— Не имею ничего против… — сказал я вслед ему.
Ба-бах!
Нечто ударило меня по затылку с такой силой, что я рухнул на кровать. В глазах у меня вращались созвездия. Я тоже вращался, но в другую сторону. Сквозь дурноту я услышал звук еще одного удара. Треск, плеск, сырость…
Я очнулся.
— Прощай, бедняжка, — сказала Цинтия, приподнимая одеяло и обозревая следы своего варварства.
— Что? Что? Что?
— Дорогой Гарольд, так должно было случиться. Любой доктор скажет тебе, что ты нуждаешься в отдыхе.
И пусть лучше этот птенец никогда не увидит белого света, даже если ему было суждено вылупиться в свободном мире, чем ты помрешь в расцвете лет.
Цинтия, разумеется, не заметила, что разбила сразу два яйца, склеенных скотчем. Она была слишком уверена в себе.
Последующие дни покатились тихо и спокойно.
Мирна заботилась о моем глаке. Цинтия владела мной без конкурентов. Нагль существовал где-то неподалеку и высиживал своего цыпленка. Миссис Фонкль избегала меня как огня. Мистер Фонкль, благополучный и сытый, как египетский король Фарук, приходил ко мне с колодой карт, и мы резались в детские игры.
Блюдя взятые на себя клятвенные обязательства и заботясь о моем спокойствии, Мирна заглядывала ко мне только для докладов о самочувствии яйца. Теперь яйцо пульсировало и издавало тонкий писк. Мирна описывала писк как звук, который издает мел на классной доске, и я думал, как был бы счастлив Хикхоф, услышав это сравнение. А может, он слышит?
Мирна согревала глака. Цинтия согревала Гарольда. В ее понимании заботы обо мне не имели ничего общего с воздержанием.
Единственное, правда, незначительное неудобство исходило от миссис Фонкль. Стараясь сохранить честь своих дочерей, отвратить меня от их прелестных губок, она потчевала девушек чесноком и другими вонючими яствами, так что мне в противовес этому приходилось подкармливать их мятными таблетками.
Настал солнечный март.
С окон стаяли ледяные узоры, на телефонных проводах пели птички. Пришла пора менять обстановку.
С Цинтией я расстался так легко, что даже стало обидно. Как раз на той неделе она встретила педикюриста из хорошей семьи, так что на процедуру расставания она явилась с вязанием в руках. В грустной атмосфере надвигающейся разлуки она вязала свитер для педикюриста.
— Меня вызывают в Центр, — сообщил я, — где строго накажут.
— Ну, уж и накажут!
— Ты права. Все это пустяки. Они ограничатся строгим выговором.
Предстоящее наказание еще больше отделило от меня Цинтию. Честно говоря, после того как она разбила яйцо, ее отношение ко мне изменилось к худшему. Полагаю, она презирала меня за то, что я не нашел в себе сил самому расколотить глака. Но кто сможет заглянуть в глубины женского сердца! Во время нашей последней беседы она сравнивала меня с педикюристом, и сравнение вышло не в мою пользу. Новая метла лучше метет.
— Давай не будем растягивать страдания, — сказал я. — Я навсегда запомню тебя и общение, в котором ты мне столько дала.
Цинтия уронила спицу, но подхватила ее на лету. Наша близость обострила ее рефлексы.
Куда труднее оказалось расстаться с Мирной.
— Я знаю, что тебе надо уезжать, — сказала она. — Я все понимаю и не буду устраивать сцен. Ты намерен возвратиться?
— Моя жизнь — сплошной вопросительный знак, — честно признался я. — Что я могу тебе ответить?
— Мне будет одиноко без вас обоих.
— Я буду помнить о тебе. До конца моих дней.
— Сообщи мне, когда он выведется. Ничего особенного не пиши — просто брось в почтовый ящик открытку.
Миссис Фонкль, поглощенная благотворительной деятельностью, нежно со мной попрощалась. Ни на секунду она не потеряла чувства собственного достоинства и хороших манер. Гордая женщина!
Воздух источал тепло, когда я покинул дом Фонклей.
В руках я нес новый чемодан, пухлый и крепкий, как у вице-президента небольшого банка, глаку было в нем просторно и уютно. Яйцо росло с каждым часом и готово было лопнуть.
Все Фонкли выстроились перед подъездом, когда я залезал в такси.
Я помахал им и пожелал счастья.
Чувства переполняли меня, из глаз сочились скупые слезы. Фонк ли были так добры ко мне и к моему имуществу!
Мы живем во времена сокращающихся расстояний между географическими пунктами, хотя на человеческие отношения это не распространяется. Вы можете добраться самолетом и на автобусе из Утики в штате Нью-Йорк до Лабрадора за 120 долларов и 35 центов. Простота этих слов меня потрясает. От Утики до Лабрадора! Оказывается, я жил на расстоянии нескольких часов пути от конца света.
Чтобы достичь Лабрадора, вам надо сначала посетить бюро путешествий. Вы сообщаете агенту, что намерены посетить Лабрадор. Он и глазом не моргнет. Только спросит:
— Какое место на Лабрадоре вас интересует? Гусиная бухта?
— Нет, — отвечаете вы, потому что уже ознакомились с картами полуострова. — Пожалуй, меня больше интересуют горы Мили.
— К горам Мили у нас есть специальный маршрут. Со скидкой.
— Но не исключено, что я предпочту поселок Инукджуак, озеро Каниописко, Пост де ла Вален, фиорд Начвак, горы Торнегат и, возможно, бухту Риголет. Я еще окончательно не решил.
— Советую начать с Гусиной бухты, — сказал агент. — Оттуда вы доберетесь куда угодно.
— А доберусь ли я оттуда до форта Кангалакксиорвик?
— За Торнегатскими горами? Ну, разумеется!
Интуиция подсказала мне, что глаку лучше всего появиться на свет в окрестностях форта Кангалакксиорвик. Конечно, глак мог претендовать на канадское гражданство и не забираясь в такую глухомань, но мне нравилось сочетание звуков в слове Кангалакксиорвик.
— Вам предстоит увлекательное путешествие, — сообщил агент. — Автобус компании «Грейхаунд» отправляется в 10.50 утра и прибывает в Сиракузы в 12.05 пополудни. Ваш самолет покидает Сиракузы в 2.30 пополудни и приземляется в Монреале в 10.20 вечера. Вы сможете перекусить, сходить в кино. В 4.00 утра вы летите дальше на «Эйр Канада». Самолет опускается в Гусиной бухте в 7.20 утра. Вам придется заплатить, учитывая скидку, 120 долларов 35 центов, а также небольшой налог.
— И что же дальше?
— А дальше вы ходите по Гусиной бухте и спрашиваете, кто вас подкинет на самолете до Кангалакксиорвика. Торнегатские горы чудесно смотрятся в это время года!
По настоянию агента я застраховал свою жизнь на десять тысяч долларов и завещал страховку Мирне и Цинтии в равных долях. Добрые девушки это заслужили.
В конце концов с чемоданом в руке и письмом Хикхофа в кармане я направился к терминалу. Когда завершаешь великое дело, все вокруг видится в розовом свете.
Для меня есть нечто сексуальное в поездке на автобусе. С детства я чувствую любую вибрацию, поэтому в автобусе я особенным образом засыпал, чтобы увидеть один и тот же сон. Во сне я плыву в ванночке по серебряному пруду. Пруд этот населен удивительными разноцветными существами, которые выделывают разные штуки, чтобы меня развлечь. Я мечтал о новой встрече с этим сном, как ждут свидания с близким другом.
На этот раз мой автобусный сон вернулся вновь и включил в себя глака. Каждый раз, когда автобус подпрыгивал на бугре или тормозил на крутом повороте, из пруда выскакивала трехголовая ящерица, которая норовила лизнуть меня в нос. Наконец тройная ухмылка меня разбудила, и я кинулся проверять, как там мое яйцо. Глак был жив и здоров. Убедившись в этом, я поспешил заснуть, чтобы досмотреть сон.
Автобус не опоздал на аэродром, а самолет успел к пересадке на канадские авиалинии.
Я беспокоился, захочет ли глак летать на самолете, но яйцо совершенно равнодушно отнеслось к этому путешествию и лишь пару раз вздрогнуло на взлете.
Самолет был не полон, потому я положил коробку с яйцом на сидение рядом с собой и откинулся в кресле. На сладкий автобусный сон я не рассчитывал, потому что в самолетах мне снятся только крушения.
В плотных облаках над восточной Канадой мне было не до сна.
