Софья Ролдугина
История первая. Кофе по-восточному с острым перцем
В медный кофейник с кипящей водой следует засыпать кофе и вновь медленно довести до кипения, пока пена не начнет подниматься воздушными облачками. Закипевший напиток снять с огня и добавить перец, а затем — опять вернуть на огонь и снова довести до поднятия пены, повторив сие три раза.
И только после этого добавить соль и масло. Когда гуща осядет, можно разливать по чашкам.
Этот напиток имеет вкус необыкновенный, ни на что не похожий. Будьте смелее — оцените его по достоинству! И маленькая перчинка может добавить Вашей жизни остроты!
Я никогда не верила в колдовство, прорицания, силу медиумов и прочую мистику. На мой — весьма и весьма скептический — непредвзятый взгляд все это можно припечатать одним нехорошим словом: шарлатанство.
И, тем не менее, назвать свою жизнь свободной от всяческих суеверий я бы не смогла, так как сейчас разговаривала с собственной покойной бабушкой.
Урожденная леди Милдред Валтер, в браке — Э´версан, и после смерти сохранила рациональный и в тоже время восторженный взгляд на жизнь, которым славилась смолоду.
—…Моя милая Гинни, — с неуловимой улыбкой на губах бабушка покачивала в пальцах любимую вишневую трубку. — Не стоит бояться перемен.
Сколько себя помню, старая графиня Эверсан всегда сокращала мое имя только так — до острой, свежей пряности, которую делали из имбирного корня. То, как назвали меня родители в надежде смягчить семейный буйный нрав — Энн, «миловидная», и Виржиния, «непорочная» — категорически не нравилось бабушке.
О, она-то знала толк в именах! В коротком и веском «Милдред» сливались воедино «милосердие» и «величие», и я никогда не смогла бы сказать, чего в ней было больше.
— Мы живем в век перемен, дорогая. Не только в быту, упаси Боже, — трубка пыхнула ароматным дымом, в котором почти не ощущался запах табака, — но и в душах человеческих. Меняется все вокруг, милая Гинни… Пора бы измениться и тебе.
Казалось, сама комната вокруг обернулась клубами дыма — уже не различить было ни стен, ни потолка. Только все так же сминался под моими пальцами длинный, мягкий ворс альравского ковра.
— Что вы имеете в виду?
Женский силуэт в туманных клубах рассмеялся заливисто и хрипловато:
— О, что угодно, Гинни! — скрипнуло кресло-качалка. — Что угодно! Перемены наступают незаметно. Надо лишь приоткрыть дверь — и они войдут в твой дом сами. Новая шляпка, или служанка, или стрижка — кто знает, что послужит ключом?
— Не понимаю вас, бабушка… — растерялась я. — Конечно, я собиралась посетить парикмахера, но…
Комната пошатнулась — и вдруг завертелась, словно колдовская карусель.
— Ах, Гинни, не торопись, когда-нибудь поймешь. Ты еще так юна… Все впереди, моя дорогая… — голос ее становился все глуше и глуше, переходя в старческое бормотание. — Где моя молодость, где мои девятнадцать лет… Ах, Гинни, Гинни…
На глаза навернулись слезы — то ли от табачного дыма, то ли от смутного ощущения тоски.
— Бабушка! — крикнула я… и очнулась.
И, конечно, обнаружила себя не в роскошном особняке Валтеров на Спэрроу-плейс, а на втором этаже кофейного салона «Старое гнездо». В воздухе витал острый запах мятных капель и нашатыря. Тяжелые темно-бежевые шторы были отдернуты, впуская в комнату свежий весенний ветер и солнечный свет.
— Леди Виржиния, наконец-то! — с облегчением воскликнули рядом. — Мы уж боялись, что придется звать доктора.
Я тотчас же узнала говорящую — да и немудрено, после стольких-то лет знакомства:
— Миссис Хат, — я попыталась сесть и оглядеться. Голова все еще немного кружилась. Но, благодарение святой Робе´рте Гринтаунской, освободившей женщин от гнета корсетов и прочих ужасов уходящей эпохи — дышать было легко и дурнота постепенно сходила на нет. — Что произошло?
— Ах, леди Виржиния, ну и напугали же вы нас! — повторила немолодая кондитерша, промокнув глаза желтым платком. Именно от миссис Хат густой запах мяты исходил сильнее всего — кажется, мое самочувствие и вправду сильно ее обеспокоило. Льняной фартук смялся, из-под белоснежного чепца выбилась седая прядь, а лицо было мокро от слез. — Лишились чувств прямо на лестнице, хорошо, что Георг шел следом и успел вас подхватить! Видно, сильно подкосили вас похороны старой графини Эверсан… — покачала она головой и добавила сердито: — Уж поверьте, госпожа Милдред не хотела, чтобы вы так убивались по ней.
Скажи это кто-нибудь другой, такие слова можно было бы посчитать бестактными. Но уж миссис Хат имела полное право говорить от лица моей бабушки все, что посчитает нужным. Несмотря на различное положение в обществе, леди Милдред и мисс Роуз с юности связывала крепкая женская дружба, какую редко встретишь в нынешние времена.
А начиналось все довольно печально. Моя неугомонная и энергичная бабушка в неполных восемнадцать лет взялась опекать нежный и слабый приютский цветок, Рози Фолк. Тогда это было модно — браться за воспитание детей-сироток и хвастаться в высшем свете своей добродетельностью. Конечно, многие ограничивались пустыми формальностями: передавали приюту деньги да раз в месяц появлялись в обществе вместе с наряженным и умытым по случаю торжественного выхода ребенком. Но леди Валтер никогда не делала что-то лишь наполовину. И поэтому скоро, после оформления надлежащих бумаг, десятилетняя Роуз переехала в особняк на Спэрроу-плейс. В приюте маленькой мисс Фолк приходилось несладко — девочку с мягким характером и чутким сердцем всяк обидеть норовил, и вряд ли бы она дотянула хотя бы до совершеннолетия.
Но под покровительством моей деятельной бабушки, из всех святых больше всего почитавшей Роберту из Гринтауна, Роуз расцвела. Она очень привязалась к своей опекунше — до того, что позднее даже последовала за Милдред и ее мужем, графом Эверсаном, в то самое достопамятное кругосветное путешествие, из которого молодая чета вернулась в ореоле славы и всеобщего поклонения. Именно тогда Милдред на приеме в Квин-Арч получила от самой Катарины Четвертой особое королевское разрешение — ей, графине Эверсан, женщине, дозволено было лично заниматься делами кофейни «Старое гнездо».
Той самой, в которой сейчас стала полноправной хозяйкой я, леди Виржиния-Энн Эверсан.
Впрочем, все это лирика и бесплодные размышления о временах давно минувших. Кажется, я действительно позволила себе уйти слишком глубоко в траур по самому дорогому существу в моей жизни — графине Милдред Эверсан. Вряд ли когда-нибудь мне встретится человек, который заслужит такие же уважение, восхищение и любовь, какие я к ней испытывала.
— Да, миссис Хат, думаю, вы абсолютно правы, — вздохнула я. — Леди Милдред всегда говорила, что горе и страдания живых не пускают мертвых на небеса.
Пухленькая кондитерша шумно вздохнула и набожно осенила себя священным кругом:
— Да покоится она в мире… Как ваша голова, леди Виржиния? Все так же кружится?
Я встала и сделала шаг. Доски под пушистым ковром тихо скрипнули — почти неразличимо для слуха. Как быстро стареют вещи! Подумать только, ведь этот дом был построен во времена бабушкиной молодости, именно для кофейни. Тогда на новеньком фасаде название смотрелось насмешкой — вот оно, знаменитое чувство юмора графини Эверсан.
А теперь «Старое гнездо» стало действительно старым.
— Немного кружится, миссис Хат, но это скоро пройдет. Моя матушка тоже была склонна к обморокам, да покоится она в мире.
— Слишком много разговоров о покойниках сегодня, леди Виржиния, — вздохнула кондитерша, и ее пальцы вновь очертили круг. — Не к добру это. Может, спуститесь в зал и выпьете кофе? До открытия еще далеко.
Я осторожно одернула платье. Юбки немного замялись, но, увы, переодеться во что-то другое уже не оставалось времени.
— До полудня еще далеко, но у меня есть и другие дела, — покачала я с сомнением головой. — Надо зайти к парикмахеру, а еще — напомнить управляющему, чтобы он отправил письмо Хаммерсонам. Если арендную плату за ферму задержат еще на месяц, боюсь, нам придется расторгнуть соглашение. Да и кофе не слишком полезен для моего слабого сердца… Где шляпка с вуалью?
— Владелица кофейни, которая сама никогда не пьет кофе! Расскажешь кому — и не поверят, — улыбнулась миссис Хат, подавая мне черную широкополую шляпку. Семидесятидневный траур по покойной графине я уже растянула вдвое и не собиралась пока прекращать, хотя некоторые знакомые уже начали снисходительно посматривать на меня.
Пускай. Леди Милдред была достойна даже большего, чем четыре с половиной месяца траура.
— Не вздумайте раскрывать мои секреты, — шутливо пригрозила я кондитерше, закрепляя шляпку шпильками. Ох, уж эта мода… — Боюсь, для общества столь резкий отказ от привычных представлений о чем-то станет слишком сильным ударом. Где шаль, миссис Хат?
