Она сидела без очков, и я отлично знал, что без них она ничего не видит. Очки лежали на столе, и я тайком накрыл их книгой, когда присаживался.
— Я из «Морнинг Пресс», — представился я. — Пришел чтобы взять у вас интервью о том, что думают участники марша протеста против ядерного оружия о праве женщин на защиту себя от термоядерной бомбы.
Она, прищурясь, вгляделась в меня и сказала:
— Если они не примут этот проект закона, мы взорвем ООН, и плевать нам на нью-йоркский спецназ. Я возглавляю движение марша протеста и как скажу, так и будет! — Она поискала свои очки, не нашла и добавила: — И вы можете процитировать мои слова.
— Против этого проекта закона действуют черные силы, — сказал я.
— Слышать не желаю никаких выпадов против групп национальных меньшинств, — заявила она. — Гарлемское похоронное общество «Я восстану из мертвых» готово стоять за нас до могилы. — Она пошарила рукой по столу, все еще надеясь отыскать очки. — Не видела ли я вас где-то раньше? Может, в психиатрическом отделении?
— Конечно, видели, — подтвердил я. — Мы товарищи по борьбе. Я ведь в действительности из Организации освобождения Палестины. «Морнинг Пресс» — это просто мое прикрытие как агента.
— Тогда мы можем говорить откровенно, — сказала мисс Симмонс. — Нельзя допустить термоядерной бомбежки, даже если ради этого нам придется взорвать весь мир. Не встречала ли я вас на занятиях по психологии в тринадцатой аудитории?
— Конечно, встречали, — подтвердил я снова. — Я сидел сразу же за вами и все время подбадривал вас.
— Тогда вас зовут Трогэпл, — сказала она. — Я всегда помню своих однокашников.
— Верно, — сказал я.
Она похлопывала по столу руками, снова пытаясь отыскать свои очки, и я решил, что мне лучше отвлечь ее внимание.
— А что вы здесь преподаете? — спросил я, делая вид, что указываю на книгу, но на самом деле передвигая ее к себе так, чтобы очки упали со стола мне в руку.
— Профессиональное поведение выпускников, — отвечала она. — Эти молодые учителя идут преподавать в средние школы и портят все дело. Поэтому мы заранее учим их быть спокойными и невозмутимыми и контролировать свои эмоции. «Пожалеешь ребенка — испортишь розгу» — это в наше время совсем не практикуется. На истерическое поведение учительницы смотрят с осуждением, даже если она обнаруживает банку с червями в своей сумочке. Куда же я подевала очки, чтоб им провалиться?! Вы нигде не видите моих очков, Трогэпл?
— Нет, — отвечал я, и это соответствовало истине, ибо теперь они уже находились у меня в кармане. — Но вернемся к выступающим против ядерного вооружения: каково будет ваше заявление, если тот ооновский билль не будет утвержден на Совете Безопасности?
Я отшатнулся, потому что Симмонс вскочила и пошла грохать кулаком по столу. Она рвала и метала, матерясь такими словами, которых я даже и не слышал-то никогда.
— И можете меня процитировать! — прокричала она наконец и плюхнулась на стул, совсем измотанная. — Но, разумеется, это просто немыслимо, чтоб они его не утвердили. Женщины всего мира собственными ногтями разорвут их на мелкие кусочки, да еще при этом будут хохотать!
Мне неприятно видеть, как женщины нервничают. Это отражается на твоих собственных нервах. Я решил, что мне лучше успокоить ее, переключить ее внимание на нежно зеленеющие холмы и звонко смеющиеся ручейки. Мне нужно было притушить безумное пламя, бушевавшее в ней, которое превращало ее глаза в пару кипящих котлов. И я сказал:
— Как я понимаю, вы также преподаете курс «Восхищение природой», иначе — природоведение.
Пламя забушевало еще сильнее.
— Трогэпл, было когда-то время, когда я получала наслаждение от этих коротких воскресных прогулок в лесу. Я могла весело болтать с кроликами и улыбаться нарциссам. Но в прошлом году, Трогэпл, случилась ужасная вещь. Она изменила мою жизнь!
— Расскажите, — попросил я.
— Трогэпл, вся беда в том, что в груди у меня бьется доброе материнское сердце. Именно поэтому я взяла в свою группу этот отвратительный, самый порочный, самый ужасный образец зловредной фауны, когда-либо придуманной дьяволом… — Нервы ее сдавали, губы подергивались, обнажая сжатые зубы, дыхание учащалось.
— Понимаю, — сказал я мягко. — Физик-ядерщик по имени Уистер.
Она соскочила с места и, хватая стулья студентов, нагромоздила из них высокую башню. Живо вскарабкавшись на ее вершину, она уселась там, покачиваясь и подслеповато озираясь по сторонам.
— Его здесь нет, — сказал я, желая ее успокоить.
— И слава Богу! — вскричала она.
В дверях с открытыми ртами стояли двое студентов, очевидно, дожидавшиеся начала лекции.
— Как я понимаю, — сказал я, — вам он несимпатичен.
Она завизжала так, что ушам стало больно.
Этим двум студентам, наверное, показалось, что я ее допекаю. Один из них убежал, а другой, мускулистый юнец, просто стоял и угрожающе смотрел на меня.
Мисс Симмонс, очевидно, совсем выдохшись, умолкла. У дверей стали собираться студенты. Первый что-то тихо говорил другим и указывал сперва на меня, потом на мисс Симмонс, сидящую прямо под потолком на качающейся башне из стульев.
— Мисс Симмонс, — обратился я к потолку, — прошу вас, продолжим беседу. К нам в редакцию поступили неоспоримые факты, свидетельствующие о том, что существует могущественная, как слон, как мамонт, политическая клика, стремящаяся тайно нанести поражение этому ооновскому законопроекту, и главный редактор направил меня к вам, чтобы услышать ваше мнение.
Она смотрела на меня из-под потолка, и, наверное, я казался ей бесцветным расплывчатым пятном. Я добился ее внимания, поэтому продолжал. После той первоначальной вспышки я все уже обдумал и теперь точно знал, что сказать.
— Я уверен, вы прекрасно понимаете, что кое-какие партии ценой своей жизни готовы помешать принятию этого проекта.
Башня из стульев дрогнула. Мисс Симмонс подслеповато таращилась на меня, готовая в любую секунду закричать опять. А я все говорил:
— Работая день и ночь, вкалывая как раб, выползая из всех щелей, словно подлая змея, молясь на черных мессах и завербовывая новых единомышленников, действуя исподтишка, с хитростью, на какую способен только он, этот человек стремится развратить делегатов с помощью женщин и наркотиков, шантажа и угроз и так загубить этот законопроект, чтобы ему уже никогда не поднять головы.
Я знал, что ее внимание принадлежит мне, так же как и внимание кучки парней-студентов. Наступил драматический момент. Я тянул с развязкой. Но, убедившись, что мисс Симмонс слушает мою речь каждой клеточкой головного мозга, я нанес смертельный удар.
— Имя этого тайного супостата — Уистер.
Она так и подскочила, пренебрегая всяческой осторожностью.
Гора стульев накренилась. Высокая башня начала падать, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее.
Стулья разлетелись в стороны, и мисс Симмонс рухнула на пол!
Трах!
По классной комнате с грохотом рассыпались обломки, и на меня с мощным ревом навалилась банда студентов.
— Он толкнул ее! — кричал один.
— Хватай его! — орал другой.
— Убить этого (…) мало! — вопил третий.
Я допустил ошибку. Я не отдавал себе отчета в том, что в нынешнее время появиться среди банды студентов — это все равно что войти в ангар в Афьоне. А я пришел безоружный!
Дубася меня кулаками и разрывая на мне одежду, они вытащили меня из аудитории на лестничную площадку. Одна честолюбивая душа сунула руку в мой рвущийся с треском плащ, достала бумажник и обнаружила в нем удостоверение агента ФБР.
— Фэбээровец! — заорал он. — Грязный, вонючий, паршивый фэбээровец!
Этого было достаточно. Они сбросили меня с лестницы, и я с глухим стуком брякнулся у ее подножия.
Вслед мне разъяренные студенты кинули мои бумажник и шляпу. Тут-то я их и перехитрил. Не дожидаясь, пока кто-то из них спустится по лестнице, я схватил бумажник и шляпу и помчался, как леопард, вон из этого здания. Рев возмущения удалялся от меня — ему ли было угнаться за офицером нестроевой службы.
Добрался я до Сто шестнадцатой улицы как раз вовремя, чтобы успеть на экспресс. Когда двери его закрылись, меня разобрал смех.
Я это сделал! В сущности, все сработало превосходно.
Если законопроект пройдет, Симмонс зло посмеется над Хеллером и язвительно скажет ему, что он прошел, несмотря на его самые подлые замыслы. А если не пройдет, я мог с уверенностью гарантировать, что жизнь его превратится в такой кошмар, с которым даже ему будет не справиться.
Несясь в болтающемся громыхающем поезде, я зализывал царапины на руках, вполне довольный самим собой.
Что за беда, в конце концов, если тебя немного отделают? Как говорят в Аппарате: нужно быть крепким и несгибаемым. Таким я и был. И в подобные моменты ликования телесная боль казалась почти приятной.
