Жена пыталась приспособить его для переводов с иностранных языков. Он с удивительной легкостью зазубрил франко-русский словарь и теперь с упоением поглощает уйму бульварной литературы. Когда его просят перевести прочитанное, он небрежно отвечает:
– Ничего интересного. Прочтете сами.
Я выучил его играть в шахматы. Вначале всё шло гладко, но потом, по-видимому, логический анализ показал ему, что нечестная игра является наиболее верным способом выигрыша.
Он пользуется каждым удобным случаем, чтобы незаметно переставить мои фигуры на доске.
Однажды в середине партии я обнаружил, что мой король исчез.
– Куда вы дели моего короля, Роби?
– На третьем ходу вы получили мат, и я его снял, – нахально заявил он.
– Но это теоретически невозможно. В течение первых трех ходов нельзя дать мат. Поставьте моего короля на место.
– Вам еще нужно поучиться играть, – сказал он, смахивая фигуры с доски.
В последнее время у него появился интерес к стихам. К сожалению, интерес этот односторонний. Он готов часами изучать классиков, чтобы отыскать плохую рифму или неправильный оборот речи. Если это ему удается, то вся квартира содрогается от оглушительного хохота.
Характер его портится с каждым днем.
Только элементарная порядочность удерживает меня от того, чтобы подарить его кому-нибудь.
Кроме того, мне не хочется огорчать тещу. Они с Роби чувствуют глубокую симпатию друг к другу.
– Кто к врачу Гиппократовой? Заходите. Мария Авиценновна, это к вам. Садитесь, больной, в кресло.
– Что у вас?
– Передние зубы.
– Сейчас посмотрим. Так, не хватает четырех верхних зубов. Какие вы хотите зубы?
– Обыкновенные, белые. Мост на золотых коронках.
– Я не про то спрашиваю. Вы хотите молочные или постоянные зубы?
– Простите, не понимаю.
– Мы не ставим протезы, а выращиваем новые зубы. Это – новейший метод. К деснам подводятся записанные на магнитной ленте биотоки донора, у которого прорезаются зубы. Под их воздействием у пациента начинается рост зубов. Молочные зубы можно вырастить в один сеанс, постоянные, при ваших деснах, потребуют трех сеансов. Если вы не очень торопитесь, то советую все же постоянные. Сможете ими грызть все что угодно.
– Ну хорошо, делайте постоянные.
– Отлично! Сейчас подберем ленту. Так, четыре передних верхних зуба. Есть! Донор Васильев, шести лет. Тамара, возьмите в магнитотеке ленту. Откройте пошире рот. Сейчас мы укрепим на деснах контакты. Поднимите немного голову. Вы нашли пленку, Тамара?
– Вот она.
– Зарядите ее в магнитофон. Подключите к нему провода. Готово?
– Готово.
– Теперь сидите спокойно. Включаю!
«Ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж-ж».
– Как вы себя чувствуете, больной?
– Оень коет от.
– Очень колет рот? Ничего, придется немного потерпеть. Дело того стоит. Чтобы быть красивым, нужно страдать, как говорит пословица. Несколько лет назад мы и мечтать не могли о выращивании новых зубов. Сейчас, усиливая биотоки, можно этот процесс ускорить в тысячи раз.
– А-а-а-а-а-а-а!
– Фу, какой беспокойный больной! Я ведь сказала, что придется немного потерпеть. Ничего страшного в этом нет, просто у вас режутся зубки.
– О-о-о-о-о-о-о!
– Вот беда с вами! Тамара, наложите на виски контакты! Сейчас мы для успокоения дадим вам биотоки донора, смотрящего кинокомедию. Нет, Тамара, «Ленфильм» тут не годится. Дайте полную анестезию с Чарли Чаплином.
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
– Придется остановить магнитофон! Давайте посмотрим, отчего вы так кричите… Тамара!!
– Что?
– Какую пленку я вам велела принести?
– Донора Васильева.
– А вы что взяли?
– То, что вы просили.
– Так почему же у больного вместо зубов растут во рту волосы?
– Я не виновата! Это опять в магнитотеке перепутали. У них целая куча Васильевых, и они, наверное, дали пленку с записью биотоков роста волос, которой пользуется косметика для лечения лысых.
– А вы что смотрели? Присылают тут на практику всяких первокурсниц! Ведите больного в косметическое отделение. Скажите, что срочное удаление волос со слизистой оболочки полости рта. Проследите сами, чтобы они взяли пленку с биотоками быстро лысеющего донора, а не какую-нибудь ерунду для выведения бородавок!
Привычную тишину кают-компании неожиданно нарушил голос Геолога:
– Не пора ли нам поговорить, Командир?
«Ни к черту не годится сердце, – подумал Командир, – бьется, как у напроказившего мальчишки. Я ведь ждал этого разговора. Только мне почему-то казалось, что начнет его не Геолог, а Доктор. Странно, что он сидит с таким видом, будто все это его не касается. Терпеть не могу этой дурацкой манеры чертить вилкой узоры на скатерти. Вообще он здорово опустился. Что ж, если говорить правду, мы все оказались не на высоте. Все, кроме Физика».
– …Вы знаете, что я не новичок в космосе…
«…Да, это правда. Он участвовал в трех экспедициях. Залежи урана на Венере и еще что-то в этом роде. Доктор тоже два раза летал на Марс. Председатель отборочной комиссии считал их обоих наиболее пригодными для Большого космоса. Ни черта они не понимают в этих комиссиях. Подумаешь: высокая пластичность нервной системы! Идеальный вестибулярный аппарат! Гроша ломаного все это не стоит. Я тоже не представлял себе, что такое Большой космос. Абсолютно пустое пространство. Годами летишь с сумасшедшей скоростью, а, в сущности, висишь на месте. Потеря чувства времени. Пространственные галлюцинации. Доктор мог бы написать отличную диссертацию о космических психозах. Вначале все шло нормально, пока не включили фотонный ускоритель. Пожалуй, один только Физик ничего не чувствовал. Он слишком был поглощен работой. Интересно, что именно Физика не хотели включать в состав экспедиции. Неустойчивое кровяное давление. Ну и болваны же сидят в этих комиссиях!»…
– …Мне известно, что устав космической службы запрещает членам экипажа обсуждать действия командира…
«…Ваше счастье, что вы не знаете всей правды. Плевать бы вы оба тогда хотели на устав. Физик тоже говорил об уставе перед тем, как я его убил. Никогда не думал, что я способен так хладнокровно это проделать. Теперь меня будут судить. Эти двое уже осудили. Остался суд на Земле. Там придется дать ответ за все: и за провал экспедиции, и за убийство Физика. Интересно, существует ли сейчас на Земле закон о давности преступлений? Ведь с момента смерти Физика по земному времени прошло не менее тысячи лет. Тысяча лет, как мы потеряли связь с Землей. Тысячу лет мы висим в пустом пространстве, двигаясь со скоростью, недоступной воображению. За это время мы прожили в ракете всего несколько лет».
– …И все же я позволю себе нарушить устав и сказать то, что я думаю…
«…Мы не знаем ни своего, ни земного времени. Не зная времени, ничего нельзя сделать в космосе. Чтобы определить пройденный путь, нужно дважды проинтегрировать ускорение по времени. Можно определить скорость по эффекту Доплера, но спектрограф разрушен. Какой глупостью было сосредоточивать самое ценное оборудование в носовом отсеке. Кто бы мог подумать, что подведут кобальтовые часы. Всегда считалось, что скорость радиоактивного распада – самый надежный эталон времени. Когда началась эта чертовщина с часами, мы были уверены, что имеем дело с влиянием скорости на время. Совершенно неожиданно кобальтовый датчик взорвался, разрушив все в переднем отсеке. Потом Физик мне все объяснил. Оказывается, количество заряженных частиц в пространстве в десятки раз превысило предполагаемое. При субсветовой скорости корабля они создавали мощнейший поток жесткого излучения, вызвавшего цепную реакцию в радиоактивном кобальте. Почти одновременно автомат выключил главный реактор. Там тоже начиналась цепная реакция. Счастье, что биологическая защита кабины задержала это излучение».
– …Я знаю, что космос приносит разочарование тем, кто ждет от него слишком многого…
«…Тебя и Доктора еще не постигло самое страшное разочарование. Вы все еще думаете, что возвращаетесь на Землю. Не могу же я вам сказать, что на возвращение существует всего один шанс из миллиона. Я сам не понимаю, как мне удалось выйти к Солнечной системе. Теперь я не знаю своей скорости. Хватит ли вспомогательных реакторов для торможения. Самое большое, на что можно надеяться, – это выйти на постоянную орбиту вокруг Солнца. Но для этого нужно знать скорость. Один шанс из миллиона за то, что это удастся. Если бы хоть работал главный реактор. Теперь он никогда не заработает, Физик переставил в нем стержни. Не могу я об этом вам говорить. Потеря надежды – это самое страшное, что есть в космосе».
