Но в мире есть иные области, луной мучительной томимы…
Н. Гумилев
Капитан голландского фрегата «Урания» Бернхард Скрантон погиб на пути из Амбоина в Малакку, причем странным образом. Никто не видел, как вошла в него та чертова пуля, в заварухе у входа в Малаккский пролив. А ежели кто и видел, то теперь все равно не узнать.
Воды в тех местах неспокойные. Острова — как лихорадочная сыпь на теле океана. Не поскупился Господь, в избытке одарил их экваториальным солнцем и влагой. Даже дожди здесь такие, будто вода еще там, в разбухших облаках, начинает подгнивать и цвести.
И людям тут тесно, как воде и островам, и злоба тут ленивая, больная, и потому особенно свирепая. Трехцветный влаг Соединенных Провинций и звездное полотнище Ост-Индской компании вгрызлись-таки с натугой и кровью в побережье, но вглубь островов, в их гнилое, малярийное чрево европеец ходить не отваживается.
Да и на море всякий выросший над волною парус мог оказаться врагом. Тихоходный с виду португальский купец или плоскодонная малайская прао могли, сблизившись, хищно ощетиниться стволами и баграми.
* * *
Лихорадка уложила капитана Скрантона еще на подходе к Борнео. Вообще-то лихорадка в этих местах дело столь обычное, что ее порой и в расчет не брали. Да к тому же капитан Скрантон был крепок, как брабантский битюг, его не возьмешь обычной лихорадкой. Но тут был случай небывалый — лицо у него не то пожелтело, не то посерело, белки глаз стали бледно-розовыми, точно их выварили в кипятке, и трясло его, будто душа сей момент вылетит вон. Когда миновали Понтианак, лихорадка чуть спала и капитан, не спавший две ночи провалился в забытье.
Тогда-то и появилось то злосчастное суденышко. Оно воровато выскочило из-за кромки маленького безымянного островка как раз по траверзу курса «Урании». То была двухмачтовая китайская джонка с широкой, низко посаженной палубой и высокой, скошенной, похожей на поднятый воротник, кормой. На таких посудинах ходили обычно торговцы и контрабандисты с Формозы.
— Это там что за птица? — обер-штурман, лейтенант Фабиан Брауэр вперился в подзорную трубу, лицо его перекосилось. — Ну-ка достанем ее.
Лейтенант Брауэр — малорослый, щуплый человек с костистым, рыбьим лицом, всегда полуприкрытыми, тяжелыми веками, нервной, вздрагивающей походкой. Пьяным его не видели, но от него всегда густо пахло несвежей выпивкой. В Ост-Индии он объявился чуть более года назад, прибыл с другого конца света, с Нового Амстердама, где, говорят, с ним приключилась темная история.
Джонка, заметив маневр фрегата, тотчас стала тоже быстро разворачиваться.
— Да они сматываются! — в радостном возбуждении вскрикнул Брауэр. — Быстро ставить лиселя! Прижмем косоглазого.
— Вообще-то я думаю, не наше это дело, гоняться за джонками, — хмуро отозвался старший комендор Юрген Брук.
— Думаете? Это хорошо, — усмехнулся Брауэр. — Думайте. Я сам иной раз люблю подумать.
Комендор вспыхнул, но сдержался и отошел в сторону.
— Воля ваша. Только едва ли мы ее достанем. Эти джонки могут ходить даже в полный штиль, — бросил он, не оборачиваясь.
Джонка действительно, весьма проворная в любое маловетрие, удалялась, ее косые, как плавники, сплетенные из грубой циновки паруса, чутко улавливали любое шевеление ветра.
— Да он уйдет! — в злом азарте закричал Брауэр. — Клаас! Живо к «Курносой»! Цепными заряжай. Всадим им перчику под хвост!
Канонир Клаас кинулся к узконосой пушке-кулеврине, снятой когда-то с захваченного испанского галиона и потому прозванной «Курносой Кармен», вдвоем с помощником со стоном навалились на тугой пушечный клин и выровняли ствол. Сухо затрещал фитиль, Клаас, скрипя от нетерпения зубами, дождался, пока волна приподняла нос фрегата, и махнул помощнику рукой. Пушка едко захлебнулась дымом и тотчас, как ужалившая змея, отпрянула назад. Сразу три пятнадцатифунтовых ядра, скованных цепью, с воем рассекли пространство и чудовищной плетью хлестнули по корме уходящей джонки. Джонка, точно обезумев от боли, шарахнулась в сторону и, похоже, потеряла управление.
— Молодчина, Клаас! — вскрикнул Брауэр, — Ты, кажется, сломал ему румпель. Ай да выстрел, сукин сын! Ну-ка еще раз!
На сей раз выстрел был неудачным, однако, в нем не было нужды. Подраненная джонка замерла на месте, человек тридцать команды сгрудились у левого борта.
— Ну-ка, что они там затеяли? — Брауэр для чего-то приподнялся на цыпочки и вновь прильнул к подзорной трубе. — А приготовьте-ка, ребята, мушкеты!
— Но у них, похоже, нет оружия, — мрачно произнес комендор Брук. — К чему этот балаган?
— А к тому, — пробормотал Брауэр, не отрываясь от подзорной трубы, — что эти желтожопые шастают в наших водах без разрешения Компании.
— Почему вы решили, что у них нет разрешения?
— Отчего же они удирали?
— Оттого, наверное, — Брук мрачно усмехнулся, — что поняли, с кем имеют дело.
* * *
Укрывшиеся на баке матросы зарядили мушкеты, и когда «Урания» была уже в сотне футов от джонки, они по команде лейтенанта поднялись и дали нестройный залп. С джонки донеслись вопли ужаса и проклятия, с фальшборта свесилось безжизненное тело.
Когда суда окончательно сблизились, в тело подрагивающей на волнах джонки впились крючья, и три десятка голландцев, вооруженных пистолетами и абордажными тесаками, подбадривая себя бессмысленной бранью, запрыгнули на ее борт. Китайцы, вооружившись самодельными пиками и баграми сбились вокруг грот мачты. Вскоре толпа всколыхнулась и выдавила из себя человека в богатом широкополом халате и маленькой бархатной шапочке, которая гляделась на его выбритой макушке, как большое родимое пятно. Он испуганно озирался то на своих, то на нежданных пришельцев, в глазах его были страх и угодливое почтение. Он то порывался достать что-то из-за пазухи, то поспешно одергивал руку. Наконец вынул из-за полы халата большой, запечатанный свиток, однако тут же боязливо запихнул его обратно. Голландцы глухо зароптали, не зная, что им делать дальше. Промедление исподволь остужало кровь, противник был жалок и почти безоружен. Плеснувшее через край ожесточение стало оседать, азарт погони не успел перейти в жажду убийства, а сухая алчность еще не проявила себя. Китаец в халате, немного осмелев, вновь растянул лицо в деревянном подобии улыбки.
— Бартель! — с тяжелой одышкой выкрикнул Брауэр, с усилием перевалившись через фальшборт джонки. — Беги к господину капитану и доложи. Все как положено! Ну!
— Что… сейчас? — Бартель вдруг осекся. — Но ведь…
— Молчать! — в непонятном припадке бешенства закричал Брауэр и вцепился побелевшими ладонями в рукоять кортика. — Марш на борт, к капитану, скотина!
Бартель в страхе отпрянул, едва не сбив кого-то с ног, незаметно перекрестился и побежал к капитанской каюте.
* * *
— Ну и что вы тут делаете? — Брауэр был болезненно бледен и мокр от пота.
Китаец несколько раз торопливо поклонился, лицо его исказилось неестественной, будто вмятой вовнутрь улыбкой, он что-то забормотал, указывая рукой то на каюту, то на убитого, свесившегося с борта.
— Что ты там квакаешь, тварь! — зарычал Брауэр, рванув на себе ворот, и в странном нетерпении обернулся в сторону фрегата. — Раз уж ты болтаешься в наших водах, мог бы выучиться говорить по-нашему!
Китаец торопливо, словно соглашаясь, закивал, быстро забормотал и вновь указал рукой на убитого.
— А повесить бы его за косу, подержать пару дней на солнышке, небось, быстро бы научился, — крикнул Клаас, победно оглянув остальных.
Послышался реденький смешок. Китаец, решив, вероятно, что самое страшное позади, тоже мелко захихикал.
И в этот момент через поручни борта перепрыгнул Бартель. Его покачивало, лицо отвердело, как гипсовый слепок. Брауэр, заслышав его шаги вздрогнул всем телом, однако не обернулся.
— Там… это! — сдавленно захрипел Бартель, опускаясь почему-то на колени и указывая пальцем в сторону капитанской каюты.
— Что — там?! — Брауэр подскочил к нему и рванул за плечо.
— Там — господин капитан! — Бартель в паническом страхе шарахнулся от лейтенанта и зарыдал. — В каюте, мертвый. Застреленный!
— Застреленный?! — Брауэр выпрямился и сжал побелевшие кулаки. — Как?!.. Кто стрелял? Отвечать!
— Они! — Бартель вдруг затрясся от безумного смеха и указал в сторону китайцев. — Они и стреляли. Я сам видел!
Китаец в смертельном страхе вскинул руки и протестующе замотал головой, но Бартель разъяренной кошкой бросился на него, едва не сбил с ног и вцепился в широкие рукава халата. Китаец, поняв, видно, что все кончено, выкатил белки, что-то по-птичьи выкрикнул, в его руке неизвестно откуда появился узкий стилет. Бартель тотчас тонко, по-женски всхлипнул, схватился за левый бок и грузно сел на палубу, закатив глаза и сочно кашляя кровью. В тот же момент пуля из пистолета размозжила китайцу голову, и не успел он тяжелым, сырым мешком рухнуть на палубу, как вновь затрещали выстрелы, матросы с яростными воплями бросились на команду джонки. Китайцы дрались с безумным отчаяньем обреченных, после короткой остервенелой свалки голландцы отступили к борту, оставив четверых своих корчиться в луже крови.
