— Во первых: не из за чьей то спины нужно говорить. Встань и выскажись открыто. Поднялся молодой сержант пограничник — так считаю не только я, так считают многие из нас…Я оглядел сидящих. Кто то опустил голову, кто то открыто смотрел мне в глаза.
— Начну с главного. В моем подразделении каждый говорит за себя, а отвечает за тех, за кого я ему поручил отвечать. Я беру в свое подразделение тех кого Я СЧИТАЮ НУЖНЫМ И НА УСЛОВИЯХ, КОТОРЫЕ Я СЧИТАЮ НУЖНЫМИ! Лично ты согласился с моим требованием, а сейчас ты выражаешь свое недовольство не мне, чтобы я объяснил тебе, почему я принимаю такое решение, а между бойцами, подбивая других согласиться с тобой и выразить свое недовольство своему командиру — мне. Напомню всем свое условие: недовольный или несогласный может покинуть мое подразделение в течение недели. Неделя еще не прошла, так что ты выйдя с базы успеешь догнать группу и помочь ей добраться до своих. Микола Степанович — обратился я к старшине завхозу — вы не желаете покинуть подразделение с пограничником? — Никак нет, товарищ командир — не желаю. Кто то из находящихся здесь хочет покинуть подразделение? Желающих не нашлось. — Принесите сюда вещмешок с вещами пограничника, его винтовкой, едой на три дня и сотней патронов. А я продолжу… Прочность любой, даже самой прочной и толстой цепи определяется крепостью его самого слабого звена. Кем в нашем подразделении были бы те, кого я не взял? Слабым звеном. Что такое слабое звено в регулярной части? Это те, кто не может сражаться с врагом и главное — уничтожать его. Что делает слабое звено, когда на цепь наваливается тяжесть? Оно разрывается! Одна из причин, почему враг уже там, а такие, как он здесь — в том, что слабое звено лопнуло, когда враг нажал на нашу цепь, которая защищала наши границы. Эта причина — сомнение в правильности решений командира. Не все командиры умеют принимать правильные решения. Я — УМЕЮ! Кто то в этом уже убедился, кто то скоро убедится… Сомнение не только враг бойца, но и окружающих его товарищей. Но это в обычной воинской части. В нашем подразделении сомнение — смертельно опасно для ВСЕХ бойцов и командиров. Нас не много и действие каждого не просто сражаться с врагом, а сражаться как одно единое целое. Береза — Картузсская. Кто там был, знает, что это такое, остальные — узнают. Мне дорог каждый боец моего подразделения и я не хочу никого терять из за чьего то сомнения или неспособности сражаться с врагом. Что получится, если я стану оставлять у нас всех, кто захочет, или кому далеко и страшно идти по захваченной врагом территории? Небольшая часть будет сражаться, остальные будут сидеть на базе и выполнять какую нибудь работу. В случае нападения это большая часть, неспособная сражаться будет только паниковать и мешаться. А главное, ее нельзя будет бросить, как например, имущество. Жалко, но жизнь дороже и можно достать новое, были бы люди. А людской балласт не бросишь — свои же. И придется всем умирать за этих сомневающихся или неумех. Дальше — задумывался кто то, откуда берутся продукты и как скоро они закончатся? ЧТО ТОГДА?! Кормить бездельников я не намерен! А насчет грязной или несложной работы по базе я не переживаю — провинившиеся обязательно будут, пока не поймут — либо делать так как надо, либо на первый раз грязные работы.
Второе. Задачей нашего подразделения кроме уничтожения врага будет освобождение пленных. Здесь вам придется столкнуться с такими моими решениями: кто то из пленных — думаю не меньше половины будет оставлен в лагере, после опроса. — Слушающие меня и не возражающие после моих слов заволновались и зароптали. — Удивлены и возмущены? Кто то хочет высказать свое возмущение или сначала послушает то, что я скажу? Никто не поднялся, чтобы гневно выразить свое возмущение. Уже хорошо. — Товарищ Сталин был абсолютно прав сказав, что у нас нет пленных — у нас есть предатели! В одном, правда, я с товарищем Сталиным не согласен — новый ропот — не могут быть предателями те, кто ПОПАЛ в плен раненым, контуженым, сбитым и захваченным в рукопашной схватке или без сознания. Это не предатели. Остальные… Это еще одна причина, почему немцы сейчас так далеко на востоке. Кто то сдался в плен, потому что ненавидел Советскую власть. Почему? Это другой, отдельный разговор и о этом мы еще поговорим. Кто то сдался потому что очень хотел жить. О Ч Е Н Ь! Таким было все равно, под кем жить, кому служить, что делать — лишь бы жить! Ну а третьи — видя, что дела Красной Армии плохи решили сдаться, чтобы отсидеться до конца войны. Победят немцы — придется служить им — победят наши — я не виноват, так получилось. Последние, четвертые сдались, чтобы не слышать свиста пуль, которые могут убить; не видеть разрывов снарядов, которые могут разорвать в клочья; не голодать и не мучиться наступая и отступая. Значит таких надо освобождать из плена? А зачем? Воевать с фашистами они не будут — не для того в плен сдавались. Разойдутся по деревням и селам грабить или к какой нибудь сердобольной женушке под бочок, пока остальные будут драться и умирать? Пусть лучше посидят и по самое немогу накушаются немецкой доброты. Всем воздастся по делам его…Не скажете, откуда это? Я, например полностью с этом согласен. Может кто то хочет мне возразить — они там поняли и одумались Это вряд ли. Они так и останутся слабым звеном в рядах Красной Армии и снова лопнет цепь там, где они будут. А может кто то хочет сказать мне — кто ты такой, чтобы судить? Я отвечу — не сужу я их, а воздаю им по заслугам их! Хотели плен — ПОЛУЧИТЕ! И последнее. Может быть кто то думает, как например наш всеми уважаемый военврач, что воевать будут другие, а ее дело — лечить. Серьезная ошибка. ВСЕ в моем подразделении будут уметь не только стрелять, чтобы защитить себя в случае чего, но будут принимать участие в физическом уничтожении врага. Для тех, кто может не понял — я посмотрел тяжелым взглядом на Ольгу — ЛИЧНО УБИВАТЬ ВРАГА! Кто не согласен со мной, может присоединиться к товарищу пограничнику. Никто такого согласия не изъявил.
— Положи выданное тебе оружие, сними, выданную тебе форму, переоденься и иди догонять ушедшую группу. Тебя проводит за периметр безопасности твой бывший командир, проследит, чтобы ты не заблудился, а возвратившись расскажет, что проводил тебя и посмотрел, как ты уходишь. И не вздумай что либо устроить сейчас. Мне бы не хотелось тебя убивать. Сержант молча переоделся, взял вещмешок и винтовку. — Старшина — проводите бойца. Всем разойтись. Развернувшись, пошел к себе.
— Товарищ командир — раздался сзади до боли знакомый голос. Я повернулся. Подошла взволнованная Ольга. — Алекс, Саша — умоляюще произнесла она — ты прости меня я ведь не знала всего этого. Прости меня, ладно — она заглянула мне в глаза. — Прежде чем так себя вести, надо было подойти ко мне и спросить. Не выражать свое недовольство, а просто спросить — почему? Я бы все разъяснил. — Я не подумала — жалобно, словно маленький ребенок протянула она.
— Иди к себе к себе и сегодня ко мне не подходи. И завтра тоже. Когда надо я сам подойду. Все, иди! Резко развернувшись я успел заметить, как Ольга заплакала. Ничего не колыхнулось у меня в груди. Очередная бессонная ночь — с тоской подумал я. Я шел к себе и чувствовал, а может и видел «спиной» как бойцы обходят плачущую Ольгу с двух сторон, но жалости к ней я ни у кого не почувствовал. Только Сергей на секунду остановился около нее и с досадой произнес — Ну что ж ты так, а?! — и махнув рукой пошел дальше. Права была Мара, сказавшая мне при последнем расставании — Если что то начал делать — делай до конца! Вернувшись к себе просидел часа полтора. На душе было тоскливо и гадко. Но дело надо было сделать до конца. Слишком много узнал этот сержант. В случае попадания в плен… Достав бубен развернул его и взял в руки. Мой дух взлетел и рванул в сторону ушедшего. Вот старшина возвращается обратно. Вернувшись к себе взял немецкую винтовку, вставил в нее один патрон. Еще один пропавший без вести — подумал я и прыгнул вдогонку…
Как мне гадко! Никто не заходит — может не хотят беспокоить, может боятся… И эта еще! Думал, что будет у меня здесь боевая подруга, чуткая, понимающая, поддерживающая в трудные минуты. А она… Все как там у нас… Каждая старается подмять под себя мужика, заставить делать его то, что она считает правильным. Да и еще унизить при этом — вот ты дурак, а я какая умная! И, самое главное, женщина никогда не чувствует себя виноватой, или виновной — всегда виноват кто то, чаще всего мужчина. И вину ее должен исправлять этот виноватый. А не может — так прельстить своими прелестями другого — делов то: дураков и озабоченных пока еще хватает… А пошло оно все в баню! Взяв бубен, застучал тихонько. Дух метнулся к хозяйству комдива Пуганова. У Дрогичина хозяйничали немцы. Позиции комдива у Иваново перекрыли подступы к Пинску. Что то маловато их. Потом понял — заслон за отступающими. Глянул сверху — у немцев оживление, как перед атакой. Вернулся, надел броник, накинул и подогнал разгрузку, прицепил ножи, пистолеты, снарягу, повесил на плечо ВСК, взял с собой трос для переноса и прыгнул на наш склад боеприпасов. Там в это время оказался Микола Степанович. Вздрогнул, увидев меня в боевой разгрузке, появившегося из ниоткуда, но быстро справился:
