Ознакомительная версия.
Она и сейчас хотела проделать свой боевой приём, но вдруг откуда-то сверху в лицо ей устремилось нечто белое, громко хлопающее крыльями и нестерпимо воняющее.
— Сдавайся, дрянь! — пропищало оно.
Внука Святого девушка видела только на картинках и потому оторопела. Она бросила верное коромысло и вскинула руки к шлему. Шипастые перчатки впились в жалкое тельце, но нетопырь вдруг с необыкновенной силой рванул вверх. Анна не удержалась в седле и свалилась в сторону. Ни сенешаль, ни маркиз не успели её поддержать, а вот вороная кобыла, напуганная белой тварью не меньше всадницы, понесла с удвоенной скоростью. Шлем Орлеанской девы запрыгал по кочкам, стремена же были весьма надёжные...
— Дева убита! Наша Жанна убита! — кричали отважнейшие из отважнейших и в беспорядке поворачивали коней...
... — Очухалась, еретичка! — сказал кто-то жирным голосом.
Анна открыла глаза и сразу успокоилась: такие добрые, лучистые, всепонимающие и всепрощающие глаза устремили на неё свой ясный и ласковый взор.
Толстенький старичок в чёрной рясе, украшенной лишь золотой головой быка на золотой же цепи, сидел у её ложа. Чисто выбритое личико старичка лоснилось, из-под красной шапочки торчали седые кудри.
— Успокойся, я лишь пришёл подготовить тебя к аутодафе, — сказал старичок.
— К свадьбе, что ли? — задушенным голосом спросила Аннушка. — Я в серале у басурманского султана?
— К счастью, нет, — улыбнулся толстячок. — Это не гнусное обиталище погрязшего в пороке восточного владыки, где несчастные пленницы, утопая в розовом масле и шербете, с ужасом дожидаются дня, когда растленный тиран соизволит обратить на них своё нечистое внимание. Здесь всего лишь гостеприимные подвалы кесарской Инквизиции, а я — простой Великий Инквизитор Фома Торквемада... Покайся во всех совершённых тобой преступлениях, и тогда ты спокойно, с достоинством сможешь взойти навстречу всеочищающему пламени Преисподней, где чёрные и рогатые слуги Кесаря нашего примут тебя на благословенные вилы и багры, проведут к сковородам, на которых так заманчиво шкворчит вожделенное кипящее масло... В противном случае тебя ждут вечная скука и тоска среди однообразных облаков под заунывное пение бесполых пернатых существ! Ничто не сравнится с этой мукой!
Аннушка соображала — хоть и с трудом.
— Нет, — сказала она. — Я не хочу на сковородку... Я не цыплёнок... Да ты, старый, никак меня курицей обозвал?! Тебе стыдно должно быть!
Фома Торквемада выпучил ясные глаза:
— Стыдно? А это как?
— А вот я тебе объясню!
Девушка дёрнулась, чтобы объяснить, но не вышло, поскольку тело её было привязано к ложу кожаными ремнями. Комната была просторная, с низким потолком, на котором изображались и сковородки, и багры, и сами рогатые, и много ещё чего плохого. К стене привинчена была медная бычья голова с выпученными бельмами. Ещё в комнате стоял почерневший от времени простой деревянный стол, украшенный снежно-белыми салфетками. На салфетках лежали различные инструменты: клещи, тиски, буравы, кузнечные мехи, крючья, киянки. Посреди стола возвышался нарядный женский сапожок — почему-то непарный.
«Вот это я влипла! — подумала девушка. — Инквизиция! У нас ей детей пугают! И мы сами крепостных стращали: платите подати вовремя, не то придут к нам в Ерусланию инквизиторы, так барские батоги вы будете с благодарностью вспоминать: свои мучители слаще иноземных! Только ведь я их законам неподвластна!»
— Я вашим законам неподвластна! — заявила она. — Я подданная государя царя Всея Великия, Малыя, Белыя и Пушистыя Еруслании! Я буду жаловаться!
— Хоть в Страсбург! — засмеялся Великий Инквизитор. — Поймите, милое дитя, сейчас в помине никакой Еруслании. Или не будет в ближайшее время. А вы нарушили все мыслимые и немыслимые законы Тёмного Кесаря. Вы подняли великий мятеж, смутив легковерных, легкомысленных и трусливых французов. Ваши солдаты оказывали вооружённое сопротивление римским гарнизонам!
— Да какое сопротивление? — удивилась Аннушка. — Мы просто лупили их в хвост и в гриву: на войне как на войне. А ваши хвалёные кондотьеры уже настолько обленились, что даже мечами-то отмахивались по-бабьи! И вовсе мои французики не трусливые, хоть и думают всё время только об одном, — она зарумянилась. — Но моя невинность была для них залогом победы! Им просто совестно было отступать в присутствии женщины — поэтому они и сметали всё на своём пути!
— Совестно? — возвёл брови Великий Инквизитор. — Да ведь наш Князь-Папа не спит ночей, освобождая несчастное человечество от стыда, совести и тому подобных предрассудков! И я, убогий, неустанно тружусь на том же благородном поприще! Ещё неизвестно, куда бы пришла Европа, отягощенная запретными и тлетворными суевериями! Правда, кое-куда проникают их ядовитые миазмы...
Он некоторое время сидел, задумавшись, потом протянул руку и взял со стола свиток. Потом водрузил на горбатый нос очки, отчего его глаза стали ещё лучистее.
— Впрочем, давайте по порядку, — сказал он и уткнулся в свиток. — Почему ты, дева Иоанна, носила мужское платье?
— Ну вы, месье Фома, и спросили! Вы без штанов-то пробовали на коне скакать? Вы без доспехов-то в битву хаживали? Вы среди грубых мужланов жили?
— Но вы ведь раскаиваетесь, бедное дитя?
— Ни в чем я не раскаиваюсь! Я же не могла их бросить! Они же вбили себе в головы, что я должна спасти прекрасную Францию! А мне жалко, что ли? Ну, конечно, трудно приходилось, слезы по ночам глотала, всё тело горело... Потом-то обвыкла... Разве у вас женщины никогда не переодеваются в мужчин?
— Разве что для интрижки или на карнавале, — сказал Торквемада. — Но при этом они исполняют далеко не мужские обязанности... Вы понимаете, что вы наделали?
— Ничего не наделала, — с достоинством сказала Аннушка. — Лишь то, что велел мне долг.
Великий Инквизитор снова сверился со списком.
— Утверждала ли ты, дева Иоанна, что слышала голоса, приказывавшие тебе поднять мятеж?
— И вы про то же! Конечно, слышала, и всякий человек слышит в голове голоса. У нас они мыслями называются, а у вас? Или вы полагаете, что дядя чужой руководит всеми поступками людей?
Торквемада всплеснул пухлыми ладошками:
— Дядя чужой? Вот как? Наш Кесарь, человечества создатель, Европы объединитель — дядя чужой? Да ведь он всякому смертному должен быть ближе и родней отца и матери! Без него вообще бы ничего не было!
— Чего — ничего?
— Да нашего мира! — закричал старичок. — Кесарь взял на себя всю ответственность, облегчил ваше сознание от ненужных подробностей, отягощаюших человека! Он избавил мир от чумы, холеры и непогоды! От неурожаев и чудовищ! Никто не смеет даже умереть без ведома его и без пользы делу! А вы, вместо того, чтобы мирно пребывать себе в счастливом блаженном неведении, противитесь его воле! Вы, твари из пробирки злосчастного ремесленника! Плесень земная!
Когда оскорбляют за компанию со всем человечеством, можно и потерпеть.
Аннушка и стерпела — что на дурака обижаться?
— Месье Фома, — ласково сказала она. — Вы больны. С моим дедом то же самое было в преклонные лета: курицу зарезать — и то с копьём ходил! Вам бы на печку, к старушке под бочок, чтобы внуки старость вашу покоили... А вы девушек пугаете! Только не думается мне, что ваш Кесарь людей от чего-то избавил: в жизни всякого хватает...
— Вот такие, как вы, и погубят мир! — вскричал Великий Инквизитор, и глаза его похолодели, помутнели, потемнели — так что девушка по-настоящему испугалась, но не за себя.
— Водицы испейте, месье Фома! Вам совсем худо!
Но Торквемада уже не слушал её.
— Сначала женщина переодевается мужчиной, — сказал он явно самому себе. — Потом солнце останавливается в небе. Потом проливаются неурочные дожди. Потом выходят из берегов реки и моря. Потом по земле бегут трещины, города и деревни валятся в бездну... Но я на страже! Я всегда на страже! Я и прежде был на страже, только служил не тому, кому надо! Я пёс кесарев!
— Нашли чем хвастаться, — хмыкнула Аннушка. — Я поняла: вы вроде старосты деревенского. Старосте всё равно — добрый барин или лютый, а людям при нём всё равно плохо, он их мучит и гнетёт...
Сравнение с деревенским старостой привело Великого Инквизитора в великое же замешательство. Он обхватил голову руками и стал раскачиваться на своём кожаном табурете.
— Ты не могла сама догадаться, — прошипел он. — Ты, тупая самка! Ты не та, за которую себя выдаёшь! Я понял, кто ты! Ведьма! Самая главная изо всех ведьм Европы! Что, мона Лукреция, попались? Как могли вы обмануть своего любимого брата? Он так переживал вашу мнимую смерть! Так тосковал! Будто мало у него было иных, высших забот! Он целый месяц возлагал на себя руки от отчаяния: вешался, топился, вскрывал вены... Но не надейтесь на милость Кесаря, ибо любовь его переродилась в ненависть, и никого он не уничтожит с таким наслаждением, как вас! Надо же — умерла родами! Так мы и поверили!
Ознакомительная версия.
