Поскольку твои услуги вряд ли когда-нибудь будут востребованы, мы решили не открывать твоего имени. Я поделился этой вестью лишь с Бонвасом — Верховным Жрецом Великого Храма в Зейдабаре. Кроме него, о твоем существовании известно ещё семи-восьми служителям богов здесь, в Бьекдау. Никому другому о твоем предназначении не сообщалось ни изустно, ни в письменной форме. Думаю, доставка этого письма распространит новость по поселению Грозеродж, но на том дело и кончится, и не жду, что на тебя обрушится поток просьб о помощи.
Если у тебя возникнут вопросы в отношении твоих обязанностей, каждый жрец в Империи, и в первую очередь оракулы, обязан предоставить любую помощь, в которой ты нуждаешься. И да пребудет с тобой благословение богов!
Подписано: Долкаут, Главный Жрец Бьекдау, День середины лета, Второй день триады Баэла, в год 1082 милости богов.
* * *
Маллед внимательно прочитал послание, а затем, вернувшись к началу, прочитал ещё раз.
— Значит, это я? — спросил он.
— Ты, — ответила мать. — Но, как говорил тебе отец, ты не должен воспринимать все это всерьез. Хмар считает, будто это очередной трюк жрецов. Якобы жрецы говорят подобное об одном мальчике в каждом поселении, чтобы укрепить в народе верность Империи. Здесь написано, они даже не известили Императрицу. А это даже мне представляется неразумным. Кроме того, даже если каждое слово в письме истина, кто слышал о людях по имени Дуннон или Маннаби? Поэтому не думай, что тебя ждет великая судьба, если ты сбежишь в Зейдабар. Ты, Маллед, ученик кузнеца и станешь кузнецом. Скорее всего — до конца жизни.
— Я знаю, мама. — Он тщательно свернул пергамент и убрал его в ларец из слоновой кости.
Мальчик задумался. Ему не очень хотелось стать героем, похожим на Грелдара, Рубрекира или даже Фаяла. Все эти бесконечные схватки, убийства и кровь вызывали отвращение, да и сама Империя вот уже двести лет живет в мире. Герои сейчас никому не нужны.
Избрание Заступником в эти дни не слишком большая честь. И вообще, он ничего не сделал, чтобы этой сомнительной чести удостоиться. Значит, боги избрали его ещё в утробе матери, если родимое пятно и вправду означает то, о чем говорится в пергаменте.
Это избрание не принесло ему ничего хорошего. Дурацкий пергамент пока только разозлил сестер — тем все и кончится, если оракулы действительно перестали отвечать.
Лучше всего, решил Маллед, выбросить эту глупость из головы и постараться, чтобы другие тоже забыли. Он отдал ларец матери и повернулся к двери. Мать устремилась к комоду.
Чем больше Маллед думал о послании, тем сильнее утверждался в своем решении сделать все для того, чтобы о его богоизбранности забыли в деревне.
Следующие несколько лет его жизни были посвящены достижению этой цели.
— Мне эль… — не очень уверенно произнес Маллед, усаживаясь за стол.
Минуло уже три дня, как ему исполнилось шестнадцать, и Бардетта намекнула, что недурно бы отметить такое событие добрым элем, но Маллед с этой мыслью до конца ещё не освоился.
— Сейчас, сейчас, — кивнула Зениша, новая служанка Бардетты.
Повернувшись на каблуках и зашуршав юбками, она направилась к бочонкам.
Маллед устроился поудобнее и огляделся. Небо словно прохудилось, дождь изгнал земледельцев с полей, и трактир был полон. Испарения от мокрой одежды пропитывали воздух, усугубляя духоту. Очаг в это время года не топили, но помещение напоминало парную.
Маллед вполне мог продолжать работу — кузница была защищена надежной крышей, но он предпочел устроить перерыв, зная, что в трактир может заглянуть Анва со своим отцом.
При мысли об Анве сердце его билось сильнее, а руки слегка подрагивали, ибо, по его мнению, Анва была самым красивым созданием под Сотней Лун. Высокая, быть может, даже слишком, она обладала прекрасной фигурой, огромными карими глазами и гладкой белой кожей. Говорила она всегда неторопливо и умно, чем разительно отличалась от хихикающих дурочек, коих в деревне пруд пруди. При виде Анвы у Малледа захватывало дух.
Девушки пока в таверне не было, зато её папаша, Драген, был тут как тут, и Маллед не терял надежды: если Драген задержится, его жена наверняка велит Анве привести его домой. А когда это произойдет, Маллед протянет Анве руку помощи. По дороге он сможет сказать ей хотя бы пару слов, а если Драген хватит через край — так и урвать у неё парочку быстрых поцелуев.
Драген вкупе с приятелями занимал стол в центре зала. Компания весело хохотала над какой-то шуткой. В чем там была суть, Маллед не расслышал — он то и дело поглядывал на дверь, боясь прозевать явление Анвы.
Дверь распахнулась, впустив в помещение вместе со струями теплого дождя торговца по имени Гремаян, а вовсе не Анву.
Торговца встретил радостный рев десятка глоток, и Гремаян, приветственно помахав всем рукой, принялся стряхивать промокшую шляпу. Взглянув на холодный очаг, он бросил шляпу на свободный стул, а сам плюхнулся на соседний. Только после этого Гремаян заметил, что промахнулся и набухшая шляпа красуется перед ним на столе.
— Бардетта, — рявкнул он, — бренди!
Бардетты в зале не было, и Зениша, сунув Малледу кружку эля, поспешила за бренди для торговца.
— Ты никак из Бьекдау вернулся? — пьяным голосом заревел Драген.
— Как видишь! — прокричал в ответ Гремаян. — И поверь, таких десяти миль под ливнем я не пожелаю и врагу!
— Лучше десять миль из Бьекдау, чем двадцать из Давренароджа! — гаркнул Драген. Он победно огляделся, как бы ожидая всеобщего восхищения его остроумием. Однако все промолчали, и ему пришлось утешиться огромным глотком пива.
Зениша принесла бренди.
— Спасибо, красавица! — Торговец с улыбкой отодвинул шляпу, чтобы освободить место для латунной кружки. — А не принесешь ли ты к бренди немного водицы? Ты, конечно, можешь сказать, что у меня воды больше, чем надо, и будешь права. Но та водица лилась по мне снаружи, а что касается нутра, так там все пересохло.
Зениша кивнула и зашуршала юбками, а Гремаян крикнул ей вслед:
— И не мог бы кто позаботиться о моем быке?
Маллед отпил эля, глядя на Гремаяна и не выпуская из поля зрения дверь.
— Ну, и чего нового в Бьекдау? — спросил кто-то после того, как торговец плеснул бренди себе в глотку.
— Они все с ума посходили, — сказал он, вытирая губы мокрым рукавом. — Из Зейдабара, от храмовых чародеев, только что поступило известие, будто невесть где — на востоке, в Говии или ещё каком богами забытом месте — появился новый вид магии.
Все крестьяне как по команде повернулись к нему. Послышался невнятный ропот.
— Новый вид магии? — раздался чей-то растерянный голос. — И как же такое может быть?
— Понятия не имею, — пожал плечами Гремаян. — Но толкуют, что это правда.
— Неужели? — Молодой земледелец по имени Оннел окинул взглядом зал и, заметив Малледа, спросил:
— Поделись, Избранный, что тебе на этот счет сказали боги?
Малледа, тихо сидевшего наедине со своими мыслями, окатило волной холодной ярости. Он посмотрел на Оннела сузившимися глазами, и в зале мгновенно повисла мертвая тишина.
— Заткнись, Оннел!
Но крестьянин уже достаточно набрался, чтобы продолжать в том же духе.
— Я только хотел…
— Я сказал, Оннел, заткнись! — прорычал Маллед.
Оннел побледнел. Его приятели, стараясь не привлекать к себе внимания, начали расползаться по углам. Рука Гремаяна скользнула к сапогу, из голенища выглядывала рукоять кинжала.
Оннел медленно поднялся на ноги, и пару минут оба противника молча смотрели друг на друга при гробовой тишине в зале.
Оннел, троюродный брат Малледа, был старше его шестью годами. Вот уже несколько лет он оставался самым дюжим верзилой в деревне, лишь немного уступая в силе кузнецу Хмару.
Но время его величия недавно закончилось, и произошло это, когда подрос Маллед.
Маллед давно дал понять землякам, что никому не позволит вспоминать забавный случай, имевший место в день его появления на свет. Эту мысль он внушал им всеми доступными средствами, вплоть до серьезного физического воздействия на взрослых мужчин. Случалось даже, на двух-трех одновременно.
Оннел, отличавшийся бычьими мускулами, имел к тому же рост более шести футов. А Маллед, хоть и продолжал расти, был примерно на дюйм выше и гораздо шире в плечах. Многолетнее размахивание тяжеленным молотом одарило его необыкновенной силой. Кроме того, Оннел предавался возлиянию уже несколько часов, а Маллед ещё не допил свою первую кружку эля.
Вообще-то Оннел не испытывал к родственнику неприязни. Маллед никогда не сделал ему ничего дурного. Во всем, что не касалось его богоизбранности, сын кузнеца был очень приятным, пожалуй, даже чересчур тихим парнем.
— Это была всего лишь шутка, Маллед. Ты уж меня прости.
— Шути, если хочешь, Оннел, но только когда меня нет, — сказал Маллед. — Каждому мужчине, женщине и даже ребенку в Грозеродже известно, что я не терплю, когда при мне упоминают об этом треклятом жреце и его глупых россказнях.
