Ознакомительная версия.
– Привет.
– Чего ты хочешь? – спросил я угрюмо.
Он оглядывался с таким видом, словно в его каюте не было все то же самое.
– Уютно.
Я был на таком взводе, что нервы не выдержали.
– Я говорю, чего тебе надо?! – проорал я.
– Ты чего орешь? – опешил рангун.
– Потому что все время думаю, а вдруг ты убийца и пришел, чтобы меня прикончить.
Рангун неожиданно смутился.
– Совсем даже наоборот.
– Как наоборот?! – опешил я. И тут до меня стало доходить.
– Понимаешь, – лохматый великан все еще мялся на пороге. – Они могли бы хотя бы пару андроидов класса «жена» доставить на борт. Но не додумались. А может, не захотели. Ты мне сразу понравился…
– Даже не начинай! – я выставил перед собой указательный палец. – Ты знаешь, что если начнется драка, тебя парализует.
– Почему драка? – искренне удивился Сивый. – Я же знаю, чем ты занимаешься. Думал, может, мы договоримся.
– Только женщины!
– Но здесь же их нет. – Прозвучало жалобно.
– И этот факт меня чертовски огорчает.
– Меня тоже.
– И вообще, у меня аллергия на шерсть.
– Серьезно?
– Да. А у шерсти аллергия на меня.
– Шутишь?! – рангун оскалился.
Тут мигнул и как будто померк свет. Сивый задумчиво глянул на потолок.
– С лампой что-то, – сказал он.
– Наверное.
– Ну, ладно, мы еще вернемся к этому разговору.
Он вздохнул, вышел из каюты, и через пару секунд я услышал, как его шаги тяжело загрохотали на лестнице.
Только этого мне не хватало, думал я, проклиная власти. Могли бы озаботиться специализированными андроидами. Из-за их непредусмотрительность, сапиенсы приятной внешности вынуждены испытывать дополнительные сложности.
Надо бы переговорить с капитаном об индивидуальной защите, решил я, все-таки мы с ним в хороших отношениях. Мне отнюдь не улыбалась перспектива постоянного дискомфорта, связанного с домогательствами лохматой обезьяны.
Я поспешно направился в каюту своего приятеля. Только там я чувствовал себя в безопасности. В отличие от остальных членов экипажа, лемуриец сохранял спокойствие. Иногда я размышлял о том, что подобное поведение, по меньшей мере, странно, и не является ли его ровное настроение четким указанием на то, что он и есть убийца.
Умник, как обычно, бодрствовал. Сморщив высокий лоб, он делал какие-то пометки в настенном компьютере.
– Ты что, совсем никогда не спишь? – спросил я.
– Есть в природе любых сапиенсов помимо очевидной для меня психологической, еще и явная физиологическая ущербность. Мы по природе свой несовершенны. И если, как утверждал Отец, мы созданы по образу и подобию Бога, то этого Бога точно тоже явно кто-то создавал. Или же мы только приблизительное его подобие, и вообще, не очень получились. Я совершенно не понимаю, почему лемурийцы так устроены, что обречены столько времени тратить на сон? Хотя согласно исследованиям нам и требуется меньше, чем людям.
– Ты не знаешь, зачем мы спим? – удивился я. На моей памяти Умник всегда знал ответы на все вопросы.
– Конечно, знаю. С научной точки зрения необходимость сна легко объяснима. Но я не желаю принимать такой порядок вещей. Проклятье, меня раздражает эта пустая трата времени.
Я заметил, что Умник, и вправду, выглядит излишне возбужденным.
«Как бы не вышел из себя», – подумал я.
– Вот потому тебе и надо спать, чтобы не раздражаться, – заметил я. – У меня была одна знакомая. Если не выспится – чистая фурия. С ней можно было даже не разговаривать. Сразу в крик, как полоумная.
– А когда выспится? – заинтересовался лемуриец.
– Когда выспится, тоже та еще стерва, – заметил я.
– Ха, таких знакомых у меня было хоть отбавляй. Лемурийские женщины очень вспыльчивы. И характер у них тяжелый.
– Никогда не общался с лемурийскими женщинами, – признался я.
– Неудивительно, – Умник смерил меня насмешливым взглядом. – Ты, конечно, знаешь, что инстинкт насилия у нас в крови. Иначе наша раса просто не выжила бы в той агрессивной среде, где она зарождалась. Наша исконная планета населена множеством хищных видов – это касается и флоры, и фауны. Чтобы защититься, мы веками вырабатывали в себе этот инстинкт. В отличие от вас и людей, мы не истребляли себе подобных в многочисленных войнах. Мы боролись за выживание своего вида. Каждый из нас должен был иметь ярость берсерка, чтобы сражаться. В нашем языке даже нет такого понятия, как война. Вся наша жизнь была войной. Воевать с себе подобными мы не умеем.
– А мы для вас себе подобные? – поинтересовался я.
Лемуриец внимательно посмотрел на меня.
– Нет. Вы – другой вид. Именно поэтому ни одна лемурийская женщина не способна на близость ни с кем, кроме представителя ее расы.
– Зато человеческие и креторианские женщины – самые красивые. Об этом все говорят.
Умник презрительно скривился:
– Много говорят о тех, кого можно оценить.
Это замечание меня порядком покоробило.
– Просто у вас другие традиции, – сказал я.
– Это ваши традиции почти утрачены, – ответил лемуриец. – А мы живем по законам, которые складывались веками. Они основаны на древних инстинктах и являются прямым их следствием.
– Вы – дикий народ, – констатировал я.
– Следование традициям – не дикость, а признак высокой культуры.
– Хорошо, когда гордишься своим происхождением, – заметил я осторожно. Последнюю фразу Умник выкрикнул так запальчиво, что я стал испытывать опасения, как бы в нем не проснулся древний инстинкт – тогда мне никакие высококультурные традиции не помогут.
Я решил сменить тему.
– Как думаешь, Умник, – сказал я. – федерал найдет убийцу?
– Почему бы и нет, – ответил лемуриец. – Если, конечно, убийца раньше не найдет его самого.
В жизни есть много простых и доступных удовольствий. Например, после опасного рейса и нескольких бессонных суток принять ионный душ и вытянуться на воздушной койке. Или вернуться домой со службы, забраться в ванную с теплой водой и ощущать, как заботливые руки андроида класса «жена», ласково намыливают тебе шею… и прочие места. Или когда подозреваемый после длительного допроса, вдруг начинает колоться и выкладывает всю подноготную – включая имена подельников и подробности совершенного преступления.
В той, другой жизни, несмотря на все тяготы федеральной службы, хватало светлых моментов. Я уже воспринимал ее, как нечто отдаленное и недостижимое. Как будто это даже не я проживал все славные моменты, а какой-то удивительный счастливчик. А я купался в этих воспоминаниях, представлял, что все это я. И завидовал ему. Нынешнее мое существование сделалось шатким и темным, будто я шагал глубокой безлунной ночью по подвесному мосту над глубокой пропастью.
Я бы отдал все жалованье за выслугу лет, лишь узнать, кто преступник.
Он все больше пугал меня, действуя непредсказуемо, но методично, уничтожая нас одного за другим. Без всяких видимых на то причин. После очередного убийства я убедился, что имею дело с серийным маньяком.
– Черт возьми! – Лео Глуц скривился. – Тот, кто это сделал, настоящее животное…
Я стоял далеко от трупа, но и меня замутило от подобного зрелища.
Картина преступления выглядела поистине чудовищно. Словно кто-то запустил руки в живот бородавочника, вырвал внутренности и раскидал их по каюте.
– Третий, – выдавил я.
– У нас в колонии часто кого-нибудь убивали, – заметил Сивый, – но как-то все беззлобно, можно даже сказать, по-доброму. И всегда за дело. А тут… Кошмар, да.
Глуц обернулся.
– У одного из ребят с головой явно не все в порядке, – сказал он. – Пропусти-ка. Пойду поблюю. И распорядись, чтобы Пузырь вышвырнул труп в мусоропровод.
Я порадовался, что всего лишь драил иллюминаторы – не хотел бы я быть могильщиком этого проклятого рейса.
– Поможешь ему, – распорядился капитан с порога.
Я опешил. Снова зачесались руки. Как же хотелось врезать ему на наглой роже. Но я отлично запомнил, как ощущает себя парализованный, и не горел желанием повторить печальный опыт, поэтому пробормотал: «Есть!», мысленно представляя, как следом за бородавочником запихиваю в мусоропровод труп Лео Глуца.
Работка нам предстояла та еще – настоящий адский труд. Надев резиновые фартуки, перчатки до локтей, заткнув ноздри ватными тампонами, мы принялись за дело – собирали зловонные потроха и складывали в пластиковые пакеты.
Когда с внутренним миром покойного фанатика было покончено, мы взялись за его бренную оболочку. Точнее, за пару конечностей бренной оболочки, и поволокли ее по коридору. Ох, и тяжеленной была эта туша!
Попутно я присматривался к Пузырю. Меня здорово насторожило, что в отличие от меня вернерианин никак не выказывает отвращения.
– Как ты себя чувствуешь?! – поинтересовался я.
Он пожал плечами.
– А что? – Работа бородавчанского могильщика не была для него в тягость.
Ознакомительная версия.
