— Его стащили, вашество! — выли перепуганные помощники. — Позорно стащили!
— В одном лапте, полубосой и заспанный, отправился царек стыдить свою обувь:
— Ай-яй-яй, а еще боевой сапог! Ты же мне присягал!
— Никак нет, — отвечал сапог, у которого прорезался дар речи. — Я присягал Отечеству.
— Так я и есть твое Отечество, дурной твой каблук!
— Никак нет, мое Отечество есть тот, на которого я надет.
— Тьфу ты, черт, — почесался царек. — Так я ж тебя на кол надену, кирзовая душонка.
Царек был крут и с оппонентами разбирался живехонько: не прошло и часу, как патриотической оппозиции, засевшей в парламенте, отключили свет, газ, воду и электричество, а также забили канализацию: ни тебе чайку поставить, ни, извиняюсь, наоборот. А это последнее очень скоро понадобилось патриотической оппозиции, потому что к парламенту пришли танки и начали предупреждающе рычать. У Абдул-Об стул-Табурета вспотели ноги, и сапог очень быстро это почувствовал.
— Батюшки! — заорал он. — Я все понял! Я его знаю, не один год он меня на себе таскал! ОН НАШЕЛ СЕБЕ ДРУГОЙ САПОГ!
Сообразить это было нетрудно — топот нового сапога по кличке Грач, прозванного так за свою черноту и беспросветность, уже вовсю раздавался по кремлевской брусчатке.
— Пли! — кричал Грач, почувствовав, что от того, как он будет сейчас плить, зависит то, сколько ему будет можно в ближайшие годы. — Топчи! Рррви!
— Братцы! — закричал сапог, выбегая на крышу пар ламента и размахивая голенищем. — Братцы, летите сю да, боевая авиация! Прихватите побольше женщин и детей — пускай они нас прикроют своими телами!
Но в ответ на все его призывы только залп грохнул из танка, и патриотическая оппозиция в панике залегла на полы. Часть неправдистов уходила через коллекторы, другая выходила с поднятыми руками. Сапога схватили на крыше, повязали и отвезли в Лефортово, где он стал размышлять о присяге и понял наконец, что поступил неправильно.
— Я осознал свою ошибку! — отстукивал он по стене, чтобы услышала охрана. — Я понял, что если ты на ком надет, так за того и держись!
— Ну что, вашество? — доложила охрана царьку. — Сапога-то, может, выпустим? Он же безвредный… пал жертвой заблуждения… неодушевленный предмет, что вы хотите.
— И то сказать, — кручинился глава. — Удобный был… А он осознал?
— Осознал, вашество! Говорит, что верней раба у вас таперича не будет!
— Ладно, — вздохнул царек. — Прощаю. Он пуганый, будет мой навеки. Мне верные люди… то есть вещи… чрезвычайно нужны!
И сапог извлекли из «Лефортова» и привезли перед царьковы очи.
— Что это ты будто покраснел? — спросил царек. — Опять, что ли, прокоммунистические симпатии?
— Никак нет, исключительно от стыда…
— То-то. Прощаю. Служи мне исправно и больше чтоб ни-ни! — И сапог надели на целую область. Область была выбрана сравнительно недалеко от Москвы, чтоб сапог оставался под присмотром, небогатая и негордая, ко всему привычная. Поначалу она даже обрадовалась:
— Ну, этот-то у нас порядку наведет!
Сапог снова присягнул царьку на верность, заявив во всеуслышание:
— Господа-товарищи! Между человеком и сапогом чего не бывает. То он меня вляпает, извините, в навоз, то я ему жму, извиняюсь, до мозолей. Но вообще-то живем мы душа в душу и ходим теперь исключительно в ногу! Очутившись удельным князьком, сапог прежде всего потребовал себе новую стельку:
— Старая надоела, — объяснил он помощникам. — Нам, губернаторам, новые стельки положены.
Постыдись, старый, — уговаривали сапога боевые товарищи. — Седина в голенище, а бес в подметку! Подумай, вместно ли тебе, старому сапогу, с новой стелькой прилюдно якшаться!
— Папрашу не учить! — воскликнул сапог и топнул. Соратники сгинули.
В полном соответствии с армейским опытом сапог, надетый на область, мигом ввел шагистику как обязательную дисциплину, за ударный труд стал присваивать звание «Отличник боевой и политической подготовки», а все свое время стал посвящать наведению единообразия. Об урожаях и удоях он особо не заботился, думая все больше о том, чтобы злаки на полях были подстрижены по ранжиру, коровы ходили строем, а средства массовой информации пели в унисон. С утра он лично строил эти средства и задавал ритм:
— Ать — и, два — и! Правое плечо вперед, песню запе… вай! Кто спасает род людской?
— Разумеется, Руцкой! — хором отзывалась толпа.
Полон доблести мужской?
А-бя-за-тель-но Руцкой!
Радость области Курской?
Ис-клю-чи-тель-но Руцкой!
Атлична!
Для довершения единовластия сапог расставил своих родственников на все главные областные должности, так что скоро на всех руководящих постах оказались: тупой валенок, рваный тапочек и инфузория-туфелька.
— Единообразие! — завидовали в центре.
Область постонала-постонала, да и привыкла. Подумаешь, сапог. Не хуже, чем у людей. В Белой Руси вон вообще чурбан избрали, и ничего, царствует. Тем более что в далеком Красноярске тоже уже вовсю грохотали сапоги, да такие скрипучие, что слышать невозможно. Тенденция, решила область.
Вскорости царька опять разбудили помощники:
— Проснитесь, вашество! Срок истекает!
— Ну так я Грача сброшу, — и царек спросонья потянулся лаптем к другой ноге, чтобы стащить очередной сапог.
— Да мы его давно сняли, чтоб народ не раздражать!
— Ну, Коржа…
— И его сняли. Развонялся.
— Ну, Лебедя…
— И его скинули, вашество! Пока вы спали, мы эти сапоги меняли как перчатки. Оттого-то вы до сих пор и у власти. Но таперича надо освобождать престол для нового человека, да такого, чтобы вы при нем могли себе спокойно почивать на тех же лаврах, а не закаляться, допустим, в районах Крайнего Севера!
— Нда, — задумался царек. Со сна он соображал туго, а так как спал теперь почти все время, то тугость эта не проходила вовсе. — Надо бы вместо меня сапога поставить, но только верного…
— Не поддержат сапога, вашество.
— Да кого я спрошу!
— Вы-то, может, и никого, да и они вас не спросят. Сами изберут. Надо такого, чтобы всем понравился и чтоб лица у него не было видно. Потому что если лицо будет — так он уж точно понравится не всем!
— Это дело, — заметил царек. — Надо бы человека-невидимку…
— Гениально! — воскликнуло окружение. — А где ж у нас такие водятся?
— Да водятся, — почесал в затылке царек. — Среди бойцов невидимого фронта…
Бойцами невидимого фронта называлось особое подразделение, которое вело войну тайно. Фронта никто не видел, бойцов не знали даже в лицо, да и результатов-то, если честно, тоже давно видно не было, но все утешали себя тем, что это такие специальные незримые бойцы. Царь крикнул во всю глотку:
— Эй, бойцы мои незримые! Есть кто-нибудь?
— Есть, — раздался рядом с ним тихий, но очень решительный голос.
— Здравия желаю!
— Здравствуйте, здравствуйте, — спокойно сказал голос.
— Это ж не по уставу, — опешил царек.
— У нас свой устав, — загадочно ответил голос. — Ну-с, чем можем?
— Да надо преемника мне, — объяснил царек, — такого, чтоб всем по душе пришелся. Стало быть, из вас, из невидимых…
— Годится, — сказал невидимый боец. — Но учтите, мы невидимы только первые полгода. Потом у нас начинают проступать некоторые, как бы сказать, черты. Такая особенность.
— Да тогда уж, пожалуйста! — с облегчением воскликнул царек. — Лишь бы поначалу… чтоб понравился всем!
— Это мы запросто, — холодно пообещал голос. — Ступайте во дворец, готовьте прикрытие, легенду и камуфляж.
И помощники быстренько-быстренько забегали, собирая одежду для преемника: набрали, конечно, второпях — у кого что есть. Один пожертвовал кимоно для карате, другой — костюм лыжный, с шапочкой, третий — куртку поношенную (хорошую жаль отдавать), четвертый — штаны камуфляжные, пятый — свитер вязаный, вполне еще ничего… Царек лично свои лавры передал, улежанные, но зато уютные. Одели невидимку кое-как — стало его немного видно; правда, между лыжной шапочкой и курточкой по-прежнему было пусто, но пространСТВО это было таким небольшим, что отсутствие лица вполне можно было принять за оптический обман.
— А обувь-то, обувь-то! — вспомнили помощники.
— Послать за сапогами! — заорал царек.
Тут же по областям, городам и весям полетели вестники, вербуя одежду и обувь для преемника, и первым вызвался наш сапог.
— Служу! — воскликнул он в надежде, что его области перепадет теперь еще немного денег. — Лоялен!
— Старый друг лучше новых двух! — умилился царёк и лично надел сапог на ногу преемнику.
— Не жмет? — спросил он заботливо.
— Попробовал бы он, — сквозь зубы ответил преемник.
