Садится она на самый большой стул и пробует кашу из миски — слишком горячая. Пересаживается она на стул поменьше и набрасывается на кашу из другой миски — фу, слишком холодная. Садится она на самый маленький стульчик и — ух ты! — прекрасная каша. Ну конечно, проявилась ее капиталистическая натура, и съела она все без остатка. Ничего не оставила, совсем ничего.
А в избушке этой жили три комиссара, и ушли они на партийное совещание, чтобы помочь рабочим, вот и попала эта свинюшка Златовласка в ужасный переплет. Ведь шутка сказать, они были вовсе никакими не рабочими, а настоящими твердыми, крутыми друзьями народа, комиссарами, с которыми шутки были плохи. Здорово не повезло этой малышке Златовласке, но так и надо этому поросенку — пусть знает, что делает. Ну, в общем, она удрала. И вот самый большой комиссар кладет свою плетку на стол, видит свою миску и говорит: «Кто, черт побери, трогал мою кашу?» А комиссар среднего роста кладет на стол свой кастет и говорит: «Эй, какой (…) трогал мою кашу?» Самый же маленький комиссар только повесил на стену свой пистолет, как вдруг видит — а миска-то его пуста!
Мальчишки напряженно подались вперед, ловя каждое слово. Ютанк склонилась к ним поближе и продолжала:
— И вот видят они следы на снегу, берут своих собак — и в погоню за Златовлаской! Они гнались за ней по горам, и лесам, и по скованным льдом рекам. Ух ты! Вот это была погоня! И наконец они загнали ее на дерево.
Ютанк откинулась назад, отпила из серебряной чашки. Похоже было, что она не собирается продолжать. Мальчишки вытянули шеи: «Ну а дальше? А дальше?»
Ютанк мечтательно улыбнулась, затем сказала:
— В общем, они ее схватили и (…), и все здорово повеселились.
Мальчишки засмеялись и все никак не могли остановиться; засмеялась и Ютанк. Смех становился все безудержней, ребята не выдержали и, схватившись за животы, покатились по траве.
Наконец веселье утихло. Ютанк мило улыбнулась мальчикам, снова взяла чайник и предложила выпить еще чаю. Это была очаровательная сценка! Понятно, русская машина пропаганды обработала ее мозги. И, естественно, она не желала робеть, разговаривая с мальчишками. Но как мило, что она не жалела своего времени на просвещение этих двух маленьких турецких сопляков! Это говорило о том, что у нее доброе сердце. В тот момент когда Ютанк протянула руку с чайником, я увидел ее подмышку. Я и не предполагал, что это может так на меня подействовать. У меня просто перехватило дыхание.
И тут этот экскремент по имени Карагез вышел из-за садовой ограды и кашлянул. Я поднялся, сделал вид, будто что-то потерял, и ушел. В моих ушах все стоял ее низкий хрипловатый голос, и до конца дня я не мог думать ни о чем другом.
Вообразите себе мое состояние, когда тем же вечером в восемь часов ко мне явился один из ее мальчишек.
— Ютанк просит передать, чтобы вы помылись, надели тюрбан и сели в гостиной.
И поверьте, я молниеносно сделал все, что от меня требовалось, и, усевшись на подушки, стал ее ждать…
Глава 7
Пламя окрашивало комнату в желто-оранжевый цвет. Ютанк тихо проскользнула в дверь, тенью проплыла к своим подушкам, села, скрестив ноги, посреди комнаты и поставила на пол большой серебряный, блестящий, как зеркало, поднос, свою лютню и бубен. Она была одета в серые шаровары, короткий расшитый серебром жакет, который скрывал грудь, но оставлял открытыми живот и руки. Головку ее украшала серебристая лента. Лицо скрывалось под чадрой.
Вот так она и сидела, потупившись и не глядя на меня. Только время от времени вздыхала.
Я не решался заговорить, боясь, как бы она не убежала. Но это длилось так долго, что я не выдержал и прошептал:
— Тебя что-то гнетет?
Очень низким, шелестящим голосом она отвечала:
— О, господин, я печальна оттого, что лишена самого необходимого в жизни, и эта мысль не дает мне покоя. Я вздыхаю по своей нищете — ведь у меня нет ни шелковых носовых
платков, ни дезодоранта, ни «Шанель номер пять», и я лишена возможности принимать французские пенистые ванны. Мне нужно всего лишь немного наличных, чтобы это купить, — каких-нибудь две-три сотни тысяч лир.
У нее был такой понурый вид! Что толку было теперь напоминать этой дикой, примитивной кочевнице из пустыни Каракумы, что она рабыня. Естественно, ей нужны деньги для покупки самого необходимого. Как ей, должно быть, этого не хватало, когда она там, в этих песках ходила за верблюдами!
— Они твои, — сказал я со щедрым великодушием.
Она сразу же распрямилась, стрельнула в меня глазами и скромно опустила их вниз. И вот она взяла свой бубен и стала постукивать по нему — медленно, робко, затем завела жалобную песню без слов. Я понимал: ей нужно было настроиться на боевой лад.
Бубен зазвучал громче. Затем в середине такта она переключилась с бубна на серебряный поднос и стала постукивать по нему.
Мелодия крепла, становилась быстрей, теряя свою жалобность. Тело Ютанк стало раскачиваться. Она встала на колени и закачалась еще размашистей. Браслеты стучали о поднос, ритм ускорялся. Ютанк села на корточки и, выбрасывая ритмично одну за другой ножки с посеребренными ногтями, поплыла по комнате, все напевая какую-то дикую мелодию, и казалось, что, не касаясь ногами пола, она плывет по воздуху!
Ютанк двигалась от стены к стене и обратно и в конце пути подпрыгивала, опускалась на пятки, выбрасывала руки в стороны и выкрикивала: «Хей!» И каждый раз браслеты со стуком ударялись о поднос. Варварское зрелище!
И вот она, по-прежнему на корточках, пошла уже широкими кругами. Да ведь это же была русская пляска! Темп ускорялся, удары по подносу становились все громче и громче.
Вторя ритму, тело мое стало слегка подрагивать, а так как я следил за ее движениями, то и сам стал раскачиваться влево и вправо. Круги сужались, она постепенно приближалась к середине комнаты и вскоре снова оказалась там. Бессловесный напев усилился, она встала на колени, качая над головой подносом, — влево, вправо, влево, вправо, — каждый раз ударяя по нему рукой.
Я заметил, что, подчиняясь ритму, тело мое дергается, тогда как взгляд прикован к подносу и играющим на нем желто-оранжевым вспышкам. И вот уже я задышал в этом ритме — часто и тяжело. Завращались бедра Ютанк. Она сорвала с лица чадру и вперила в меня взгляд горячих как угли глаз.
А тело мое непроизвольно дергалось взад-вперед, взад-вперед.
Вдруг она опустилась на пятки, оставила поднос и схватила свою лютню. Теперь мелодия, которая до сих пор напевалась с закрытым ртом, перекочевала на струнные аккорды. Не спуская с меня испепеляющего взора, Ютанк запела:
Поцелуи нерастраченные
Забивают мое горло,
И улыбки нерастраченные
Притаились за губами.
Мне дыханье преградила
Страсть, тобою нерастраченная,
В рот поглубже запихнула
Нерастраченный язык!
Руки, прячущие с болью
Нерастраченную ласку,
Как дрожат они при мысли,
Что я вылью на тебя
Весь поток моей горячей
Нерастраченной любви!
Это было выше моих сил! Я издал вопль: «О, милая!» и протянул к ней руки. Этот крик, этот жест напутали ее. Она сжалась и ушла в себя. И прежде чем я смог воспрепятствовать, она оставила свои инструменты и убежала.
И снова я не успел к ее двери: та была уже на засове. Я пытался упрашивать, я умолял, но, должно быть, меня за дверью не было слышно — она оставалась запертой.
После долгого ожидания я пошел и принес пятьсот тысяч лир и, сотня за сотней, засунул их в щель под дверью. Последняя пачка так и осталась в щели, и край ее высовывался наружу. И весь этот вечер мне ничего не оставалось, как смотреть и смотреть в эту точку, ожидая и надеясь. На следующий день я набрался смелости, чтобы проползти вдоль садовой стены, но, увы, дырочку ту уже заткнули.
Раз мне показалось, что я слышу в саду голоса, но полной уверенности не было. В общем, я провел жалкий и мучительный для меня денек. Надеяться особенно было не на что. Но около восьми вечера мальчишка принес мне известие:
— Ютанк велела передать, что вы должны помыться, надеть тюрбан и идти в гостиную.
О, никогда я так быстро не мылся в ванной!
Почти в одно мгновение я очутился в гостиной.
Я ждал.
Наконец-то заветная дверь тихонько отворилась. Неслышно Ютанк проскользнула в комнату. Одета она была в плотно облегающий, расшитый золотым шитьем жилет, оставляющий голыми руки и живот, и в шаровары из золотистой ткани. Вокруг черноволосой головки красовалась золотая лента с цветами. Личико скрывалось под золотистой чадрой. Когда она садилась, я заметил, что и ногти на пальчиках рук и ног покрыты золотистым лаком. Она принесла с собой сверкающую саблю и лютню.
Но сидела Ютанк с понуро опущенной головой, потупив глаза, и время от времени вздыхала.
