Поднесла старуха зеркало к самому носу, вроде как убедиться — то ли.
А что дальше приключилась, Миля понять не успела. Застило ей глаза поволокой, ломота во всё тело вступила. А как взор прояснился, обнаружилось, что место старухи заняла юная красавица в одеяниях богатых.
Миля же... А что Миля? Одежда её обветшала и клочьями повисла, кожа тёмной стала и морщинистой, пальцы скрючились, спина согнулась.
— Что со мной? — пролепетала Миля и голос свой не узнала: скрипит, как телега не смазанная, блеет, как овца немощная.
А красавица зеркало в широкий рукав сунула, брови соболиные нахмурила да как крикнет:
— Стража!
Выскочили невесть откуда воины в малиновых кафтанах:
— Что случилось, государыня?
Стала было Миля объяснять, но у ведьмы, что из старухи в красавицу обернулась, голос был звонче, бойчее, враз Милино бормотанье перекрыл:
— Возьмите эту босячку сумасшедшую и бросьте в узилище подземное! Она к нам сад без спроса пробралась, царицей себя величает, а меня самозванкой, да ещё убить грозится. Заприте её в темнице навеки вечные! Пусть сгниёт да сгинет в мешке каменном!
Кинулась Миля спорить, да кто ж оборванке поверит? Схватили стражники её за руки, повели к башенке расписной. Снаружи-то башня весело смотрится, сказочно, а каково там внутри?..
Миля тихо идёт, не упрямится, и вот стражник один другого спрашивает:
— Что это матушка-царица на нищенку убогую взъелась? Прежде бы пирожком угостила да серебром подарила, а тут — в темницу на веки вечные! Не по-людски это.
Другой в ответ плечами пожал:
— Велено в темницу, значит, в темницу. Посидит малость, в разум придёт... А там видно будет, — и товарищу подмигнул.
На этом Милин сон оборвался. Она ведь об интересном просила, а какой интерес в тёмном узилище сидеть да о судьбе своей горькой печалиться? Так что остаток ночи у Мили без сновидений прошёл, а утром увиденное показалось ей далёким и не особенно важным. Ясно же, что это её подсознание рассказ Ярилкин на свой лад переработало.
Как проснулась Миля, сей же час голод лютый ощутила. Велела костру разжигаться да каше вариться, а сама пока за сухари принялась.
Сухари здешние лёгкими были да хрусткими, грызть их — одно удовольствие. Хрустела Миля и невольно раздумывала, отчего в лице красавицы-царицы её, Милины, черты с другими смешались — чужими, но будто бы знакомыми, и почему злая ведьма-старуха на добрую бабку-травницу из деревни походила. Может, потому что в жизни Миля других ведьм не встречала?
После завтрака нырнул Ярилка обратно в бочку, и поехали они с Милей дальше. По дороге завёл щук серьёзный разговор:
— Ты, Эмилия, меня от погибели спасла, и за это я тебе век благодарен буду. Но коли хочешь впредь дар чудесный от меня получать, знай вот что: невместно людей памяти лишать. Щучье веление многое исполнить может. Но всякой силе предел положен. Нельзя человеческую природу изменять. Захочешь, допустим, злодея к добру направить — из лучших побуждений, или любовь внушить холодному сердцу, или вот, как ты, — память отнять. Вроде пустяк. Что тут дурного? А только три таких желания загадаешь, и пиши пропало: ко злу обратишься, назад не воротишься. Таков закон волшебства.
Задумалась Миля — и что возразить, не нашла. Правильный закон. Не хотела бы она на месте того оказаться, кому память стёрли или чувства подменили. Быть самим собой — первейшее право личности, даже дурной и глупой, и преступно на право это посягать. Затем мысли Милины дальше двинулись, и родился у неё вопрос:
— Вот ты — волшебный щук. Всем желания исполняешь...
— Не всем, только добрым людям.
— А откуда известно, что человек — добрый? Вот я, допустим, не добрая, не злая
— самая обыкновенная.
— Это ты себе цены не знаешь, — усмехнулся Ярилка. — А добрый человек или нет, выяснить легче лёгкого. Попросил я тебя не губить мою щучью жизнь, отпустить обратно в речку, ты и отпустила, сжалилась. А могла бы торг начать: мол, какая мне от этого выгода? Или просто на уху порубить, потому как лучше щука в котле, чем посулы несбыточные, хоть в небе, хоть на земле.
— Вот, значит, как, — озадачилась Миля. — Опасная у тебя работа. И неблагодарная.
— Отчего ж неблагодарная? Я людей счастливыми делаю. А коли человек счастлив, то и мне удовольствие.
— Так я и говорю: ты чужие желания исполняешь. А самому-то чего хочется? Если надо, чтобы я за тебя желание высказала, так это без проблем. Только дай знать!
— Мне желать не положено, — щук насупился.
— Как это не положено? Всем положено.
— А мне — нет! Служба моя такая и доля рыбья — о чужих желаниях заботиться.
— Так, может, ты хочешь, чтобы тебя от службы освободили? Как в сказке про Аладдина и джинна! Своим последним желанием Аладдин дал джинну свободу. Хочешь, и я тебя на волю отпущу? Ну, как только узнаю способ домой попасть...
— Ага, — щук злорадно ощерился, — все вы, люди, такие, даже самые лучшие. Только о себе думаете. В твоём мире магии нет, и от щука волшебного пользы не будет. Так что можно ему и волю дать, сделать широкий жест...
— Стой, телега! — крикнула Миля. Обида её взяла. — Хочешь, я тебя прямо сейчас освобожу, и пропади всё пропадом! По щучьему веленью...
— Стой, глупая! Замолчи! Что я с этой щучьей свободой делать стану? За карасями гоняться или куликов в камышах караулить? Мне такая свобода не нужна. Другое у меня желание.
— Какое?
— Не скажу. А то не сбудется.
Как Миля не упрашивала, — молчит Ярилка, словно рыба. Ни словечка больше не вымолвил. Тогда и она решила со щуком не разговаривать. Сидит, надутая, скороговорки твердит.
На другой день, понятное дело, обида подутихла. Кто такая Миля Ярилке? Малознакомая девушка из другого мира. Очередная клиентка — желальщица. Нет у неё права ему под чешую лезть. Кто знает, по каким законам жизнь волшебных рыб устроена, и какие в ней течения тайные да камни подводные имеются.
7
В общем, помирились Миля с Ярилкой и стали к смотринам готовиться.
Подготовились на славу!
На седьмой день пути подкатила к граду стольному не крестьянка в телеге, а барышня-боярышня в ландо-кабриолете. Наряжена в тафту и бархат, украшена жемчугом да самоцветами, на ногах сапожки расшитые, на голове венец золотой. Телега, то бишь ландо, парчой и мехами убрана, бочка с щуком крышкой закупорена и в драгоценный чехол одета.
Руки Милины за дни праздности от мозолей да ссадин отошли, кожа стала нежной, гладкой. Пусть попробует Жиронежка её мужичкой обозвать!
