Жители прогуливались по узкой улице. Белые и розовые стены кое-где изгибались в необычной перспективе, обманывавшей глаз. Улица должна была идти под гору, но иногда казалось, что она заворачивает или гротескно вспучивается, как на гравюрах Эшера[19]. Никому это не мешало. Женщины в кринолинах и шляпках, напоминающих плоские ящички, газоны или цветущие кусты, прогуливались в обществе арлекинов, мужчин в костюмах, изображающих судейские тоги, карликов или даже существ, имевших черты животных. То и дело проезжали полосатые возки, которые тянули псы и огромные крысы. Это была пёстрая ярмарка—с изобилием зодиакальных знаков, геометрических узоров и сочных красок, так резко отличавшихся от монохромных пейзажей, расстилавшихся неподалёку, за воротами. Хватало также лент и флажков, свисавших чуть не с каждого балкона или окна. Алые, зелёные, фиолетовые, индиго и охра — чистые цвета. У Петра глаза разбегались, он вылавливал из этой феерической пестряди разные символы: рыба, глаз в треугольнике, пентаграмма... Но эта изумительная сценография начала его тревожить. Что-то было не так. Наконец он понял: тут было слишком тихо. Толпа гуляющих должна была бы испускать оглушительный шум, даже несмотря на отсутствие машин. Между тем слышалось только хлопанье флажков на ветру, шелест одежд и стук колёс по мостовой, иногда нехотя брошенное отдельное слово. Казалось, что прохожие спят на ходу. Никто не работал, никто не занимался ничем конкретным.
«Театр,— мрачно подумал Пётр,— а это — артисты».
Его внимание привлёк дорожный указатель. На стрелке, указывавшей налево, красовалась надпись готическими буквами «СУДЬИ», а на обращённой вправо — «ПРОРОКИ». Из любопытства он повернул в переулочек, такой узкий, что двое людей не могли бы в нём свободно разойтись. По обе стороны переулка тянулись ряды ниш. Большинство из них были пусты, в некоторых стояли стулья — выкованные из железа, обыкновенные деревянные, украшенные изысканной резьбой или обитые пыльным бархатом. Пётр заметил, что тут живые чистые цвета уступили место более приглушённым, смешанным краскам. Одно из сидений оказалось занято восковой кукольной головкой, стоявшей на низеньком постаменте, элегантно задрапированном шёлком. Глаза куклы были однотонно чёрными и пустыми. В зеркальной спинке стула отражались её чёрные волосы, кусочек пасмурного неба и беспокойно мечущаяся в зеркальной раме чайка.
— Неплохая инсталляция,— пробормотал Пётр.— Куколка, я тебя знаю. Ты — из старого Бексиньского. Фантастический период. Ну и дела...
Он наклонился, внимательно изучая пейзаж, ставший фоном инсталляции. В чёрно-смоляных глазах куклы отразилась его искажённая фигура. Как получается это изображение? Монитор там, что ли? Но откуда такие устройства в мире, где проходишь сквозь стену, точно по волшебству, а в небе роятся гигантские летающие рыбы?
Он невольно глянул в противоположную сторону, бездумно ища проектор, и вдруг от отвращения горло его перехватила судорога. Это было хуже, чем паукообразные на равнине или селения лысых уродиков, напоминавших нетопырей. К стулу было прикреплено женское тело — без головы и плеч, отчасти сросшееся с мебелью в кощунственном соединении живой и неживой материи. Живой — поскольку худая грудь поднималась и опускалась, свидетельствуя о нерегулярном дыхании, как будто жертва этой казни страдала от мук, не будучи в состоянии даже выразить свою боль криком. Бесстыдно раздвинутые бёдра открывали срамные губы, а по сиденью разливалась стекловидная красная слизь.
Дрожа от отвращения и ужаса, Пётр отступал, не в силах оторвать глаз от чудовищного зрелища. Стоявшая рядом голова куклы медленно опустила веки, из её бескровных уст стало истекать жуткое шипение.
Будучи не в силах повернуться спиной к этим фрагментам человека, Пётр пятился аж до начала переулка, где его ждала Алиса. Ему полностью отбило охоту дальше исследовать переулок, ведь там можно было наткнуться на предполагаемых «судей», которые, похоже, не были настроены слишком дружелюбно по отношению к посетителям.
— Это было не слишком разумно,— лениво бросила девушка. Кот разлёгся на её плечах, точно меховой воротник.
— Да неужели? — буркнул Пётр, вытирая пот со лба. У него уже начинала проклёвываться пока неясная теория, что же такое на самом деле этот «город без имени», куда он попал. Слишком много он тут видел знакомых или даже хорошо известных ему деталей! Хотя бы те отвратительные останки, на которые наткнулся только что.
— А что с «пророками»? — спросил он, глянув на указатель.— Они опасны?
— В зависимости от того, что говорят. И от того, веришь ли ты в их слова,— пояснила Алиса, рассеянно почёсывая кота за ухом. Петр, молча повернул в улочку пророков.
И снова стены цвета зеленоватой сепии, а в них ниши, некоторые пустые, некоторые заняты существами, которые, казалось, дремали или погрузились в глубокие размышления. Там была женщина с одновременно прекрасным и страшным лицом, как бы составленным из кожистых вуалей. В её огромных очах заходило солнце, а красные вороны опускались на лишённые листьев ветви. Был человек без губ, с жёсткими бумажными брыжами, он смотрел прямо перед собой тёмными круглыми, как у совы, глазами, в которых таился страх. На лице его как будто отразились все печали мира.
Пётр только головой покачал, проходя мимо. Переулок заканчивался тупиком. Без особого удивления он увидел резную колыбельку с распятием в изголовье. Колыбель мерно раскачивалась, её толкала ладонью фигура в голубом пышном плаще с капюшоном. Рядом на земле валялись части скелета. На обшарпанной стене за плечами фигуры висела потрёпанная марионетка — точно извращённая пародия распятого Христа. По верху стены расселись рядком чёрные птахи неведомой породы, их глазки-бусинки неприветливо разглядывали пришедшего, точно раздумывали, выклевать ли ему глаза прямо сейчас или ещё чуток подождать. Ниже, на потрескавшейся штукатурке, виднелась надпись на латыни: «IN HOC SINGO VINCES»[20].
— Под каким знаком? — спросил Пётр.
Полозья колыбельки постукивали по неровной мостовой. Звук эхом отбивался от пустых стен.
— Под каким знаком?!
Фигура пророка подняла голову, но под капюшоном была лишь темнота.
— Каждый побеждает под своим,— был ответ, произнесённый сухим, шелестящим голосом, точно тасовали пергаментные карты.
— Да? А мой какой же? — с горечью спросил Пётр.— Может, тот самый проклятый кот, что преследует меня с детства?
— Кот — это символ твоей гордыни,— ответил пророк, а какая-то птаха глумливо застрекотала.
— А девушка? Пророк молчал.
— Похоть?..— подсказал Пётр.
Пророк покачал головой, окутанной капюшоном, точно одновременно и кивал, и отрицал его слова.
— Плохо ты мне помогаешь,— буркнул художник. А в ответ услышал тихий, свистящий смех.
— Пророки и не должны помогать. Они... пророчествуют.
— А что ты мне напророчествуешь?
— Следуй за розой.
Наступило продолжительное молчание.
— Это всё?
Несколько птиц перепорхнули на марионетку и принялись нехотя её клевать. Молчание длилось, и Пётр пошёл обратно, решив, что больше ничего нового тут не узнает.
* * *
Пётр только теперь заметил, что у указателя имелась ещё одна маленькая стрелочка, указывавшая в глубь разноцветного бульвара. Надпись на ней гласила: «ДУРАКИ».
«Вот это как раз для меня,— подумал он, направляясь вверх по улице.— Как бы там ни было, но я всё-таки кретин».
По дороге ему попались другие таблички — «Жрицы», «Маги», «Отшельники»... Когда же увидел «Повешенных» и «Колесницы», то понял, что все эти названия связаны с картами Таро. Он протискивался между пышными и жёсткими юбками дам, обходил торчащие-шпаги кавалеров в разноцветных шапочках, неуклонно следуя по стрелкам. Последняя висела на столбике на самом краю террасы, выразительно указывая вниз, за барьер. Пётр расхохотался: насколько он помнил карту «ДУРАК», там изображен был молодой человек, беззаботно ступающий в пропасть.
— Нет уж. Спасибо, не воспользуюсь,— громко произнёс он.
С террасы открывался очаровательный вид на поголубевшее небо. Кое-где на просторе величаво покачивались сапфирно-золотые рыбьи великаны, а прямо напротив Петра посреди неба распускалась невероятно огромная — точно пурпурная туча —роза[21]. Несколько минут он любовался великолепным зрелищем, потом оглядел террасу. И тогда заметил в ближайшей стене знакомую дверь.
— Есть роза. Ну и есть выход! — обрадовался он, кладя ладонь на ручку. Ручка поддалась, и Пётр, не раздумывая, переступил порог.
И снова он стоял на знакомом каменистом пляже, теперь усеянном гигантскими ракушками. Рядом он увидел девушку и кота. Они вглядывались в него, как будто чего-то ожидая. Он заскрипел зубами, сдерживая проклятие.
