Ознакомительная версия.
Однако билет заранее он так и не купил, а ночь уже близилась к концу. Пришлось-таки опять взяться за карту, только теперь Персефоний, развернув ее на столе, отвернулся и, не глядя, ткнул пальцем. Попал в Закордонию. Может, так и лучше. В империи наверняка будет ходить слишком много разговоров про накручинские события, а в странах Запада всем будет безразлично, откуда приехал разумный, тем более разумный с деньгами.
Решив так, Персефоний вызвал посыльного и отправил его в кассы, потом пересмотрел собранный в дорогу багаж и занялся револьвером. Вынув барабан, прочистил пустые гнезда, открыл одну из коробок с зарядами и некоторое время, морща лоб, соображал, что к чему. Похоже, сперва следовало забить запыжованные пули в гнезда барабана, потом засыпать порох и закрыть гнездо плотно прилегающим капсюлем. Персефоний покачал головой. Воевода не обманул: «магум» не так-то прост в обращении.
Пощелкав разряженным револьвером, чтобы рука привыкла, упырь обратил внимание, что при нажатии тугого спускового крючка барабан плотно прижимается к казенной части ствола. Поразмыслив, понял: так сделано, чтобы избежать рассеивания газов при выстреле. Видимо, именно это, вкупе с увеличенным зарядом пороха, и давало «магуму» необычайную мощь.
Небо уже зарумянилось, когда вернулся посыльный. Вместе с билетом он принес, как и просил упырь, несколько свежих газет и пачку кофе. Спать не хотелось. Плотно задернув шторы, Персефоний заварил кофе, поставил в изголовье дивана свечи и прилег, просматривая прессу. Читал внимательно, чтобы не думать о том, что в последний раз наслаждается уютом жилья.
Главной новостью был парад — он состоится завтра, то есть уже сегодня, сразу после заката. Перед парадом торжественный митинг, после — всенародные гулянья. Графство Кохлунд сделало колоссальный прыжок вперед («Разве нельзя идти шагом, обязательно прыгать, как лягушке?» — подумалось Персефонию), очистив свои ряды от предателей («Что, правительство разогнали?» — разойдясь, уже не сдерживал упырь сарказма). Представители развитых западных держав («Развитых? Вот еще словечко — то есть все остальные уже недоразвитые?») приветствуют Кохлунд на его пути к свободе («Так мы еще не допрыгнули?»).
Разногласиям в правящих кругах конец: Викторин, Дульсинея и Перебегайло принародно перецеловались («Ах, Малко Пупович, не у Шейкшира вам нужно поцелуй Жевуды искать…») и объединили усилия в борьбе за суверенитет Накручины.
Виднейшие разумные Кохлунда горячо приветствуют новую политику правительства. Банкир Тихинштейн, разорвав сорочку на груди, со слезами на глазах просит принять на становление ультрапатриотической армии его посильный взнос.
Звезда словесности господин Задовский жертвует на те же цели гонорар от готовящейся к выпуску книги «Огнем, мечом и прикладом», а также половину суммы, которую ему удастся получить в случае положительного решения суда с зазнобца Сникевича, который украл у него этот роман двадцать лет назад («???»).
Молодежь из военно-патриотических клубов «Парубки Биндюры», «Гадючина» и «Flame of freedom» в едином порыве явилась на вербовочный пункт и вступила в ультрапатриотическую армию.
Завидную сознательность проявила община упырей Лионеберге: почти полным составом она присоединилась к всенародному ультрапатриотическому движению и согласна нести вместе со смертными тяжелую дубину народной войны на территорию порабощенной имперцами Накручины. Королева Ночи благословляет своих подданных…
Боже, боже…
Персефоний погрузился в беспокойную дрему, но проснулся еще раньше, чем оплыли свечи. Повинуясь капризу, подошел к окну и приоткрыл штору. Свет ударил по глазам, на минуту он зажмурился и подождал, пока не побледнел въевшийся в сетчатку образ необыкновенно яркого дня, насыщенного синим, голубым, зеленым и почему-то розовым. Потом заставил себя снова приоткрыть глаза.
Небесная синева, сочная зелень растительности. Над крышами неторопливо плыли раскрашенные в синий с желтым ковры-самолеты полицейских патрулей, и Персефоний сообразил: это уже идет подготовка к параду. Он начнется через несколько часов. Парад, потом гулянья. Все полицейские силы привлечены к обеспечению порядка.
«Не посмотреть ли?» — подумал Персефоний. Подумал вполне безразлично, но тут же понял, что не сможет уехать, не побывав на параде. Изгнанник, он милостиво выпущен из балагана, но тут остается его город, его народ, тут остается жизнь, которой он принадлежал, хотя никогда и не думал об этом.
…Костюм из Ссоры-Мировой был уложен, и он облачился в нарядный сюртук поверх батистовой сорочки, повязал на шею вместо галстука янтарного цвета платок. На плечи набросил плащ — во-первых, удобно в дороге, во-вторых, любая другая одежда безобразно скособочивалась, стоило положить в нее проклятущий «магум», а Персефоний не собирался возвращаться и прямо с Гульбинки думал поехать на вокзал. Нахлобучив на голову котелок, он помедлил, выбирая между тростью и зонтом. Остановился на трости. Подхватил саквояж и стремительно вышел, не давая себе времени оглянуться. Запер дверь, ключ положил в карман сюртука и торопливо спустился по лестнице.
Справедливости ради надо сказать, что в конторе домовладельца Персефонию в значительной мере помогли преодолеть тоску расставания с родиной. Ненароком, конечно: просто сообщили, что он «больше не жилец — в смысле, под нашей крышей». Однако квартплату взять успели и вернуть отказались наотрез. Персефоний попробовал спорить, но бросил эту затею, покуда не то что на парад глядеть — жить не расхотелось.
Светились окна и витрины, вдоль мостовых горели цепочки фонарей, в воздухе мерцали разноцветными огнями мириады выпущенных на волю светляков, кое-где переливались магические радуги. Народ валом валил на Гульбинку. Дневные и ночные жители бок о бок пробивались по запруженным экипажами улицам и тротуарам, где теснились, образуя заторы, тележки торговцев. Все стремилось туда, в центр города.
Персефоний свернул во дворы, чтобы срезать дорогу, и тут столкнулся с неожиданым препятствием в лице тощего «фантомчика», о котором после стычки в «Надел и пошел» забыл, считая, что тот отозван.
— Не ходите туда, сударь! — воскликнул призрак, поднимая руку ладонью вперед. Персефоний не остановился и был удивлен ощутимым прикосновением чего-то материального, упругого и даже немного теплого. — Не ходите!
— Куда не ходить? Почему?
— Прошу вас, поменьше соприкасайтесь с действительностью. Не теряйте своего душевного настроя!
— Какого еще настроя, о чем вы?
— Позвольте объяснить, сударь. Перед вами существо глубоко несчастное, вечно голодное, потому как судьба по великим грехам моим определила мне питаться только чувствами нежными, хрупкими, сугубо романтическими. А для фантома это… вечное недоедание. И вот впервые вами так напитан, так напитан…
— Когда это вы успели мной напитаться?
— А нынче днем, когда вы бессонницей пострадать изволили, — доверчиво улыбнулся призрак.
— Что-то вы темните, — усомнился Персефоний. — Не помню я в себе никаких романтических чувств.
— А это потому, что вы как бы в забытьи пребывали, — охотно объяснил фантом. — Между тем чувства ваши были очень похожи на те, которые дневной житель, человек, скажем, испытывает ночью. То есть не тогда, когда из-за работы не до сна, а просто так — не спится, и все… Хорошо еще, чтобы ветер в листве, или дождик, или чтобы луна и облака вокруг такие… — Он попытался показать на пальцах, какие именно. — И мысли в голову идут — не о сиюминутном, а о самом важном…
— Так вы за мной подглядывали? — упрекнул Персефоний, впрочем, без особого осуждения. Вот только ясно, что призрак что-то скрывает. — Вам это господин Воевода приказал?
— Да в общем-то никак нет… — смутился фантом. — Хотя отчасти — так точно. Оне сказали: у них — то есть у вас — теперь перед отъездом чувствительность сделается, так ты покрутись рядом… В качестве награды, значит. А у вас лучше, чем просто чувствительность! — радостно заявил он. — У вас такое… какого я уже лет не помню сколько не едал! Другие-то все больше о себе да про себя…
— А я о ком? Уж извините, только мне кажется, вы обманываете, — сердясь, сказал Персефоний. — Зачем вам, чтобы я на парад не ходил, при чем тут чувства? Это ведь распоряжение Воеводы, так?
— Нет, это я сам! Хотя господин Воевода тоже бы сказал вам не ходить. Но я сам — вы ведь там глубокое чувство потерять можете, если увидите… — Он осекся.
— Что увижу? Или — кого? — нахмурившись, спросил Персефоний и вдруг понял. — Тучко? Бригадир Тучко где-то там? А ну, говорите толком, иначе…
Он сжал кулаки, и фантом невольно отпрянул: напитавшись силой чужих эмоций, он приобрел некоторую материальность и теперь был открыт для физических воздействий. Не в полной мере, конечно, но лицо молодого упыря стало вдруг таким жестким, что и неполная мера представилась более чем избыточной.
Ознакомительная версия.
