Ознакомительная версия.
– Куда это вы среди ночи наладились, дамы?
– Вервольфы у Гремучих скал объявились, кнехты жалуются. Надо бы загнать, – небрежно, будто о прополке моркови шла речь, ответила вдова богентрегера Хорнвальда, маленькая, круглолицая, с милыми ямочками на щеках.
– О! – обрадовался ланцтрегер. – Я с вами поохочусь!
– Еще чего выдумал! С дороги! Не поужинав! – раздались ахи-охи со всех сторон.
Та часть женщин, что была одета по-домашнему, в старомодные платья, какие на юге уже лет тридцать не носят, подхватила гостей, повлекла к столу. Засуетились слуги, замелькали подносы со снедью. Йоргена, к которому здесь относились совершенно по-родственному (и это неудивительно: позже выяснилось, что добрая половина дам приходится ему тетками или кузинами), прежде чем допустить к ужину, еще и вымыться с ног до головы заставили (пришлось долго доказывать, что ладони ничем не ототрешь, даже щеткой из свиной щетины, даже застывшей пеной огненных гор), и переодели в свежее, и красиво постригли. Гостям тоже предложили, но воспользовался ванной только Кальпурций, маг с хейлигом отказались, изрядно смутившись.
А силониец и за трапезой, и позже, когда дорогих гостей уложили спать, никак не мог избавиться от угрызений совести: вот они, здоровые молодые парни, едят, пьют, валяются на чистых постелях, а женщины, вместо того чтобы хранить тепло домашнего очага, как им суждено богами, где-то там в ночи сражаются с порождениями Тьмы! И как уж это Йорген не настоял?! Обязательно надо было поехать с ними!
– Ах, вздор! – отмахнулся северянин. – Какое там сражение! Что такое для наших тетушек загнать пару-тройку вервольфов? Ведь они в свое время и против кларов выходили.
– О ужас!!! Женщины против кларов?! – Кальпурций не верил своим ушам. Он хорошо помнил, что такое клары! Одни из самых жутких исчадий мрака: в два человеческих роста высотой, коротконогие и длиннорукие, с горбатым загривком, узким зубастым рылом, истекающим зловонной слюной, вечно голодными желтыми глазами и плотью прозрачной, будто у пещерной рыбы…
– Но как же вы, мужчины Севера, могли такое допустить?! – Силониец набросился на друга с таким возмущением, будто тот лично был виноват в горькой женской доле северянок. Хотя какой спрос был с Йоргена фон Рауха, если ему самому в ту пору едва минуло десять и в мирное время он считался бы еще ребенком?
Ланцтрегер отвечал очень спокойно:
– Ну как допустили? Тьма огромным войском шла с севера на Эрцхольм. Все мужчины от девяти и до шестидесяти лет и молодые девицы Норвальда, Моосмоора, Гаара и Вальдбунда были под Феннами, останавливали большой ее прорыв. А женщинам постарше пришлось оборонять край от тех тварей, которым удавалось преодолеть наш заслон. А что им еще оставалось? Если бы все мужья сидели по своим домам, оберегая жен, боюсь, мы бы с тобой здесь сейчас не разговаривали, друг мой.
Силониец на это ничего не ответил, только содрогнулся в душе. Тьма отступила на тысячу лет, но как долго еще будут открываться миру страшные тайны, связанные с ней? «Мужчины от девяти лет и молодые девицы»… Интересно, знали ли об этом в южных городах и столицах? Знал ли Гамр, когда взвинчивал цены на военную амуницию, или Фешта, когда продавала северянам зерно втридорога?.. Ах, да что там Гамр с Фештой!
Злая память услужливо нарисовала картину – старую, казавшуюся забытой: вот играет он, двенадцатилетний (по северным меркам совсем большой парень, пора на кларов выпускать), во внутреннем дворике родного дворца, как раз под окном отцовского кабинета. Ему совершенно неинтересно, что происходит там, внутри, но слух его невольно улавливает обрывки скучного взрослого разговора: «…север Эренмарка заметно ослаб за год и уже не сможет диктовать политику… Это нам на руку. За серебро они станут платить золотом, которое ничего не стоит там сейчас, его перестали воспринимать как ценность… Надо воспользоваться моментом…»
Чей это голос, чьи слова? Отца, государственного судии Тиилла? Или кого-то из его друзей-сенаторов? Да какая разница! Все, все они так думали, «ловили момент», рассуждали о выгоде. А в это самое время мягкие, ласковые, домашние женщины-северянки, чьи мужья, дочери и мальчишки-сыновья полегли под Феннами, защищали мир от тварей ночных… Стало горько, хоть плачь.
– Скажи, – обратился Кальпурций к Йоргену, – почему все эти женщины живут здесь, в замке, а не по своим домам?
В общем, он представлял, каким будет ответ.
– Их собственные дома и замки разрушены, пока нет ни людей, ни средств их восстанавливать. Вот и живут по родственникам, кто у нас в Норвальде, кто в Моосмооре, – ответил Йорген и вдруг загрустил. – Эх, видел бы ты наш Адлерхорст в Эрцхольме! Какой был замок, пока в него не вошли твари! Красивый, как из сказки. Я же до войны был маленький, не соображал, что Эрцхольм – самые бедные земли в Норвальде, так радовался, что наследую именно его и замок будет мой… Теперь стоит черный, страшный, башенки пообрушились, окна как пустые глазницы, и в сумерках люди в них видят синие огни. Туда до сих пор никто не решается проникнуть, и все, кто там погиб шесть лет назад, так и лежат непогребенными… а может, и ходят, кто их знает… Боюсь, замок уже нельзя будет восстановить.
Понятно, что его рассказ настроение силонийца не улучшил. Кальпурций долго еще лежал без сна, думая о грустном. А едва успел задремать, как был разбужен истошным лязгом: это возвращались с ночной охоты вдовы, подвесная же дорога, как на грех, проходила неподалеку от окна спальни, отведенной гостям (не по злому умыслу, конечно; Йорген сам по привычке занял эту комнату, именно в ней его селили в детстве).
Все дамы были живы, здоровы и веселы. Но скрип слышался чуть не до самого утра, потому что дам было много и поднимались они по очереди, да не одни. Прав оказался Йорген, утверждая, что ветхая с виду конструкция легко выдерживает вес коня. Своих-то скакунов они оставили у подножия, в небольшой конюшне при трактире. Йорген, опять же по привычке, собирался взять их наверх, но Кальпурций Тиилл от ужаса сделался особенно убедителен: «Друг мой, ну посуди сам, что делать коням на такой высоте? Да и вежливо ли это – являться в гости со скотиной? Понятно, что война диктовала свои правила, но теперь-то время мирное, и животные благополучно дождутся нас внизу. Да и быстрее выйдет, а то пока их по одному перетаскают…» К величайшему облегчению спутников, Йорген с его доводами легко согласился…
Охотницы же возвращались в замок вместе с лошадьми. Вот почему подъем был долгим и шумным.
– Но согласись, лучше скрип, чем… гм… последствия моих сновидений, – очень справедливо заметил Йорген. Кальпурций это охотно признал и утешился. Но потом весь день носом клевал, покачиваясь в седле.
Как ни старались тетушки с кузинами задержать любимого родственника и его друзей подольше – на один день хотя бы, – не вышло. Йорген стремился домой. Он позволял себя целовать сколько угодно, клялся, что вернется непременно и тогда уж будет гостить целый месяц, но мысль о том, что уже вечером он может переступить порог отчего дома, гнала ланцтрегера в путь, и ничто не могло его остановить.
Глава 18,
в которой Йорген фон Раух ведет себя недопустимо, а бывшее Воплощение Тьмы остается без завтрака
Где разостлан грубый невод,
Мертвый виден на песке.
Безобразно труп ужасный
Посинел и весь распух…
А. С. Пушкин
Дорога от Перцау до Логова льва вышла легкой и недолгой. Лежала она вдоль побережья, и кони, уставшие от долгого перехода через болота, весело рысили вдоль уреза воды по плотному сырому песку. Им нравился простор, нравился свежий соленый воздух, и, если есть у лошадей свои боги, животные наверняка благодарили их за ниспосланное облегчение.
Людям тоже было легче. Дни стояли знойные, но здесь, на побережье, жара не так ощущалась, прохладный северный ветер гнал ее прочь.
Воды Нифльгардского залива были холодны всегда, даже в разгар лета не каждый мог решиться в них окунуться. У них даже цвет был особенный: свинцово-серый, неприветливый. И только в самые теплые дни на ярком солнце морская гладь приобретала густой темно-зеленый оттенок. Кальпурцию невольно вспомнились прозрачно-голубые волны родного побережья. Без всякой, правда, ностальгии вспомнились, просто по контрасту. Море слишком долго служило причиной его страданий и теплых чувств не вызывало до сих пор. Не другом оно было молодому силонийцу, а побежденным врагом.
Йорген фон Раух море любил всегда. И в холодных его волнах когда-то плескался до посинения и не вылезал до тех пор, пока его не выуживал кто-нибудь их старших: отец за ухо или Дитмар за ногу. Тогда, до войны, они чуть не каждый месяц наведывались в гости к дядюшке Сигебанду, и за несколько лет он изучил дорогу между Логовом льва и Перцау не хуже чем двор родительского замка: помнил каждый изгиб берега, каждый куст, каждый крупный камень, каждую рыбачью хижину, что встречалась на пути.
Ознакомительная версия.
