— Шоу будет прямо здесь, — напомнил Бадди, укладываясь на соломенный матрас.
— Потрясающе! Они, должно быть, сбегались со всей округи!
Бадди уставился в потолок и сыграл несколько аккордов.
— А барбекю! — воскликнул Асфальт, продолжая пылать энтузиазмом. — А соус!
— Мя-со, — добавил Глод.
— Уголь, — пробормотал Клиф удовлетворенно. Вокруг его рта красовалось черное пятно.
— И ктомог под-мать, — сказал Глод. — Что пиво мжна варить из этой… из цветной кпусты.
— Тот имел голову на плечах, — согласился Клиф.
— Я уж думал, у нас будет куча неприятностей, до того как вы начали играть, — сказал Асфальт, стряхивая насекомых с другого матраса. — В толк не возьму, как это вы заставили их так отплясывать.
— Да, — сказал Бадди.
— И мы ж не платили низчто, — пробормотал Глод, рухнул навзничь и сразу принялся храпеть, позванивая шлемом.
Когда все остальные заснули, Бадди положил гитару на кровать, осторожно открыл дверь и спустился по лестнице в ночь.
Было бы замечательно, если бы в эту ночь стояла полная луна. Подошел бы и тонкий лунный серп, но полная луна была бы уместнее. Но в эту ночь светила половинка луны, которую никогда не увидишь на романтических или же мистических полотнах, несмотря на то, что это как раз и есть самая магическая фаза.
В воздухе смешивались запахи выдохшегося пива, гнилой капусты, углей от барбекю и половинчатых гигиенических мер.
Он прислонился к стене конюшни Сета, которая слегка покачнулась.
Прекрасно быть на сцене или, как сегодня ночью, на воротах амбара, положенных на несколько кирпичей. Все видится в ярком цвете. Он ощущал горячие белые образы, искрящиеся в его мозгу. Его тело как будто бы горело в огне и, что важнее, хотело гореть. Он чувствовал себя живым.
А теперь, когда все кончилось, чувствовал себя мертвым.
Из мира не исчезли цвета, только теперь он как будто надел копченые очки Клифа. Звуки доносились как сквозь вату. Вероятно, барбекю было отличное — он слышал, как об этом говорил Глод, но для него это были просто мускульные ткани, не более того.
Тень двигалась через пространство между двумя зданиями.
С другой стороны, он ведь лучший. Он осознавал это, без гордости или заносчивости, а просто как факт. Он чувствовал музыку, которая истекала из него прямо в публику.
— Вот этот, сэр? — прошептала тень около конюшни, когда Бадди побрел по залитой лунным светом улице.
— Да. Сначала этого, потом двоих в гостинице. Даже большого тролля. У него должно быть такое пятно на задней стороне шеи.
— Но это не сам Достабль, сэр?
— Как ни странно, нет. Он вообще не здесь.
— Жаль. Я как-то купил у него пирожок с мясом.
— Вообще это заманчиво. Но за Достабля нам никто не платил.
Убийцы извлекли ножи, лезвия которых были вычернены, чтобы исключить случайный блик.
— Я бы дал за него двухпенсовик, сэр, если это решит дело.
— Это безусловно привлекает— — старший Убийца вжался в стену, когда шаги Бадди зазвучали совсем близко.
Он сжимал нож лезвием вверх. Всякий, кто понимает немного в ножах, никогда не прибегнет к столь любимому иллюстраторами знаменитому удару сверху вниз. Это неэффективно и по-любительски. Профессионал бьет снизу вверх; путь к сердцу мужчины лежит через желудок.
Он отвел руку назад и собрался…
Испускающие голубоватое сияние песочные часы возникли у него прямо перед носом.
— ЛОРД РОБЕРТ СЕЛАЧИ? — раздался голос у самого его уха. — ЭТО ТВОЯ ЖИЗНЬ.
Он скосил глаза. Никакой ошибки. Его имя было выгравировано на стекле. Он мог разглядеть каждую крошечную песчинку, падающую в прошлое.
Он развернулся, бросил один взгляд на фигуру в клобуке и бросился бежать.
Его подмастерье был уже в сотне ярдов от места событий и все еще ускорялся.
— Прошу прощения. Кто здесь?
Сьюзан спрятала часа в глубинах своей мантии и встряхнула волосами. Появился Бадди.
— Ты?
— Да. Я, — сказала Сьюзан.
Бадди сделал шаг вперед.
— Собираешься опять раствориться? — спросил он.
— Нет. Я только что спасла тебе жизнь, просто имей в виду.
Бадди оглянулся вокруг. Никого.
— От чего?
Сьюзан наклонилась и подобрала нож с черненым лезвием.
— Вот от этого.
— Я знаю, что мы все это уже обсуждали раньше, но кто такая? Ты ведь не моя фея-крестная?
— Мне казалось, ты значительно старше, — сказала Сьюзан, отступая назад. — И, возможно, значительно красивее. Послушай, я все равно не могу тебе этого сказать. Ты даже видеть меня не должен. Я не должна быть здесь. Никто из нас…
— Ты ведь не собираешься опять уговаривать меня бросить играть? — сердито спросил Бадди. — Потому что я не хочу этого! Я музыкант! Если я брошу играть, кто я буду тогда? Да я с тем же успехом могу умереть! Музыка — это моя жизнь, понимаешь?
Он сделал еще несколько шагов к ней.
— Почему ты повсюду следуешь за мной? Асфальт говорил, что бывают такие девушки, вроде тебя.
— Что это ты имеешь в виду — «вроде меня»?
Бадди умолк, но только на секунду.
— Они повсюду следуют за актерами и музыкантами, — сказал он. — Потому что, ты понимаешь, очарование и все такое.
— Очарование? Какая-то телега и провонявшая капустой таверна?
Бадди поднял руку.
— Послушай, — сказал он терпеливо. — Я все делаю правильно. Я работаю, люди меня слушают. В любом случае, помощь мне не нужна, договорились? Мне есть о чем волноваться, так что, пожалуйста, оставь меня в покое.
Раздался топот и появился Асфальт, сопровождаемый по пятам остальными двумя членами группы.
— Гитара развизжалась, — объяснил он. — С тобой все в порядке?
— Ты лучше ее спроси, — пробурчал Бадди.
Все трое уставились прямо на Сьюзан.
— Кого? — спросил Клиф.
— Она прямо перед тобой.
Глод поводил рукой в воздухе, едва не задев Сьюзан.
— Это все из-за этой капусты, наверное, — сказал Клиф Асфальту.
Сьюзан тихо отступила на шаг.
— Да вот же она, прямо здесь! А сейчас она уходит, вы что, не видите?
— Все хорошо, все хорошо, — сказал Глод, бери Бадди под руку. — Уходит, и скатертью дорога, давай тоже пойдем себе.
— А теперь она вскочила на коня!
— Да-да, на большую черную лошадь.
— Она же белая, идиот!
Отпечатки копыт на секунду вспыхнули во тьме красным и погасли.
— А сейчас она исчезла!
Банда Рока уставилась в темноту.
— Да, я вижу теперь, когда ты упомянул об этом, — сказал Клиф. — Так и выглядит лошадь, которой здесь нет, я уверен.
— Точно. Лошадь, которая исчезла, точно так и выглядит, — добавил осторожно Асфальт.
— Никто из вас ее не видел? — допытывался Бадди, пока они осторожно подталкивали его к таверне сквозь предрассветную серость.
— Я слышал, что музыкантов, действительно сильных музыкантов повсюду сопровождают такие полуголые девушки, — сказал Глод. — Называются Музы.
— Например, Канталупа, — сказал Клиф.
— Мы не называли их Музами, — сказал Асфальт с ухмылкой. — Я вам рассказывал, когда я работал с Берти Балладером и Его Трубадурами-Шельмецами, мы привыкли, что вокруг постоянно ошивается несколько молоденьких дамо…
— Как подумаешь, с чего начинаются легенды… — протянул Глод.
— Начал понимать, парень.
— Она была здесь, — протестовал Бадди. — Она была здесь.
— Канталупа? — сказал Асфальт. — Ты уверен, Клиф?
— Читал в одной книге, — сказал Клиф. — Канталупа. Я уверен. Что-то вроде этого.
— Она была здесь, — сказал Бадди.
Ворон тихонько похрапывал, умостившись на своем черепе, и считал мертвых овец.
Смерть Крыс вошел через окно под аркой, прыгнул на оплывшую свечу, отлетел от нее и приземлился на четыре точки на столе.
Ворон приоткрыл один глаз:
— А, это ты…
Затем лапы его оказались зажаты как в тиски и Смерть Крыс взмыл с черепа в бесконечное пространство.
На следующий день было еще больше капустных полей, хотя ландшафт начал потихоньку изменяться.
— Эй, а это интересно, — сказал Глод.
— Что — это? — спросил Клиф.
— Вон там вот виднеется бобовое поле.
Они смотрели на него, пока оно не скрылось из виду.
— Как мило со стороны этих людей обеспечивать нас всей этой пищей, — сказал Асфальт. — Нам теперь долго капуста не понадобится, а?
— Ох, заткнись, — отозвался Глод, поворачиваясь к Бадди, который сидел, уперев подбородок в колени.
— Выше нос, мы будем в Псевдополисе через пару часов, — сказал он.
— Хорошо, — ответил Бадди отстраненно.
Глод пробрался вперед и подсел к Клифу.
— Заметил, что он становится все спокойнее? — прошептал он.
— Угу. Как ты думаешь, она — ну, ты понял — она будет готова к нашему возвращению?
— В Анк-Морпорке может быть готово все, что угодно, — сказал Глод. — Я, должно быть, постучал во все двери по улице Искусных Ремесленников. Двадцать пять долларов!
— Ты чего хнычешь? Платили-то не твоими зубами.
Оба повернулись, чтобы взглянуть на своего гитариста. Он уставился куда-то в бесконечность полей.
