для бросающего, так нам говорили на занятиях, и сейчас я почти удивилась тому, насколько легко второе заклинание соскользнуло с моих ладоней и ударило туда, где буквально мгновение назад стоял Кавереллин. Прыткий гад! Вот он уже стоит за Виктором, вот очередной рой серебряных шаров пролетает по гостиной – воздух наполнился запахом гари, с потолка посыпалась штукатурка, хрустальные подвески люстры издали испуганный звон.
- Это невежливо, дорогая! – рассмеялся Кавереллин. Я забавляла его – но постепенно начинала раздражать. – Покажись, давай познакомимся как любящие родственники!
Двигаясь совершенно бесшумно, не тревожа ни запаха, ни пылинки, я проплыла к дивану, стараясь, чтобы между нами было четыре шага. Кавереллин смотрел мне прямо в лицо – темно-карие глаза, густое варево ненависти во взгляде, тонкие губы, искривленные в хищной улыбке. Виктор сидел на диване, словно кукла – теперь, стоя рядом, я видела, что его шею оплетают нити незнакомого заклинания. В них пульсировало красное – значит, заклинание готово было перерезать ему глотку в любую минуту.
- Покажись! – весело приказал Кукловод и плавно развел руки в стороны. Нити, которые текли от его пальцев к шее Виктора, дрогнули и натянулись – Виктор со стоном потянулся к горлу, и Кавереллин предостерегающе цокнул языком.
- Нет-нет, сынок! – воскликнул он. – Не трогай, а то испортишь все веселье прежде, чем станет весело. Глория, появись, или я его задушу. Эй, вы! Сюда!
Сверху послышался шум. Люди на втором этаже покорно поднимались и, путаясь в собственных ногах, медленно шли к лестнице. Шевельнулись слуги в своих комнатушках – послушные марионетки шли закрыть хозяина своими телами.
Ничего другого я и не ожидала. Нити натянулись сильнее – сквозь сонную муть во взгляде Виктора пробилась мольба.
- Глория, - прошептал он, и далеко в моей душе, за силой и долгом, встрепенулась любовь и печаль. – Глория…
Голос Виктора окреп, и он закончил фразу:
- Убей его.
Я сделала два шага вперед, выплывая в зону видимости, и с силой швырнула третьего Громобоя, вложив в него все, что сейчас пело в моем сердце. Колосок на ладони налился золотом – в третьем Громобое были и силы Аврелия, и на какую-то долю секунды меня стиснуло тоской.
Лицо Кавереллина дрогнуло, искажаясь ужасом. Громобой пролетел плавно и сильно, словно диск, который вырвался из руки дискобола – скользнул, срезая правую часть головы Кукловода, и рассыпался океаном красно-рыжих искр. Кавереллин качнулся и рухнул за диваном. Воздух наполнился алыми каплями, загустел – но порыв свежего ветра вымел тьму и гниль прочь.
С Кукловодом было покончено – сказав себе об этом, я почувствовала такую усталость, что едва удержалась на ногах.
Кругом царило свежее осеннее утро – пасмурное, но без дождя. Виктор со стоном осел на диван – я склонилась над ним, похлопала по щекам: муть утекала из его взгляда, с каждой секундой Виктор смотрел все яснее, а я смотрела на него и понимала, что готова так смотреть долго-долго, вечно.
- Глория, - выдохнул он. – Слава богам, ты жива.
- Жива, - я заглянула за диван и убедилась, что от Кавереллина осталась только груда пепла. Громобой всегда так срабатывает.
Бургомистр завозился на ковре, поднимаясь – увидел, что его гостиная разрушена, издал жалобный стон и, обернувшись в нашу сторону, спросил:
- Господа… Госпожа Шмидт, что же это такое? Что случилось?
Я ободряюще улыбнулась и ответила:
- Все в порядке. Все живы.
И сама удивилась тому, насколько спокойно прозвучали эти слова.
13.2
Виктор
Конечно, когда Глория расколотила зеркало направленным заклинанием, и мы вышли из дома бургомистра, приехала и полиция округа, испуганно звеня колокольчиками на экипажах, и маги, которых отправил Бруно, и люди в белых халатах поверх пальто из медицинской службы – но дело уже было сделано. Я шел, чувствуя, как ко мне возвращается ощущение собственного тела, и старался идти спокойно и ровно. Все кончилось. Глория взяла меня под руку – от нее так и веяло жаром сгоревших заклинаний и убитого врага.
- То есть, это… - бургомистр, который провожал нас, растерянно провел ладонью по лбу.
- Преступник во всекоролевском розыске, - ответила Глория. – Убийца. Вы и ваша семья должны были стать живым щитом для его спасения.
Бургомистр даже икнул от таких новостей – должно быть, представил, как жена и дети встают перед Кавереллином покорными куклами, которые даже помыслить не могут о сопротивлении, просто идут отдавать свою жизнь. Мимо нас пробежало трое молодых людей в одинаковых темно-серых пальто – от парней так и веяло магией. Вот и помощь от Бруно пришла – лучше поздно, чем никогда… Они поднялись по ступенькам и, обернувшись, я с удовольствием заметил, какими растерянными сделались их лица.
Так-то, ребята. Здесь работал профессионал.
- А он точно не встанет? – с искренним ужасом осведомился бургомистр. Глория одарила его тонкой улыбкой светской красавицы и ответила:
- Там уже нечему вставать. Не волнуйтесь, я профессионал.
- Да я вижу, вижу, - замахал руками бургомистр, и я с нервным внутренним смешком подумал, что он готов нагрешить в штаны от облегчения. Надо же, в провинциальном городке, и такая дрянь! – Ох, повезло нам, что вы здесь, госпожа Шмидт! Век будем за вас богов молить!
- Я здесь, - ответила Глория. – И никуда не денусь.
Бургомистр вздохнул, прижав ладонь к груди. Зеваки смотрели на нас с восторженным ужасом, и я подумал, что об этой ночи они будут рассказывать своим внукам. Да тут и правда было, о чем рассказать.
- Смотри, - Глория вдруг замедлила шаг и перевела взгляд куда-то вверх. – Снег пошел.
В воздухе и правда закружились мелкие снежинки – тихие, невесомые. Я по-детски раскрыл рот, подхватил одну из них: она растаяла на языке прохладным вкусом детства и мечты. А скоро новый год, и мой ресторан откроет двери… Глория сунула руку в карман, вынула что-то маленькое и протянула мне: я увидел на ее ладони шкатулку и понял, что там.
- Вот, вытащила из его сюртука, когда убеждалась, что он мертв, - негромко промолвила Глория. – Это твое, Виктор.
Я взял шкатулку, покачал в руке. Мое прошлое смотрело на меня, и я знал, что сегодня расстанусь с ним навсегда.
У меня был отец – мужчина, как и у всех, но сегодня я окончательно вытряхнул из души все, что болело и жгло меня по этому поводу. У меня была мать
