— Печенеги, князь. — Саркел не мог привыкнуть к странному князю и странному селу, хотя и прожил здесь уже полгода и вполне сносно освоил странный язык этих неопрятных и каких-то нездоровых людей. — Большая орда, судя по дозору.
— Забавно, — князь, прищурившись, посмотрел на небо, — я еще никогда не бился с печенегами!
— Они хорошие воины. — Саркел преданно глядел на князя. — Я думаю, они сожгут село и всех убьют. Твои нахапетовцы, князь, плохие воины. Ты и княгиня с сыном должны бежать, я буду вести вас до Шарукани, там сейчас Святослав, князь Полянский.
— Дорогая, — князь повернул голову к княгине, вышедшей на крыльцо, и Саркел опустился на оба колена, — Саркел уверяет нас, что мы без пяти минут пленники печенегов, а наши добрые нахапетовцы, — он обвел рукой подошедших к крыльцу мужчин села, — ни на что не годные воины.
— Дорогой, — улыбнулась княгиня, — наш Саркел хотя и славянин, но тоже печенег.
…Глубоко в душе Саркел считал князя колдуном, пришедшим из белого края чуди заволоческой. Только там, за Белоозером, водились люди-мороки, колдуны-мухоморники, заволакивающие глаза чужими снами и заводящие в круговые дороги и топи непролазные дружины киевские. Сам Саркел был из племени северян, служил в дружине Святослава сначала стрельником, затем и уходящим в степь путником, ибо умел понимать дыхание коня и зверя дикого, мог слушать шепот трав и сливаться с ними, становясь невидимым. Его не кусали змеи, самые непроходимые топи он проходил, не замочив ног. Но шесть месяцев назад травы не укрыли его, и Саркелу пришлось познать аркан пленника всего лишь в одном дне ходьбы от киевского форпоста в Белой Веже. Тяжела доля пленного воина-разведчика. Печенеги не глумились над ним и ни о чем не спрашивали, и так было ясно, что он лазутчик. Ему скрутили руки, набросили аркан на шею, и отряд легкой иноходью поскакал в степь. Именно в этот момент Саркел понял, что это хазары, по какой-то причине маскирующиеся под печенегов. Лишь хазарские кони могли так плавно идти грациозной иноходью, не сбиваясь с шага сутками. Саркел, конечно, бежал за ними, не падал, но понимал, что, если они не остановятся для привала в ближайшие несколько часов, он упадет и погибнет. Судя по направлению, они двигались в сторону Меотийского болота, гораздо левее Корчевских застав. А на закате, когда огромное, напоминающее золотой дискообразный всполох солнце уходило за горизонт и Саркел уже два раза запнулся, хотя и устоял на ногах, ему пришлось увидеть бегущую по степи женщину с распущенными волосами и поднятыми вверх руками. Женщина смеялась и время от времени высоко подпрыгивала, переворачиваясь в воздухе. «Травяника», — захолодел от ужаса Саркел. — Вот, значит, какой печальный конец уготовлен мне. За что, Сварог?. Нет ничего ужаснее для воина в степи, чем встреча с высасывающей кровь степной ведьмой «травяникой». Старые дружинники говорили Саркелу, что этой кровью ведьма поддерживает каменную жизнь степных идолов, и обескровленный степняк тоже становится идолом…
Саркел не удивился легкости, с которой «травяника» догнала всадников и оборвала кожаный аркан почти у самой его шеи. Его удивило лишь то, что хазары, невесть зачем прикинувшиеся печенегами, даже не замешкались, не выказали растерянности и страха, увидев кошмар каждого кочевника, дикую степную ведьму, а как продолжали кони свой бег изящной иноходью, так и бежали все далее и далее, унося странных поработителей в сторону уходящего за горизонт солнца. Лишь последний всадник, на ходу сматывая оборванный аркан, неожиданно для Саркела громко и равнодушно расхохотался. Но скачущий впереди него всадник оглянулся и ожег смеющегося плетью так, что у того через все лицо образовался багрово-кровоточащий рубец.
— Ты кто? — участливо спросила «ведьма». — Я тебя спасла, и ты теперь под моей защитой.
— Да, — кивнул головой Саркел, — теперь я твой брат.
Воинский закон Руси обязывал Саркела назвать спасшего его кровным братом или сестрой и посланцем Сварога. Но не ведьму же! Ведьма, к великому смущению Саркела, была необычайно красива. Такую тонкую и хмельную красоту он видел лишь издалека, когда царские хазары привозили своих дочерей в Киев и выдавали замуж за князей, знать и титулованных дружинников. Сам Святослав был женат на хазарской принцессе и не чаял в ней души, Ярополк и Олег были хазарской крови и впитали вместе с молоком матери иудаизма тайное моление. Лишь младший сын Святослава, Владимир, будущий гонитель ведической веры, был от ключницы, Ольгиной рабыни Малуши, сестры дружинника Добрыни… Немного успокоившись, Саркел увидел на шее ведьмы точно такой же золотой крестик, как у купцов из Византии, которых приводили в Киев через Шерукань и Переяславль тмутараканские дружины. Точно такие же золотые амулеты носили в знатных домах Киева и даже в княжеских палатах, с благословения старой княгини. Саркел окончательно успокоился и признал странную спасительницу своей сестрой и повелительницей…
Таким образом Саркел попал в Нахапетово и стал начальником стражи княжеского дома. Князя он уважал и боялся, княгиню любил и тоже боялся, княжеского сына боготворил и не боялся, он ему поклонялся и не задумываясь отдал бы жизнь за него. Одним словом, Саркел был слугой, дядькой, учителем, братом и сторожевым «волкодавом» для княжеского сына. Самих нахапетовцев он не любил, ничего тупее и ленивее не видел в своей жизни. Если бы не долг чести, он бы покинул Нахапетово из одного презрения к раболепию подданных князя.
Иногда Саркелу казалось, что «печенеги-хазары» слишком странно его полонили, как будто бы специально сделав так, чтобы его спасла княгиня, и он стал ее должником. Но такие мысли Саркел отгонял от себя, ибо душой и сердцем стал предан странным и завораживающим князьям Нахапетово, о которых ни сном ни духом не ведала Киевская властная верхушка…
Саркел вывел из недавно построенной конюшни коня для князя. У него был точно такой же, половецкий, при скачке стелющийся, истинно степной.
— Князь, — он подвел коня прямо к ступеням крыльца, — почему тревожный голос молчит, ратников не сзывает?
— Мой добрый слуга, — «Улыбчивый» легко вскочил на коня и, крепко сжав его бока коленями, тронул с места. — Какие они, да простит меня Бог, ратники? Пусть лучше княгиня с нами едет. Вполне возможно, что и этого не понадобится, я допускаю, что орда просто мигрирует куда-то и совсем не воинственна. — Князь пустил коня в галоп к воротам, ведущим из Нахапетово в степь.
— Береги Саркела, князь. — Княгиня как бы осенила их поднятой ладонью с верхней ступени крыльца. — Не увлекайтесь, будьте осторожными.
— Слушаюсь, моя повелительница! — крикнул Саркел и галопом поскакал вслед за князем…
Ощетинившееся невообразимым для начала десятого века частоколом Нахапетово выглядело устрашающим настолько, что уже не одна орда почла за благо обойти стороной это жуткое место. Нанятые для обучения селян степняки все как один убежали из Нахапетова от страха перед неизвестным племенем разнузданно-легкомысленных и порочных колдунов. Частокол выглядел воистину ужасно: по углам, выполняя роль сторожевых башен, со стороны степи были вмонтированы два трактора «Кировец», а со стороны моря обыкновенные «Беларусь». Снятые с бывших ремонтных мастерских железные ворота, модифицированные местными умельцами механиком Котовым и автослесарем Савкиным, то есть нынешними ратниками Бурым и Саввой, вполне справлялись с ролью ворот, легко и быстро открываясь и закрываясь под звуки сирены воздушного оповещения из бывшего кабинета бывшего инструктора по гражданской обороне Солеплетова, который в данный момент сидел в холодной за то, что два дня назад в нетрезвом виде, упившись самогонкой, вышел в ночной дозор… Далее от ворот и начиналась наводящая на степь ужас ограда из бетонных столбов и плит, разобранных с молочной фермы, двух цехов по переработке и консервированию рыбы, дворца культуры и школы. В ограду через каждые пятьдесят метров были вмонтированы трактора «Ка-500» и «Ка-700», грузовики и прочая техника на дизельной основе. Три врытых в землю резервуара с соляркой удачно попали в зону выдернутого из прошлого в прошлое пространства. Так что можно представить, что чувствовали степные орды, подступающие в боевом порядке к Нахапетову, когда вдруг раздавался невиданный рев и вой, оформленный светом из глаз демонов. Легкокрылая весть уже облетела всю степь, сообщая о черном гнезде жутких и мерзких магов, задумавших отравить море, степь и сны великих вождей, дремлющих в степных курганах. Уже был брошен клич, чтобы собирались мудрые волхвы, ушедшие из начавшего исподволь охристианиваться Киева, мудрые шаманы кочевий, хазарские жрецы тайноглазой молитвенности, и думали, как оградить мир от черного зла, «восставшего из недр земных». Но не все было так просто и у нахапетовцев. Они вдруг стали замечать, что бетонные столбы и плиты ограды как-то уж слишком быстро начали разрушаться и подвергаться непонятной быстродействующей коррозии. Солярка в цистернах еще как-то держалась, хотя было заметно, что ее свойства стали слабеть. А вот пятна мазута на земле неожиданно покрылись густой растительностью, что напрочь противоречило антиэкологическому мировоззрению селян, привыкших к более робкому поведению природы. Нападкам степи подвергалось все, что они принесли с собою из 21-го века, включая само мировоззрение. Глаза нахапетовцев с отвращением натыкались взглядом на безобразные предметы в своих домах, и вскоре на задах дворов образовались свалки из выброшенных телевизоров, видеомагнитофонов, электроприборов и прочего хлама. Да и вообще, жители села стали очень серьезно относиться к началу десятого века. Он оказался веком индивидуальностей, личностей, в нем многое, почти все, зависело от тебя самого, тогда как в их прошлой жизни в будущем все было непонятнее, необъяснимее, тревожнее и безнадежнее от порочной изощренности. Селяне не понимали, что в начале десятого века можно было быть проданным в рабство, всю жизнь быть в этом рабстве с цепью на шее, но не быть рабом. Это был мир рабовладельческих построений, в котором еще не было рабской генетики. Она осталась там, в светлом будущем начала двадцать первого века.
