— Коммунистическая партия! — воскликнул Талли и выронил из рук спичку. — Но у нас коммунизм не будет иметь успеха! Он невозможен в сельскохозяйственной стране. Можно заставить несчастных фабричных рабочих производить больше продукции, но нельзя приказать земле давать все больший урожай. И даже Маркс не в силах управлять погодой. Дождь идет тогда, когда он должен идти.
— Вот это как раз меня и радует, — сказала Глориана. — Повторяю, нам не нужен успех коммунистической партии, нам нужны деньги от американцев.
— Кроме того, — продолжал Талли, будто бы он и не слышал замечания герцогини, — мне не нравится коммунизм. Мне не нравится сама идея того, что кто-то может быть равен мне. Этого не может быть. Для кого-то я хорош, для кого-то плох. Именно поэтому я вовсе не уверен, что мне нравится демократия. Это ведь абсурдно — сравнивать голос человека, всего лишь умеющего читать, с голосом того, кто умеет читать на двадцати четырех языках. Это я так, к примеру.
К этому моменту герцогиня совершенно потеряла нить их беседы.
— Так какое же правительство приемлемо для вас? — спросила она.
— Не могу сказать с уверенностью, — ответил Талли. — Я было поиграл немного с анархией и выяснил, что видов анархии существует не меньше, чем видов демократии. В анархии столько же анархии, сколько и в любой другой политической философии. Так что я все еще смотрю по сторонам.
— Хорошо, но пока вы оглядываетесь по сторонам, почему бы вам не попробовать немножко побыть коммунистом? Даже если это вам и не нравится, это ведь для блага вашей страны! Подобный акт патриотизма поможет нам выжить, а мы имеем на это такое же право, как и большие страны. Здесь почти шестьсот лет счастливо жили тысячи свободных людей. Великий Фенвик — маленькая страна, но это не значит, что мы должны поступиться своей свободой, которую мы отважно и честно пронесли через века.
В конце своей речи Глориана почти была готова заплакать.
Талли смотрел на нее с нежностью, которой он не испытывал ни к кому в мире, кроме своего отца.
— Вы действительно так любите Великий Фенвик? — ласково спросил он.
— Да, — ответила герцогиня, — так же, как весь наш народ. Это наша земля, наш воздух. Вы ведь тоже все это любите, верно?
Талли отошел к окну.
— Иногда, — сказал он задумчиво, — в Лондоне или в Сиэтле или в Шварцвальде в Германии, когда мне казалось, что я счастлив, я неожиданно вспоминал об этой долине, об этих горах, на которых по вечерам лежит голубой туман, и мое сердце так сжималось, что я немедленно возвращался домой. Это похоже на безумие, ведь на всех горах мира лежит голубой туман, и все горные долины похожи одна на другую.
— Разве вы любили бы так эти горы, если бы они были во Франции или в Швейцарии?
— Да лучше умереть!
— В таком случае, я уверена — вы любите Великий Фенвик. Это не просто горы. Это ваша страна. И сейчас она в опасности. Однажды мы победили, благодаря нашим лукам и нашему стремлению к независимости. Но теперь все это совершенно бесполезно. Нам нужны деньги. Сделаете ли вы то, о чем я вас прошу? Станете ли вы коммунистом?
Талли посмотрел ей в глаза и медленно покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Даже если бы я согласился на это и мы получили бы деньги, так страну не спасти. Мы потеряли бы честь. Наш народ преднамеренно обманул бы другую страну, стащив у той деньги просто потому, что у нее их много. — Он немного помолчал, уминая табак в трубке длинным указательным пальцем. — Вы сказали, что маленькие страны имеют такое же право на выживание, как и большие. Но оттого, что Соединенные Штаты богаты и делятся своими деньгами, мы не можем себе позволить обманывать их. Ограбить миллионера так же бесчестно, как ограбить бедную вдову. Мы не имеем права задирать голову, если выживаем благодаря грабежу. Нельзя говорить о национальной гордости, если мы станем международными воришками.
— Я не задумывалась об этом, — растерянно сказала герцогиня. — Я все время думаю только о том, как бы раздобыть денег. Мы должны найти какой-то способ, но при этом не поступиться своей честью.
— Один из таких способов — эмиграция, — ответил Талли. — Можно было бы убедить людей поехать поработать в других странах.
Теперь уже Глориана покачала головой.
— Никто не может заставить людей уехать из их страны. К тому же, если это и поможет, то ненадолго. Нет, мы должны придумать что-то еще.
Они оба замолчали. Глориана глядела на Талли и чувствовала, что начинает нервничать. Несмотря на заботы об экономике страны, ей стало казаться, что в этом мужчине есть нечто, отличающее его от других мужчин и даже возвышающее его над ними. Тесто, из которого он был слеплен, явно замешивали на муке особого помола. Глориана смотрела на профиль высоко поднятой головы Талли и находила в нем необыкновенное сходство с портретом своего предка, сэра Роджера Фенвика.
Талли обернулся к герцогине, и сходство сейчас же исчезло.
— Есть единственный способ получить деньги от другой страны. Традиционно он считается абсолютно честным, — торжественно произнес Талли.
— Какой же? — спросила герцогиня Глориана со странным ощущением того, что в данный момент она разговаривает не с современным мужчиной, а с самим Роджером Фенвиком.
Талли подошел к камину и взял один их стоявших поблизости шестифутовых луков.
— Война, — сказал он.
— Война! — эхом отозвалась Глориана.
— Война, — повторил Талли. — Мы должны объявить войну Соединенным Штатам Америки.
3
Герцогиня Глориана выбрала из стоящего перед ней блюда самый красивый гранат и не могла сдержать улыбки, представляя себе его вкус, несмотря на то, что ей предстояло провести Тайный совет. Гранаты были ее любимыми фруктами. Раньше герцог, отец Глорианы, разрешал ей есть гранаты только на Рождество и в ее день рождения. Но теперь, став герцогиней, она могла их есть сколько угодно.
— Бобо, — сказала она, беря ножичек для фруктов и оборачиваясь к князю Маунтджою, — когда мы в последний раз воевали?
— Чуть более пятисот лет назад, — ответил князь.
Он решил, что это праздный вопрос, заданный просто из любопытства, — ведь повод для собрания Тайного совета был ему неизвестен. Князь очень гордился своими познаниями в истории герцогства и воспользовался удобным случаем, чтобы их продемонстрировать.
— Это была битва с французами в ущелье Пино. Под двуглавым орлом Фенвика выступало триста сорок человек — триста лучников и сорок латников в доспехах. Тысяча двести французов трижды начинали атаку, но их встречали стрелы наших лучников. К концу дня в ущелье лежало семьсот мертвых французов. Наши же потери составляли только пять человек.
— И с тех пор мы больше не воевали? — спросила герцогиня, целиком поглощенная маленькими рубиновыми зернышками граната.
— Ни разу, — ответил князь. — В этом не было необходимости. Битва в ущелье Пино навсегда установила суверенитет герцогства Великий Фенвик.
— Ну и плохо, что у нас нет практики ведения боевых действий, — пробормотала герцогиня.
— Не сомневаюсь, — сказал Маунтджой, — что, если возникнет необходимость, мы сможем постоять за себя. Наше национальное оружие, луки, настолько вне времени, что и теперь это — супер-оружие. Из него можно убить на расстоянии в пятьдесят ярдов.
— Приятно слышать, — сказала герцогиня, отложив в сторону шкурку граната, — потому что скоро мы начинаем войну.
— Лук, — продолжал князь, — это пример такого оружия… Извините, ваша светлость, что вы сказали? Я не ослышался? Мы начинаем войну?
— Именно так, — подтвердила Глориана.
Князь выронил свой монокль на колени.
— Ваша светлость, это серьезно?
— Совершенно серьезно.
— Что за странная идея! — воскликнул князь. — Это ужасно! Подобные решения не принимаются так поспешно! Ваша светлость, вы хорошо себя чувствуете?
— Вполне хорошо, — ответила Глориана. — Посмотрите, нет ли поблизости мистера Бентера, чтобы мы могли начать Тайный совет.
