— Я, вообще-то, первая спросила! — возмутилась пикси и стукнула кулачком по уху эльфийки. Та из вежливости потёрла его, вряд ли ощутив удар, и сказала:
— Да должны бы уже объявиться…
Я задумался. С одной стороны, и Пётр, и Кана не показали большой пользы как инструменты. С другой — как ни крути, а Эллеферия однозначно пригодилась. К тому же, брось я их тут, роман с ней так и остался бы упущенной возможностью.
Пожалуй, в роли придатка к богине их присутствие допустимо.
На эти рассуждения светлый червь в боку пошевелился. Его покоробило моё пренебрежение, подумать только! Ну-ну, поучи меня сопереживанию, дрянь.
Отвлёкшись на паразита, я не сразу почувствовал появление эмоций в коридоре. А когда ощутил — стало поздно.
Со звучным грохотом двери, казавшиеся нерушимыми, выбили. Одна створка повисла на чудом уцелевшей петле. Другая улетела к кровати и обрушила столбики, на которых висел балдахин.
Поднялась пыль, и я, не сдержавшись, чихнул.
В комнату шагнула девушка, за которой следовали штук пять серьёзных, похожих до безобразия мужчин. В руках они держали посохи. За людьми волочились длинные тёмные плащи, расшитые белыми крестами. Плащ девушки скрепляла у горла брошка в виде циркуля и наугольника, чьи кончики соприкасались.
— Не ждали русской инквизиции? — спросила девушка, оглядывая покои, — Что ж, никто не ждёт.
Она подняла посох и ударила им по паркету, с видом торжественным и едва ли не церемониальным провозгласив:
— Богопротивные нелюди, во имя и славу Господа Непрощающего, вы заключаетесь под стражу Святейшей Инквизиции.
Глава 4
В предводительнице клириков меня привлекли две особенности.
Во-первых, внешне она воплощала опасность. Угловатые черты лица добавляли ей странной, хищной привлекательности, делая похожей на обнажённый клинок.
Каштановые волосы были обстрижены ещё короче, чем у меня. На левой щеке белёсым бугорком проступал шрам. Весь облик девушки свидетельствовал о несгибаемости характера, твёрдости помыслов — и ходящего с этими свойствами фанатичного косномыслия.
Во-вторых, несмотря на всячески демонстрируемый ею праведный гнев и готовность покарать врагов церкви, внутри она испытывала лишь… настороженность и странную в этих обстоятельствах лёгкую жалость.
Девушка не ненавидела эльфов — по крайней мере, лично к нам она не испытывала никаких сильных чувств. Я даже уловил краткую вспышку заинтересованности, мелькнувшую в ней, когда она пристальнее вгляделась в меня.
Приятно встретить в религиозной организации разумного, который не является её бездумным винтиком!
Хотя особых преимуществ нам это не давало. Ведь, в конце концов, мужчины испытывали как раз те эмоции, которые полагалось испытывать дуболомам на побегушках у бога. И как раз они и собираются брать нас под стражу.
Их священная ненависть пролилась бальзамом на мою измученную сущность. Натёртые до блеска медные кресты, свисавшие с их шей, напомнили рабские ошейники.
Я потянулся было к куклам Иешуа волей, предвкушая, сколько страха, боли и ярости инквизиторы подарят мне, перед тем как умереть… и шевеление паразита одёрнуло меня. Он не проявил избыточную настойчивость, которая бы указывала, что он против гибели этих конкретных смертных. Нет, мерзкая дрянь протестовала против любого использования воли.
Ты — раб и остаток раба, бестолковая дрянь, ведомая своим господином, мысленно обвинил я осколок. Потому-то тебе противно любое движение разумного, что не связан чужой моралью.
Осколок не отозвался.
Тем временем меня и Лютиэну взяли в клещи. Четыре инквизитора наступали, выставив перед собой посохи. Пятый свёл ладони, оставив меж пальцами крошечную щель. Он быстро шептал слова не то молитвы, не то заклинания. Над его руками вспухала, искрясь и наливаясь пронзительно-голубым, шаровая молния.
Вероятно, этого припасли в качестве решающего аргумента.
Предводительница церковников осталась на месте и, казалось, лишь наблюдала за действиями подчинённых. Ладонь её сжимала брошку.
Лютиэна вскинула руку, пробормотала заклятье. Ничего не произошло.
— Глушилка, — констатировала она, — до второго, а то и третьего ранга. Хорошо подготовились.
Ну, конечно, в такие моменты людская магия не могла нас выручить. Я и не сомневался. Апофеоз урезанности земного мышления, продукт слепоты поколений — вот что такое местная людская волшба. Навыдумывали детских приёмчиков, разработали не менее детские штуковины, чтобы эти приёмчики блокировать…
Но, вообще-то, становиться узником церкви я не хотел. Особенно после того, как уничтожил одну из главных реликвий этой самой церкви. Поступить так — всё равно что признать поражение, когда взял на абордаж купеческий корабль и почти закончил вырезать охрану…
…может быть, мой последний (нет, уже предпоследний) призыватель был не рыбаком, а пиратом. Я всегда путал эти занятия, настолько они были в своей сути похожи. И то, и другое основывалось на убийствах ради выгоды.
Тут мои размышления прервал набалдашник посоха, устремившийся к лицу. Я увернулся — и напрягся, ощутив, какого труда мне это стоило.
Святоши обвешались артефактами, которые усиливали их. По-другому такая скорость была обычному человеку недоступна.
На меня обрушились выпады: один, другой, третий. Я уходил в сторону, пятился, кое-как избегая подворачивавшейся под ноги мебели.
С голыми руками против вооружённых не повоюешь.
Я, впрочем, попытался. Швырнул ближайший стул в одного церковника, плюнул в глаза другому. Тот на мгновение застыл, и я врезал ему по челюсти, отчего его повело.
Увы, из боя он не вышел. Эльфы не славились силой, способной вырубить раздутого от артефактов бойца.
Как ни странно, мне помогала Дженни. Носилась среди инквизиторов, запутывала их, норовила пролезть к уязвимым местам, а разок вцепилась в нос святоше с такой яростью, что оторвала его кончик.
Внезапно проснувшаяся в пикси преданность удивляла, но я быстро сообразил, что боролась она скорее за Лютиэну, чем за меня.
Сестра же пряталась за моей спиной и что-то торопливо колдовала. Её отчаяние подбадривало меня, однако на сей раз, ради разнообразия, я бы предпочёл, чтобы в эльфийке было побольше уверенности в себе.
Она ведь была нашим ключевым шансом на победу.
Вдруг девушка, похожая на клинок, вздрогнула. От неё дохнуло страхом.
— Остановите её! Негатор не…
В следующий миг произошло сразу несколько событий.
Мне в висок прилетел удар посоха. Мир мгновенно окрасился в тёмные тона, от боли закружилась голова.
Лютиэна выпалила последние слова заклятья, и изо всех деревяшек (многие из которых совместными усилиями меня и инквизиторов превратились в щепы) в клириков устремились тонкие древесные нити. Или правильнее назвать их стрелами? Во всяком случае, парочка клириков мгновенно превратилась в истекающих кровью ежей.
Маг, что управлял молнией, воздел руки, готовясь обрушить на нас трескучую смерть.
Из коридора прямо в гущу битвы влетел Пётр Белавин. Он сшиб с ног предводительницу инквизиторов. Эффект был примерно как от груженой повозки, которую столкнули с холма на идущего внизу человека.
Девушку отбросило на мага, тот потерял контроль над молнией, и она упала на него, угодив в плечо. Оно мгновенно исчезло, словно его слизнули.
Запахло палёным мясом.
Маг заорал — дико, визгливо, захлёбываясь.
На ногах остались два инквизитора, и о них можно было сказать так лишь номинально. Одному древесная стрела пробила живот, пришпилив к стене, и он пускал кровавые пузыри. Последний счастливчик почти не пострадал от эльфийской магии, но Лютиэна подхватила посох, который выронил один из его товарищей, и вбила его кованое окончание человеку в зубы.
Тот подарка не оценил, сложился пополам, опираясь на своё оружие.
Из-за дверной рамы в комнату заглянула Кана. Охватила последствия схватки, позеленела и спряталась обратно.
