Ознакомительная версия.
Но все успокоилось так же быстро, как и началось. Только скрип покачивающейся люстры нарушал тишину.
— Кирпачек… — прошептала девушка.
— Сервиза… любимая… я нашел тебя… — с трудом разлепив глаза, выдохнул Эдик Дантес. Он лежал на спине, чувствуя под собой что-то твердое. Кажется, это была скатившаяся со стола банка из-под кильки. Вера Савич так и оставалась в его объятиях все это время. Черные волосы девушки припорошило известью, но Эдику Вера показалась такой красивой, что он не мог отвести взгляда. Они смотрели друг другу в глаза, и время остановилось для них. Этот миг узнавания, казалось, длился века. У обоих возникло такое чувство, будто они знакомы давным-давно.
— Эдик…
— Вера…
— Помнишь, как ты пиявок трескала? — проговорил Дантес, улыбаясь. Потом вдруг смутился, подумав: «Что я несу?», но девушка ответила.
— Помню, — прошептала она. — Такая гадость. Пойдем домой.
Они встали, взялись за руки и вышли, не обращая внимания на кашляющего Мамонта, на Сашу Пушкина, который пытался выбраться из-под горы бумаги, рухнувшей на него со шкафа.
— Ну и где живешь, вампирка?
— Вампирелла, — ответила девушка и, улыбнувшись, прошла к лестнице.
Эдик поспешил за ней. Спустившись на первый этаж, молодые люди услышали причитания уборщицы.
— Совсем поеты обнаглели! Устроили дебоши аж до разрушений, а я убирай… И как же тут теперь полы мыть? А зарплату не платют… — со слезами в голосе ворчала баба Нюся. Она сидела на первой ступеньке лестницы и едва не плакала, глядя на куски штукатурки, усыпавшей пол.
Молодые люди обошли старушку и остановились, с изумлением глядя на нее.
— Яграфья… — нерешительно произнес Дантес.
— Нашел Сервизку, — хмыкнула уборщица и, достав из сумки баночку грибов, открыла крышку. — Говорила же — в шкафу ищи…
Она засунула пальцы в банку, выудила крепенький опенок, с удовольствием надкусила грибочек.
— Баб Нюсь, вы что сейчас сказали? — спросил растерявшийся певец.
— А то и сказала, что вы тут начудили, а я убирай. А зарплату не платют, — ответила старушка и снова занялась грибами.
Молодые люди переглянулись, потом улыбнулись друг другу и поспешили прочь из этого странного дома.
— Ненормально все это, Верочка. Видно, головой ударился. Пока в отключке лежал, вампиров видел, чертей, демонов. Жуть пробирает. Все, пить бросаю, больше ни капли.
— Ну я-то трезвая была, а тоже будто в другом мире побывала. Привидится же! — Вера взяла его под руку. — Таких страстей натерпелась, нарочно не придумать. Будто я работала в больнице, а все пациенты как на подбор из фильмов ужасов. Эльфы всякие, русалки, зомби, вампиры.
Она посмотрела на свою сумочку, потом остановилась, открыла замочек, достала кошелек, ключи, носовой платок и, быстро рассовав все это по карманам, решительно направилась к мусорному баку. Выбросив сшитый из кожзаменителя гробике лямками, девушка солнечно улыбнулась.
— В кино сходим сегодня вечером? — предложил Дантес. — Ты ведь так не посмотрела про вампиров.
— Что-то не хочется, — она вдруг стала серьезной. — Знаешь, мне больше не нравятся вампиры, ведьмы и прочие герои таких фильмов.
Эдуард обнял Веру за узкие плечики одной рукой, а второй стряхнул белую известковую пыль с ее волос. Девушка вспыхнула и замерла, ей показалось, что дыхание остановилось. Дантес нагнулся и нежно поцеловал ее…
По дороге домой он рассказывал о себе, о своей семье. Об отце, человеке суровом и деспотичном. О матери, которая просто хороший человек, обыкновенная женщина, зацикленная на бытовых мелочах, но рядом с которой всегда тепло и уютно. О братьях: младший, Герман, «ботаник», «заучка», и ни о чем, кроме формул, не может вспомнить вовремя, а средний брат крепко стоит на ногах, недавно приобрел дорогой автомобиль, которым очень гордится. Рассказывал о сестрах: старшая, Галка, недавно выскочила замуж, вызвав недовольство родителей, а Эдику зять нравился, хороший парень. Есть еще самая младшая, Линка, она учится в восьмом классе, вредина, каких поискать!
А Вера Савич, оказывается, жила в общежитии медицинского университета. Из родственников — только мама, но она в город приезжала редко, жила в деревне.
Спустя полгода молодые люди поженились…
В кабинете номер тринадцать после их ухода некоторое время слышался только кашель Дальского. Саша Пушкин, выбравшись из-под бумаги, выискивал в куче листы с набросками портрета, сделанными за ночь. Он даже и не вспомнил о времени, спеша продолжить работу.
Мамонт поискал глазами бутылку водки, но она, упав со стола, разбилась. С сожалением вздохнув, Дальский подобрал с пола бутылку минералки, плеснул немного в стакан, залпом выпил. Кашель прекратился, но экономист все равно открыл окно: в комнате было нечем дышать, пыль стояла столбом. Повернувшись к столу, взял один из набросков и одобрительно хмыкнул.
— Хорошая картина должна получиться.
— Да вы в искусстве разбираетесь, как свиньи в апельсинах! — проворчал Пушкин, не поднимая головы.
Брови Мамонта удивленно взлетели вверх, а усы начали опасно топорщиться, и тут Саша Пушкин взглянул на президента Объединения поэтов Алтая. Он замер, глядя на приятеля с таким выражением, будто впервые видел Дальского, будто тот не был поклонником его таланта и постоянным посетителем выставок. Потом лицо художника перекосила гримаса ужаса, глаза вылезли из орбит, а лоб покрылся крупными каплями холодного пота.
— Человек! — закричал он. — О, святой Дракула, чем перед тобой провинился простой, мирный зомби?
— Так ты б на колени упал, раз я святой, да еще и Дракула, — ядовито проговорил Мамонт.
Художник достал из кармана носовой платок, вытер потное лицо и поднялся с пола. Он покачнулся, схватился за край стола.
— Что-то мне нехорошо, на воздух надо…
— Проводить?
— Не, сам доберусь, — ответил Саша. — Странный домик, — проворчал он и, пошатываясь, направился к двери.
— Слушай, Сань, а чего ты там про Дракулу нёс?
Художник остановился и непонимающе взглянул на Дальского. Мамонт сочувствующе улыбнулся и сказал:
— Ясно, это у тебя шутка такая веселая.
— Шутка? — Пушкин был явно не в себе. — Скорее, головой ударился. Знаешь, Мамонт, пойду я.
Сашу штормило, он с трудом добрался до двери, снял с вешалки куртку и вышел. Тоскливо заскрипела лестница, хлопнула входная дверь.
Президент Объединения поэтов Алтая с тоской оглядел кабинет. Книги горами лежали на полу, один стеллаж опрокинулся, и Мамонт с болью смотрел на покрытые слоем штукатурки тома, на оторвавшиеся обложки и смятые листы.
Дверь открылась, в кабинет заглянул Груздев.
— Хорошо тряхнуло, — сказал он. — Как думаешь, сколько баллов?
— Не меньше семи, — ответил Мамонт. — Дом чудом не развалился.
Он, посмотрев на психотерапевта, вдруг вспомнил о бутылке коньяка, которую тот принес ночью и, нагнувшись, пошарил рукой в столе: бутылка была цела. Дальский, поставив ее на стол, сполоснул еще один стакан, выплеснув воду прямо на пол.
— Выпьешь?
— Не откажусь. Я хотел спросить, нет ли у вас каких-нибудь завалявшихся тапочек? А то как-то неудобно по улице в белых носках. — Он посмотрел на ноги и, хмыкнув, добавил: — Хотя они давно уже не белые.
— В подвале что-то валялось, — ответил Мамонт.
Он выпил коньяк, не дожидаясь, пока к нему присоединится Георгий Сильвестрович. Поставил стакан на стол и замер. Лицо президента Объединения поэтов Алтая потемнело, глаза стали злыми, в них теперь плескалась ненависть, а тонкие, сжатые в ниточку губы побелели.
— Приветствую вас, шеф, — скрипучим, старческим голосом обратился к Жоржику Дальский.
Груздев тоже изменился, он выпрямился, плечи расправились, а лицо стало благостным и приторно красивым.
— И я вас приветствую, граф, хотя и не скажу, что рад встрече.
— Да где уж вам радоваться. — Дальский закинул голову и захохотал, злобно, жутко. — Подумать только, великолепный Гундарго теперь вместе со мной будет отбывать наказание!
— Так вот как вы воспринимаете свою жизнь, дорогой Дракула? Странно, за столь долгое время вы могли бы ассимилироваться, слиться со своим носителем.
— С кем? С этим презренным, недоразвитым существом, которое в подметки мне не годится? Это животное, эта ваалова ослица считает высочайший интеллект своей заслугой и не понимает, что без моего разрешения не сможет применить их в жизни?
— Слишком высоко вы вознеслись, граф, попробуйте спуститься чуть ниже, в сердце например. Носитель должен стать вашим другом, ведь вы с ним сейчас одно целое. И мне грустно, Дракула, грустно и больно, что вы этого так и не поняли.
— Можно подумать, что вы со своим в мире и радости живете!
— Да, — просто ответил Гундарго. — Мой носитель и не подозревает обо мне, я не лезу в его голову, сижу себе тихонько. Твой же постоянно с тобой борется, смотрю, он и сейчас пытается избавиться от тебя…
Ознакомительная версия.
