— Костя, ты это серьёзно сейчас? — вздохнул Даниил Юрьевич.
— Да, а что? — вскинулся Константин Петрович, не обратив внимания на предупреждающий сигнал.
— Ничего. Просто я подумал — вдруг ты шутишь?
— Шучу? Такими вещами не шутят! Я отдаю работе всего себя, душу свою, можно сказать...
— Зачем отдавать работе душу? Она не шемобор — не оценит, — холодно ответил Даниил Юрьевич.
Константину Петровичу почудилось, что из приёмной, а заодно и из его лёгких кто-то выкачал весь кислород. Нет, показалось. Медленно-медленно, маленькими порциями он начал вдыхать воздух. Наверное, такие же ощущения испытывает влюблённый, когда слышит от предмета своих грёз: «Уходи! Я тебя не люблю!»
— Душно стало? Пошли воздухом дышать, — кивнул Даниил Юрьевич, делая знак следовать за собой.
Они вышли на лестничную площадку. Константин Петрович постарался ни о чём не думать: изгнание — значит изгнание. Награда — значит награда. На небо — так на небо. В ад — значит, в ад. Оглядевшись по сторонам, шеф резко наклонился, приподнял плинтус и вытащил из этого тайника клюку с металлическим клювом на конце. Затем ловко вставил клюв в отверстие на потолке и повернул рукоятку. Наверху что-то щёлкнуло, посыпалась пыль, часть потолка мягко поплыла вверх, открылся лаз. Даниил Юрьевич перевернул клюку, пошарил другим её концом в недрах загадочного лаза и вытянул складную лестницу, достававшую аккурат до самого пола.
— Полезай вперёд, — приказал он.
Константин Петрович давно не занимался физическими упражнениями, поэтому, взобравшись на чердак, слегка запыхался. Даниил Юрьевич уже ждал его наверху. Хорошо ему — перенёс себя наверх одной только силой мысли.
— Тут темно, дай руку, — чуть мягче сказал он. Так, держась за руки, шеф и его заместитель дошли до чердачного окошка, открыть которое вообще не составляло никакого труда. Видимо, Даниил Юрьевич и сам здесь часто бывал, и других приглашал.
— Вылезай, — улыбнулся он.
Жмурясь от яркого солнца, Константин Петрович выбрался на крышу и тут же ухватился за ближайший выступ.
— Не бойся, Костя. Не упадёшь, — сказал шеф. И тот сразу перестал бояться. Просто понял каким-то десятым чувством, что дом не позволит ему упасть вниз.
— У мунгов есть одно преимущество перед остальными людьми, — заговорил Даниил Юрьевич, балансируя на самом краю. — Свои желания мы исполняем сами.
Константин Петрович сделал несколько шагов верёд, пошатнулся и безответственно уселся на крышу, упершись ладонями в горячее железо и откинув голову назад. В выемке рядом с его левой ладонью обнаружились сохранившиеся с прошлого года сухие и лёгкие кленовые носики. Подчиняясь какому-то странному рефлексу родом из детства, он подхватил рукой побольше маленьких самолётиков и, размахнувшись, швырнул их вперёд. Они разлетелись, как стая буровато-серых ночных мотыльков, медленно-медленно опускаясь вниз в поисках почвы, на которой можно укорениться.
— Может быть, кому-то из них удастся прорасти. Потом, в будущем, — неуверенно пояснил он свои действия.
— Нет никакого будущего! — засмеялся Даниил Юрьевич и, сделав один неуловимый шаг вперёд, очутился рядом с ним. — Только настоящее. Его ты можешь подержать в руках, взвесить, ощупать. Оно — реально. Прошлое — это только воспоминание. Будущее — предчувствие возможности. И то, и другое находится у тебя в голове, а ты в этот момент находишься здесь.
Константин Петрович кивнул: сейчас ему совсем не хотелось спорить, и если уж начистоту — думать ему тоже не хотелось.
По двору на детском самокате ехала молодая элегантная дама в длинной красной юбке. Ребёнок (вероятно, владелец двухколёсного средства передвижения) бежал рядом и, скорее всего, давал советы.
— Вы создали эту иллюзию специально для меня? — тихо спросил Константин Петрович
— Ага, делать мне больше нечего. Скорее всего, ты сам её и создал. А ещё вероятнее, что она появилась тут без нашего участия. То же самое произойдёт с твоим желанием. Расслабься, позволь себе хотя бы немого побыть свободным, и оно, возможно, сбудется безо всяких усилий и с твоей, и с моей стороны.
— Я должен стараться, чтобы оно сбылось. Должен быть хорошим и заслужить, — вяло запротестовал Константин Петрович, но уже скорее по инерции, а не по велению души.
— Любовь — это не награда и не оценка по поведению, — умиротворяюще произнёс шеф. — Это — выигрыш. Самый случайный из всех выигрышей. Ты вытянул счастливый билет — теперь смотри не потеряй его, а лучше беги скорее за своим призом.
Парижские мунги как будто проснулись от спячки: оказалось, что мир полон удивительных возможностей. Что невыполнимые на первый взгляд желания — вполне выполнимы. Что казённая форма, делающая всех служителей «Макдоналдса» похожими на телепузиков, создана специально для того, чтобы собственная одежда сотрудника — да пусть даже дешёвые джинсы с распродажи в арабском квартале — казалась верхом изящества. Но главное — что новоявленный шеф не только с готовностью берёт на себя все проблемы подчинённых, но и всерьёз собирается их решать.
— Вы меня с четырёх сторон окружили, а надо с трёх — слышали, что Бойцы сказали? Китайская мудрость не зря гласит! Нельзя к шемоборам относиться добрее, чем к собственному шефу! Как самый главный, выписываю себе отпуск на два часа. Буду гулять по городу и пухнуть от гордости. А сопровождать меня будет вот она. — И Жан указал на печальную Машу, забившуюся в самый дальний угол.
На улице было солнечно и тепло — настоящее лето, особенно по питерским меркам.
— Почему ты взял меня с собой? — спросила Маша. — Тебе же одному будет легче собраться с мыслями.
— С какими мыслями? Я просто воспользовался случаем, чтоб свалить с работы и погулять. А тебя прихватил потому, что ты приуныла. Завязывай давай с этим уже. Уныние — признак душевной лени.
— Лени?
— Конечно. Для того чтобы унывать, не надо ничего делать: действовать, думать, добиваться. Сижу такая и унываю. Может, найдутся дураки и пожалеют меня.
— Я не унываю. Я просто чужой себя почувствовала.
— Хватит чувствовать себя чужой — ты не только своя, ты теперь ещё и любимчик шефа. Заметила, как все тут же кинулись выслуживаться передо мной? А ты — нет. За это я тебя и выбрал.
— Видишь, как полезно унывать! — улыбнулась его собеседница. — Если бы я стала действовать, думать, добиваться, то торчала бы сейчас за прилавком.
— Даже если бы ты стала действовать или добиваться, я всё равно бы выбрал тебя. Потому что мы с тобой похожи — я же уже говорил. А что не попыталась мне понравиться — это просто дополнительный яркий штрих к твоему и без того прекрасному портрету. Знаешь, когда я первый раз влюбился — в одного парня, на три года старше, — я очень старался ему понравиться. Из кожи вон лез. Но он решил, что я — слабый. И не достоин общения на равных. Отказал даже в дружбе — не лезь, сказал, ко мне, я в бесплатной прислуге не нуждаюсь, и перед пацанами стыдно. С этого момента я решил: всё, хватит, не буду пытаться понравиться кому-то. Нравиться надо себе.
— Да, верно, — кивнула Маша.
— К тому же если не пытаешься понравиться комуто одному, то можешь понравиться сразу многим! — подмигнул Жан.
— Ну ты действительно всем нравишься. А вот я — нет. Пытаюсь я нравиться или не пытаюсь — всё равно.
— Ну, привет. Мне ты нравишься. Старику Жилю — тоже. Даже дядьке Кастору... да и остальным.
— Амадин, — вздохнула Маша. — Амадин не скрывает своего отношения ко мне! А относится она ко мне с презрением. Конечно. Стыдно быть такой, как я.
Амадин — одна из менеджеров зала: красотка мулатка с осиной талией и длинными ногами. В профсоюзе она не состояла, мунгом не была, но Маше досаждала при всяком удобном случае.
— Это не твои проблемы, а проблемы Амадин, — жёстко сказал Жан. — Ей должно быть стыдно за то, что она не умеет управлять собственными эмоциями и ведёт себя как пятилетний ребёнок. С женщинами такое случается, если спать с ними, но не любить.
— Какой специалист! Ты когда-нибудь спал с женщиной, чтобы так рассуждать?
— Конечно! Спал, и не раз. Неужели я буду упускать шансы, которые подкидывает мне жизнь? Только... — Жан покраснел — такое Маша видела впервые. — Только я никогда не чувствовал себя таким развратником — ни до, ни после. Это было самое порочное, что я когда-либо делал. Когда я в школе перепродавал наркотики, что вообще-то запрещено нашим законом...
— Нашим тоже.
— ...даже тогда я не чувствовал себя таким плохим и порочным.
— Значит, тебе всё-таки нравятся девушки?
— Нет. Мне нравится быть плохим парнем. Для этого нужны женщины и наркотики. А когда я просто хочу нормальной человеческой любви — есть мужчины и вино.
Они прошли несколько кварталов в молчании, думая каждый о своём. Но тут из набежавшей тучи закапал дождь: летний, тёплый и ароматный.
