— А-а-а. — Брезгливо протянул гость. — Японцы с союзниками.
Иван кивнул и налил еще по одной. Вольфович потянулся за очередной порцией и предложил:
— А давай, за Александра Невского? — И показал фигой на гамбургские сардельки.
Иван проследил за фигой глазами и снова кивнул. Выпив, Владимир Вольфович подпер ладонью правую щеку и загрустил.
— Забыл. — Всхлипнул он.
— Чего? — Не понял Иван.
— Забыл, о чем мы с тобой…
Иван сделал умное лицо, но в голову ничего не приходило. Он потер виски и выдохнул:
— Не помню.
Журиновский посмотрел на Диогена. Тот понял его по-своему и протянул наполненную пиалу, чтобы чокнуться с гостем. Гость взял у него из рук пиалу и, осушив ее, отдал обратно.
— А я все вспомнил! — Торжественно воскликнул Владимир Вольфович. — Мы с тобой говорили о народе. — Он стал бить ложкой по икре, в такт словам. — О русском, многострадальном народе.
— Точно! — Встрепенулся Иван. — Я тоже вспомнил!
— Что бы мы ни делали, — с горечью произнес Журиновский и откинул ложку на скатерть. — Их все раздражает.
— Ну, правильно! — Иван стал наполнять рюмки. — Вы же, как комары.
— В каком смысле? — Не понял Вольфович.
— В самом прямом. — Иван протянул собеседнику рюмку. — Да не бери в голову, Вольфович. Жизнь идет и ладно. Вот когда молния ударит, тогда и перекрестишься.
— А я хочу знать! — Журиновский взял рюмку и поставил на стол. — Почему мы комары и что это за молния?
— О-хо-хо. — Иван вздохнул и тоже поставил свой стопарь. — Ты, между прочим, в Думе работаешь. Значит сам должен думать, а не дураков спрашивать. — Он немного подумал и решительно выпил свою порцию. — Почему, спрашиваешь, комары? Потому что, что бы вы или они не делали, а цель достигается только одна: крови попить у тех, кто не защищен.
Вольфович хотел возразить, но Иван, жестом, остановил его и продолжил:
— Молния, говоришь? Хм! А чем отгоняют комаров, когда они вконец достали? — Он посмотрел на поникшего Журиновского. — Правильно! Дымом! А дыма без огня, сам понимаешь!
Челюсть собеседника отвисла. Он побледнел.
— Ты, чо? Вольфович? — Иван уставился на него. — Водка хорошая. Мне ее Горемыко привез перед перестройкой.
— Причем здесь водка? — Журиновский сморщился. — По-моему, вы сгущаете краски.
— Конечно! — Воскликнул Иван. — Сгущаю! Еще как сгущаю. А ты сразу бледнеть. — Он вставил рюмку в руки гостя.
— Так что ж, мне свою кровь народу отдавать, что ли? — Вольфович выпил.
— А это, кстати, идея. — Иван снова налил. — Тогда они точно платить будут. Во всяком случае, появится то, за что должны платить.
Владимир Вольфович взял у Диогена, простаивающую пиалу, налил в нее водки, до самых краев, и выпил. Окинул взглядом стол и, не найдя ложки, зачерпнул двумя пальцами икру. Он медленно слизывал ее с пальцев, размышляя над идеей Ивана. С одной стороны хорошо, когда все платят, а с другой стороны кровь отдавать жалко. В поле зрения Вольфовича забежал таракан и остановился, шевеля усами, словно размышляя с какого продукта начинать ужинать.
— Это кто? — Спросил Вольфович у Ивана, тыча пальцем в таракана.
Ваня внимательно проследил за траекторией пальца и махнул рукой.
— Это Гришка Отрепьев, самозванец.
— Почему самозванец? — Удивился гость.
— А мы, когда трапезничать садимся, — стал объяснять Иван, — мы его никогда не зовем. Он сам приходит. Ты его, Вольфович, не обижай. Тараканам, сейчас, ох как нелегко живется. — Он склонился к самому уху своего гостя и зашептал. — Говорят, что их китайцы отовсюду выживают. У них такая государственная доктрина: занять во всем мире биологическую нишу тараканов. Я по телевизору смотрел одну передачу, так там говорили, что они даже прописываются в квартиры к русским. А хозяева этих квартир, даже не подозревают об этом.
— Почему? — Удивился Вольфович и махнул стопарик.
— Ну, наверное, они по щелям прячутся, а на кухню выползают ночью, когда хозяева спят.
— Ну да!? — Изумился гость и пропустил еще один стопарик.
— Извини, Вольфович. За что купил, за то и продаю. — Развел руками Иван.
Скрипнула дверь и в комнату ввалились Брыня с Никанором. Их покачивало. Должно быть, они составили компанию водителю, а может, махнули Пелагееной «мухоморовки». Нетвердой походкой, парочка направилась к своим местам. Журиновский смотрел на двоившихся приятелей исподлобья.
"Братьев с собой притащили, сейчас все сожрут. Гномы, они такие! — Подумал он и придвинул к себе икру. — Хрен им!".
Владимир Вольфович сам налил себе водки в Диогенову пиалу и выпил.
— А Брыня, гном? — Спросил он у Ивана и приложил к губам палец.
— Не может быть? — Прошептал в ответ Иван и окинул Брыню взглядом.
— Да! — Утвердительно кивнул Вольфович, взял бутылку с водкой, отпил из горлышка и протянул ее Ивану.
— Кто бы мог подумать! — Изумился Иван и присосался к горлышку.
Когда луна заглянула в окно, ее взору предстала такая картина:
Посреди комнаты, стоял большой, празднично накрытый объедками, стол. Какой-то гном, в трусах офигительной расцветки, спал, уткнувшись лицом в салат. Рядом с ним, обхватив одной рукой жареного поросенка и, положив на него голову, а второй рукой, прикрыв вазу с черной икрой, спал представительный мужчина в галстуке. Напротив представительного мужчины, на опрокинутом стуле, лежа сидел или сидя лежал, молодой парень, с надкусанным соленым огурцом в правой руке. Рядом с ним, сидел крепкий дед. Он откинулся на спинку резного стула и закрытыми глазами, разглядывал что-то, на совершенно чистом, выскобленном до блеска, деревянном потолке. Во главе стола, на полу, лежал, свернувшись калачиком и, подсунув под левую щеку расписную деревянную ложку, лохматый мужичок в косоворотке и полосатых штанах.
Если бы, на месте луны, был русский человек, он бы позавидовал. Сразу было видно, что ребята посидели по-человечески. Почему по-человечески? Потому что без мордобоя. С мордобоем, это называлось бы: "посидели славно!".
Владимир Вольфович попытался поднять голову, но не смог. Мало того, что она не поднималась, так она еще и раскалывалась на черепки. Не открывая глаз, он ощупал свою голову руками, пытаясь обнаружить трещины.
— Очнулся, Вольфович? Силен, ты, поспать!
Голос был знакомый. Жаль, что глаза не открывались. Теперь гадай в слепую, кто тут рядом находится.
— Ты резких движений не делай. При похмелье это не рекомендуется.
"Точно! Я же вчера с гномами пил. А зачем?".
Он попробовал открыть глаза, и это ему на треть удалось. Он понял, что его голова, сжимаемая руками, покоится на столе. Напротив головы, через стол, сидел лохматый мужичок и сочувственно улыбался.
— Ты гном? — Спросил Вольфович, поднимая голову при помощи рук.
— Нет. — Мужичок с тревогой заглянул Журиновскому в глаза. — Я домовой. Никанор. Мы с тобой вчера на бургерштраф пили.
— Брудершафт. О-о-о. Го-ло-ва-а-а.
Мужичок быстренько вынул из кармана чугунок, пошарил там рукой и протянул Вольфовичу деревянный ковш, в виде утки.
— Испей, — ласково проговорил он. — Полегче станет.
Владимир Вольфович, схватил ковш трясущимися руками и припал к нему губами. В комнате раздались звуки жадных глотков.
— Уф! — Напившись, выдохнул Журиновский. — А где гном Брыня?
— Брыня не гном. Он воин! — Пояснил Никанор. — Гном, у нас, Диоген.
— Диоген? — Вольфович удивился, сделал еще пару глотков и поставил ковш на стол. — Диоген не гном, а грек.
— Грек? — Настал черед удивляться Никанору. — А мне ничего не говорил. Вот засранец!
— Слушай, Никанор. — Журиновский кивнул на чугунок. — А у тебя, там, коньяк имеется.
— Сколько?
— Грамм пятьдесят.
Никанор вытащил из чугунка стопку с коньяком. Вольфович выпил и блаженно закрыл глаза, прислушиваясь к теплу, разливающемуся по внутренностям. Вдруг он встрепенулся.
— Черт! — Он вскочил и начал приводить в порядок свой костюм.
— Ты чо, Вольфович?
— У меня же дело к Емелину Ивану Ивановичу. — Журиновский оглянулся, чтобы удостовериться, что в комнате только они с Никанором, и шепотом спросил: — Он тоже гном?
— Ванька-то? Нет! — Никанор отрицательно покачал головой. — Он, просто дурак.
— Дурак? — Вольфович застыл. — В каком смысле?
— У них в роду все дураки.
— Значит все зря? — На Вольфовича было жалко смотреть. — Поездка, пьянка, надежда, работа. Подать в отставку и все проблемы решены.
— Ты чо там бормочешь? Галстук жалеешь, что ли? Мы его мигом исправим, как новый будет.
Владимир Вольфович, только сейчас заметил, что держит в руке, замызганный икрой, галстук. Он медленно развязал его и бросил на пол. Потом с горечью посмотрел на Никанора и, пугающе спокойным голосом, сказал:
