаяся от неожиданного совета Литвинова разжала пальцы и сменила диагональное положение на горизонтальное, уткнувшись носом в блестевшие как зеркало туфли мэра. Позади нее невозмутимо лежал решивший пока ничего не предпринимать Рокецкий. Зрелище было потрясающим, куда там театральной премьере. Рокотов повертел головой и, не теряя спокойствия, произнес:
— Артисты есть артисты, а журналисты — так вообще забавники.
Он взял Литицию Егоровну под руку и, осторожно переступив через лежащую и тоже решившую пока ничего не предпринимать журналистку, направился к спешащему ему навстречу художественному руководителю театра.
— Вставай, — поспешила на помощь подруге Капа. — Видишь, как опасно держать мужа на слишком близком расстоянии.
— Черт! — стремительно вскочила на ноги Таня Литвинова. — Я прическу не испортила?
— Танюша, с твоими дредами под спектакль голову можно даже в урну совать, все равно красиво будет.
— Спасибо. — Таня злобно посмотрела в спину Литиции Егоровны и, присев на корточки, нежно погладила по голове затаившегося мужа: — Вставай, Федюша, поговорить надо.
— Рокотов молодец, — прокомментировал ситуацию Самсонов. — Бабы так и виснут на нем.
— Ага, — покивал головой Редереев, — обаятельный мужик.
— При чем тут это? — вклинился в разговор Иван Земляк. — Скоро у нас в городе вавилонское столпотворение начнется, битва гигантов за право разработки месторождения «бафометина». Интересно, кто выиграет — «Лукойл», «Юкос» или Абрамович, а, Семен Иосифович?
— Следствие, — профессионально пошутил Самсонов и уточнил: — Мне-то какое дело, хотя бы и Абрамович, лишь бы войны рядом с Таганрогом не было. Ты лучше туда посмотри.
Посмотреть было на что. Из буфета по лестнице спускалась супружеская пара Дыховичных. И если полуреабилитированный Илларион Кузьмич выглядел, как всегда, щеголевато-импозантным, то его жена, Алена Кондратьев-на, вызывала у мужчин оторопь. Вечернее платье из ткани «голубой лед» было сшито с таким амбициозным вдохновением, что Алена Кондратьевна стала в нем похожа на что-то такое, чему еще не придумали название. Нечаянно затесавшийся среди сливок городского общества Шах-Исмаил Мулинбек, капитан турецкого сухогруза, стоявшего в ожидании погрузки в таганрогском порту, увидев Алену Кондратьевну, зажмурил глаза, затем прижал к ним ладони и, натыкаясь на людей, покинул театр. С тех пор его больше нигде не видели, ни в городе, ни на сухогрузе, ни в Турции,
— Алена обалдела, — вновь прокомментировал ситуацию Самсонов. — По-моему, так не бывает.
— А вдруг, — не захотел расставаться с мечтой Иван Земляк, — а вдруг это все настоящее?
— Я думаю, все-таки Аликперов, у него инвестиции и хватка профессионала, — высказался Павел Редереев. — Тем более что я с ним знаком, видел по телевизору. Хотя кто его знает, — вдруг засомневался он, — может, я Абрамовича недооцениваю.
Самсонов переглянулся с Земляком, пожал плечами и дипломатично произнес:
— Может быть.
Алена Кондратьевна была красивой женщиной всегда, но это «всегда» приближалось к черте «когда-то». Было хорошо заметно, что ей трудно удерживать в повиновении свои устремленные вперед груди. Одним словом, это выглядело как 180 см (180-100-120) под куполом цирка без страховки.
Вскоре в фойе появилась Любочка Кракол в сопровождении режиссера Фагодеева-Ступинского. Капитолина Витальевна «сделала стойку» и «мурлыкающей» походкой направилась им навстречу.
— Капа! — Любочка поцеловалась с Капитолиной Витальевной. — Фагоша только что мне рассказывал, как ты его преследовала, чтобы оженить, но он чудом избежал этой участи.
— Э-э-э, — остолбенел режиссер, не ожидавший от своей пассии такой прямолинейной откровенности, не принятой в среде порядочных людей. Он с трудом сглотнул слюну и, внимательно посмотрев в глаза Капы, признался: — Ну вот такой я брехун, Капа, что поделаешь.
— Угм-руу, — промурлыкала Капитолина Витальевна, беря Любочку под руку и поглаживая ее по кисти. — Я не обижаюсь. — Она открыла сумочку, вытащила оттуда семь тысяч долларов и протянула их режиссеру: — Это тебе на постановку нового спектакля, спонсорская помощь от моего друга-бизнесмена. Он просил не называть его имени, но твое творчество ему нравится.
— Спасибо, — растрогался и расшаркался Леонид Лава-деевич Фагодеев-Ступинский, пряча доллары в карман. Он чуть не всхлипнул от умиления, но вовремя удержался. — Очень кстати, у меня грандиозный замысел.
— Люди боятся необъяснимого, шарахаются в сторону от несерьезного, придают своей жизни ложную значительность. Даже произнесенное «мы» — это всего лишь плохо замаскированное «я». Он, она, они без понятия «я» — бессмысленны. Казалось бы, невероятный простор для развития индивидуальности, свобода для личности, но черта лысого. — Мурад Версалиевич достал из кармана халата оторванный карман от другого белого халата и, тщательно высморкавшись, выбросил его в форточку. — Так о чем это мы говорили? — спросил он у своего напарника, такого же, как и он, санитара загородной психиатрической больницы Дарагановка Шлыкова. Екатерина Семеновна решила, что это объединение обязанностей хорошо для практикующего врача и в материальном, и в профессиональном плане.
— О людях, — равнодушно напомнил ему Шлыков.
— Люди, — хмыкнул Левкоев. — О них говори — не говори, меньше их все равно не станет. Куда ни взгляни, всюду люди и собаки бродячие. Вчера повел в баню на хоздвор третью палату, так меня укусила сука какая-то.
— Да, — посочувствовал Шлыков, — суки — они такие. Вот ты, Левкоев, на мой взгляд, тоже сука. — Шлыков рассматривал извлеченный из шкафчика белый халат с оторванным карманом. — Удовлетворил свое «я» за счет моего кармана и думаешь, что после этого я дам тебе развиваться как индивидуальности и освобожу как личность, так, что ли?
— Конечно, — удивленно взглянул на него Мурад Версалиевич. — Развитие «я» остановить невозможно. Оно все время самоудовлетворяется. Допустим, ты сейчас за свой карман меня топором по черепу шарахнешь и тем самым удовлетворишь свой внутренний мир, свое неповторимое «я».
— А как же в таком случае твое «я» самоудовлетворится? — Шлыков взял халат санитара другой смены, а свой повесил на его место.
— Да, но ведь ты же меня, а не себя по голове стукнешь, — удивлялся непонятливости напарника Левкоев.
В глубине больницы, в той стороне, где был кабинет главврача, зазвенел звонок, затем звонки распространились по всей больнице — в буйном, хроническом и алкогольно-бытовом отделениях.
— Хрущиха пришла, — запаниковал Шлыков, — скорее одевайся.
— Да-да, — Мурад Версалиевич натянул на голову белый колпак, — я готов.
Санитары выскочили из раздевалки и помчались на ежедневную планерку у Екатерины Семеновны Хрущ…
Екатерина Хрущ во времена своей весенней свежести закончила культпросветучилище в городе Ростове-на-Дону и поэтому обожествляла культуру в любом ее проявлении: от вежливого «вы» в общественном транспорте до режиссера Фагодеева-Ступинского, время от времени укрывающегося одеялом в ее постели. Не выдержав испытания художественной самодеятельностью, которую она должна была организовывать при ДК «Красный котельщик» города Таганрога,
Екатерина Семеновна поступила в медучилище и с отличием закончила его.
— А-а, пришли, — помахала она рукой Шлыкову и Левкоеву, — заходите, присаживайтесь, докладывайте.
Надо отдать должное Екатерине Семеновне. После того как Мурад Версалиевич был уличен в «финансовых махинациях с бюджетными средствами, выделенными на нужды больницы», «латентном гомосексуализме с привлечением сексуальной энергии пациентов своей больницы», «чрезмерном непрофессионализме, повлекшем за собой самоубийство талантливого художника», «невыполнении приказов руководства» и «отчуждении в свою пользу жилплощади хронических одиноких больных», его чуть не отправили в места лишения свободы, но Екатерина Семеновна легла грудью и отстояла у правосудия Мурада Версалиевича. Груди у Екатерины Семеновны были что надо, и она не только отстояла Мурада Версалиевича, но и села на его место в кресло главврача. Психиатрия как наука и развивающаяся медицина осуществляется лишь на уровне столиц и крупных секретных стационаров. На уровне провинции врачу-психиатру достаточно знать перечень из пяти сумеречных лекарств и обладать навыками интеллигентного человека, волею судьбы и образования выполняющего режимно-охранные функции. Так что должность главврача в загородной больнице Дарагановка была по плечу Екатерине Семеновне Хрущ.
