Любое желание Антонины давало Сереге шанс отличиться, и он, по возможности, старался его не упустить. Вот и здесь, в Синюхино, он оказался по той же причине.
Но странное дело, по мере того, как он втягивался в здешнюю жизнь, а точнее, в жизнь, которой жила гуляевская компания, его духовная связь с Антониной ослабевала. Там, на родине, он и дня не мог прожить без любимой жены. Бывало, поедет в дальний рейс и всю дорогу только и думает о том, как вернется домой и чмокнет ее в щеку.
Иногда случалось ему бывать в Красноярске. И всякий раз он привозил оттуда жене какие-нибудь цацки — заколки или клипсы. Подарки не бог весть какие, в табачном киоске купленные, но Антонине нравилось их получать.
Особенно крепко пришился Серега к жене после того, как она родила ему дочь. Появление ребенка стало для него настоящим чудом, и то, что к этому чуду он был причастен, приводило его просто-таки в восторг.
Но ко всему этому надо добавить, что Антонина, несмотря на свою молодость и красоту, оказалась хорошей женой и никогда не требовала от Сереги того, чего он дать не мог.
В общем, все бы хорошо, да не было у них собственного дома, то есть своей крыши над головой. Лесхоз намечал большое строительство, но его начало из года в год откладывалось, а между тем Антонина все более склонялась к тому, что ждать обещанного не имеет смысла. Все чаще переносилась она мысленно в места, где прошло ее детство, и они казались ей чуть ли не райскими кущами. В конце концов решено было переселяться.
И вот Серега приехал обживаться в Синюхино. Но здесь с ним стали происходить странные вещи. Он вдруг начал сознавать, что не принадлежит больше Антонине и даже себе не принадлежит. А виной тому был хороший человек Гуляй и его веселая компания.
После того, как Серега сошелся с Гуляем, жизнь круто переменилась. Он как будто попал на карусель. Пейзажи, дома, люди мелькали перед ним так быстро, что он не успевал их как следует рассмотреть. Гремела музыка, звонили праздничные колокола, и от всего этого захватывало дух.
Гуляй не жалел сил и средств на то, чтобы превратить свою жизнь, а заодно и жизнь своих приятелей, в сплошной праздник. Пили столичную, старорусскую, петровскую, кубанскую, имбирную, лимонную, старку, перцовку, коньяк, портвейн, розовое крепкое, яблочное крепкое, вермут и, конечно, самогон.
Серега хуже всех переносил похмелье. Гуляй ему сочувствовал и после особо лихих гулянок по утрам заходил к нему на квартиру, чтобы его опохмелить. Сначала Серега пил только потому, что не хотелось обижать человека, который так искренне желал ему добра, но потом он понял, что это не так уж и плохо, особенно если пить не до потери сознания. Выпьют люди и как-то раскрываются, тянутся друг к другу, находятся общие интересы.
Оставалось только научиться пить так, чтобы не терять голову. Гуляй, тот вроде бы умел. По крайней мере, Серега никогда не видел, чтобы он засыпал за столом или валялся под забором. Казалось, его способность переносить действие алкоголя была далеко за пределом человеческих возможностей. И Ерофеич знал свою меру. Он обладал замечательной способностью исчезать задолго до того, как веселье достигало своей кульминации, а потом сокрушался по этому поводу. Соус меры не знал и знать не хотел. Пьянел он быстро, допивался до скотства, и если бы не Гуляй, то не миновать бы ему из-за этого серьезных неприятностей. Однако Соус не больно-то чтил своего благодетеля.
Иногда даже казалось, что он ненавидит его и только какие-то особые интересы связывают этих людей. За глаза Соус часто намекал Сереге на то, что бригадир «мухлюет» с нарядами, рассказывал про него всякие грязные истории. Да и в глаза, особенно по пьянке, высказывал иногда такое, чего другой бы не стерпел. Но Гуляй только посмеивался.
Что же касается Сереги, то для него Гуляй был чуть ли не графом Монте-Кристо каким-то. И все, что Серега видел своими глазами, и все, что слышал про Гуляя от других людей, располагало его к этому человеку.
Как-то, к бригадиру из Калинников приехал один комбайнер, шкив у него полетел, а на складе не было. Гуляй ему тут же этот шкив выложил и ничего с него не потребовал. Но тот комбайнер был человек гордый и, как полагается, поставил бутылку. Так Гуляй пить не стал, пока не поставил рядом еще и свою.
А однажды Ерофеич завел речь о какой-то Валентине, которую муж оставил с тремя детьми. Гуляй слушал, слушал да вдруг вскочил в чей-то трактор, что стоял возле столовой, и уехал. Хозяин выскочил, а Гуляя и след простыл. Была у него такая привычка хватать по пьяному делу первую попавшуюся машину, будь то директорская «Нива» или трактор. Потом он, конечно, извинялся и благодарил хозяина как положено.
Так вот, поехал он на том тракторе в район, купил там в универмаге индийскую вазу за пятьдесят рублей, она там на витрине года два стояла, и к Валентине. По пути еще где-то нарезал георгинов. А эта Валентина, как увидела, что Гуляй пожаловал к ней с вазой да с цветами, подумала: пришел мужик свататься — и накрыла на стол. Гуляй, конечно, выпил за ее здоровье, поставил вазу на буфет и собрался уходить. А Валентина на него с кулаками.
— Зачем же ты приходил, зараза?
Гуляй попытался объяснить, а она его настегала мокрой тряпкой по лицу и выгнала. Вазу, правда, оставила.
Вспоминая эту историю, Ерофеич больше всего сокрушался о том, что через месяц после случившегося такие вазы уценили почти вдвое. На что Гуляй махал рукой и смеялся.
— Ладно, бать, один раз живем. Зато никто не скажет, что Гуляй жлоб.
Не мудрено, что при таком раскладе и Серега не оставался в стороне от трат. От тех денег, которые у него были с собой, через три недели не осталось и следа, а с первой получки он смог только заплатить за комнату да купить мешок картошки. И не швырялся вроде деньгами, пиров не закатывал.
Полонез Огинского в ресторане не заказывал, конфет женщинам не дарил, а сотни как не бывало. Где червонец добавил, где пятерку и не заметил, как растратился. Спасибо, Гуляй выручил, раздобыл где-то двадцатник, отдал. Не взаймы, а просто так, от чистого сердца. Такой уж он был человек. Рядом с ним как-то совестно было блюсти свои меркантильные интересы. Всякий, кто высчитывал да выгадывал, рядом с Гуляем казался скопидомом. А это никому чести не делало.
И потому, когда Сереге в голову приходили мрачные мысли о том, что вот уже скоро должна приехать Антонина, а он не только ничего не заработал, но и потратил последнее, он старался их разогнать в веселой компании. Но мысли такие приходили все чаще. И наконец Антонина прислала письмо, что почти собралась и дело только за билетом.
Получив письмо, Серега сначала обрадовался, но потом задумался. С чем он встретит ее, как объяснит, что за полтора месяца своего пребывания в Синюхино ровным счетом ничего не сделал для того, чтобы хоть на первых порах устроить ее, и дочурку.
Положение нужно было исправлять, и он пошел к директору, чтобы просить ссуду на постройку дома. Тот обещал, но не ранее чем через год. Совхоз по новой моде строил животноводческий комплекс, строил долго и мучительно, а вокруг паслось стадо шабашников.
— Помнишь, как в песне поется, — говорил директор, ласково похлопывая Серегу по плечу. — Сегодня не личное главное… Усек? Ты думаешь — приехал, осчастливил… Другие из села, а ты в село, так тебе тут марципаны приготовили. Ошибаешься, брат, у нас тут от таких ходоков отбоя нет. Шутка ли — два часа на электричке, и ты в столице, а там тебе и театр, и копченая колбаса. Давеча цыгане приходили, потомственные животноводы, просились в совхоз. Отказал.
Серега усек, что здесь ему ничего не светит. И уже подумывал, не отписать ли Антонине, чтобы повременила с приездом до весны. Но вопрос неожиданно решился сам собой. Как-то во время обеденного перерыва, за котлетами и бутылкой имбирной, Гуляй возьми да и спроси Серегу:
— А чего ты такой смурной в последнее время ходишь?
Серега о своих делах каждому встречному-поперечному рассказывать не любил. Но во-первых, Гуляй каждым не был, во-вторых, умел он как-то так спросить, что не ответить ему было нельзя, в-третьих, сидели они с глазу на глаз и бутылочку почти уговорили. И Серегу понесло. Выложил он Гуляю и про деньги, и про разговор с директором, и про свои соображения насчет того, чтобы отсрочить приезд жены.
— Чудак-человек, — сказал Гуляй просто и весело. — Шли телеграмму, чтобы выезжала. Встретим как надо. В Москве встретим и сюда доставим. Как звать-то жену твою?
— Антониной.
— Ничего, паря, встретим твою Тоську как полагается. На то у тебя кореша есть.
Под корешами Гуляй, конечно, подразумевал себя. У Ерофеича, как известно, всю зарплату забирала жена, а Соус, хотя и получал наравне с Серегой, ухитрялся где-то все оставить еще до того, как деньги кончались у Гуляя, и вносил свою лепту пустыми бутылками.
Серега как-то сразу поверил Гуляю и успокоился. А через две недели Гуляй дал ему триста рублей.
