Александр Шерман - Душа мумии. Рассказы о мумиях. Том 1

На рассвете, когда показалось нам светило св. Германа{3} и противный ветер начал утихать, приказал я отворить корабль. Хотя при явлении сего светила за подлинно положить можно было, что корабль избежал опасности, но поскольку священника страшные привидения мучить не перестали, велел я те ящики с мумиями бросить в море. И только сие было исполнено, прибежал ко мне кормщик, спрашивая, что мы бросили в море, не мумии ли? Я ему признался, отчего он пришел в великий ужас, после же, успокоившись, обрадовался и сказал, что более таких вихрей и бурь в пути не увидим. Так оно и было. И хотя у острова Карпатос{4} восстала было буря, но не весьма сильная и при явившемся один раз светиле св. Германа прекратилась. После же кормщик сказывал мне, что когда посылал я к нему ночью, дабы отворить корабль, он по причине вздымающихся волн никак не отворил бы, хотя бы и для мумий, и никакой не имел надежды, ожидая только, когда погрузимся мы с кораблем в глубины морские. Между тем спрашивал меня и священник, что я бросил в море. Когда я ему сказал, что мумию, он еще более ужаснулся и начал меня укорять, что я осмелился возить с собою языческие тела, производящие страшные явления, от которых он много пострадал. Я же, дабы не подать ему о себе подозрения, причину моего поступка предложил таковую: поскольку мумия весьма часто нужна к изготовлению некоторых лекарств, то в рассуждении сего положил я оную привезти, притом и церковь наша не возбраняет вывозить мумии в свою страну. Когда приехали мы на Крит, он спрашивал о том мнения богословов, которые ему доказали, что христианам не запрещается вывозить мумии. И на том он успокоился. Из сего видно, что он во время путешествия не знал о тех телах, ибо если ведал бы, то не оставил бы меня без увещаний, будучи побуждаем к тому страхом, особливо когда мы уже помышляли о смерти, и он сам читал с нами молитвы, пристойные сему бедоносному случаю.

О сем я написал не с тем, дабы утвердить, что тела мумий причиняют кораблекрушения, но дабы о всем приключившемся в плавании уведомить. О священнике же ничего иноно нельзя сказать, как только, что был он весьма богобоязнен и благочестив, и плыл со мною до самой Корциры{5}, после же во исполнения обета поехал в Компостеллу, оттуда в Рим, а из оного возвратился в Польшу. Я почитаю нужным упомянуть здесь обстоятельно о его видении, которое ему случилось после великой бури, свирепствовавшей у острова Карпатос. Он, стоя на молитве, как сам сказывал, видел, что корабль наш разбит на части, и мы все были повержены в море. Меж тем Пресвятая Дева, покрыв нас своею ризой, и разбитые части корабля собрав, изрекла: «Зрите, в какой опасности были!» После чего священник как будто от сна пробудился, что мы и сами видели; ибо он вздрогнул и, осмотревшись во все стороны, нашел корабль и нас невредимыми и здравыми, в видении же мнил нас потонувшими.

ОКТАВИЙ: Будучи в Египте, я осмотрел город Каир — который жители именуют «курицей-наседкой» по причине многочисленности его обитателей и огромных размеров — а также пирамиды близ города. Затем некий женевский эмпирик, путешествовавший вместе со мной, убедил меня похитить «амомию». Этим словом он называл тела умерших египтян, ибо их с древних времен подолгу вымачивали в бальзаме, кардамоне, соли, уксусе, меде, мирре, алоэ, нарде, корице, смоле и прочих сохраняющих веществах. Тела эти, по его словам, обладали такими целебными свойствами, что способны были оградить едва ли не от всех болезней. И хотя я не слишком доверяю эмпирикам, доводы его убедили меня. Мы отправились к пирамидам, вскрыли немало гробниц и наконец извлекли одно мертвое тело, завернутое в кожу. Под кожаным покровом мы увидели узкие полосы парусины, обернутые вокруг каждой части тела и покрытые золотой чешуей; ибо, как вам известно, золото превосходно сохраняет не только тела, но также дерево, металлы и прочее. Плоть под пеленами казалась золотистой и красновато-коричневой, так как была пропитана веществом, употреблявшимся древними критянами в качестве сахара. Внутри же тело оказалось весьма сухим, поскольку все органы были удалены. На месте сердца лежал каменный амулет с именем Исиды{7}, бывшей некогда царицей Египта, чья могила находится в городе Ниса в верхней Аравии; эпитафия ее высечена на мраморной колонне:

Священные обряды Исиды были упразднены, если я не ошибаюсь, в правление Константина Великого, и тело, на до полагать, было захоронено 1, 300 лет тому или же, возможно, две или три тысячи лет назад. То было тело мужчины, совершенно лишенное запаха благодаря своей сухости. Трупы женщин больше подвержены зловонию и разложению, потому что плоть их является более упитанной и влажной, а также потому, что тела девушек и женщин, еще не иссушенных старостью, на протяжении трех дней не отдавали могильщикам и бальзамировщикам, дабы те не осквернили их, о чем вы могли прочитать у Геродота.

СОЛОМОН: Подобное вожделение кажется мне непредставимым.

КОРОНЕЙ: У Геродота можно прочитать много поразительного — недаром Плутарх{8} опровергал его.

ФРИДЕРИК: Мы избегаем таких пороков и вследствие этого считаем подобные деяния непредставимыми, однако история доказала их истинность. Не станем удаляться далеко от наших мест: Малатеста{9}, правитель Римини, на памяти наших дедов радушно принял благородную даму, жену немецкого графа, совершавшую паломничество в Рим. Не сумев соблазнить ее сладкими речами и овладеть ею силой, он умертвил ее жестоким ударом меча в горло, дабы утолить с изуродованным и окровавленным трупом похоть, что не находила выхода, покуда дама была жива.

КУРЦИЙ: Столь вопиющие преступления не ограничиваются Египтом или Италией, но распространились даже и в Галлии. Я сам видал в Тулузе медика, который, как рассказывали, удовлетворил свою беззаконную страсть с телом женщины, умершей от чумы. Поскольку его застигли, юридически говоря, «в состоянии объятия», медик был предан мстительному пламени, и люди взирали на него с ужасом. Подобные случаи полностью подтверждают слова Геродота.

СЕНАМИЙ: Плутарх, желая защитить честь и достоинство своей родины, обрушился на резко отзывавшегося о ней Геродота. Марк Туллий{10}, однако, называл последнего «отцом истории». Несмотря на то, что многие не верили Геродоту, время доказало его правоту. К примеру, его рассказы о ликантропии среди невров{11} и воздействии ветров известны по сей день. А описанные им брачные обычаи, когда выкуп{12} за красивых невест идет в приданое уродливым, сохраняются и поныне в такой могущественной и процветающей республике, как Сиена.

КОРОНЕЙ: Послушаем Октавия, пусть продолжает свой рассказ.

ОКТАВИЙ: Я привез бы вам этот труп, извлеченный из гробницы, если бы то позволили тритоновы духи. Я договорился о его перевозке и поместил тело в ящик, словно это был похищенный палладиум{13}. Купец Пистакий ждал с нагруженным судном попутного ветра в порту Александрии, куда направился и я, намереваясь вернуться в Италию после долгих странствий. Когда задул Волтурн{14}, он созвал корабельщиков и велел поднимать паруса. Я спешно погрузил на борт свой ящик. Корабль был очень большим, с немалой командой, и принял на борт много путешественников: как вы знаете, Александрия — весьма густонаселенный город, где всегда собираются купцы, прибывшие из дальних стран.

Когда мы выходили в море, продолжал дуть Волтурн. Греки, если память мне не изменяет, зовут этот ветер Эронотом, египтяне — Сирохом, так как он зарождается в Сирии, Гораций же именует его «ясным Нотом»; он даровал нам ту спокойную погоду, о которой говорится в строках:

Гомер в схожем смысле называет этот ветер «проясняющим небо».

КУРЦИЙ: Но тот же Аргест сотрясает нашу область Прованс с такой силой, что нередко швыряет камни, выворачивает с корнем деревья и разрушает дома. Тамошние жители все еще называют упомянутый ветер Альбаном, как делали наши предки, согласно Плинию.

ОКТАВИЙ: Ветерок, поначалу легкий, стечением времени, как мы заметили, становился все более яростным. И мало того, когда мы оказались далеко в открытом море, Киркий — самый неистовый из северозападных ветров, ветер «буйный», по словам Гомера, — поднял шторм. Киркий дул прямо в лоб Волтурну; от столкновения их злые волны начали бешено сотрясать корабль, и нам пришлось свернуть паруса и выбросить в море груз потяжелее. Буря трепала судно целый день и целую ночь. Мореходы надеялись, что шторм вскоре прекратится, и говорили, что такая сильная буря длится, как правило, не больше суток, редко продолжается два дня и никогда более трех. Тем не менее, вихри продолжали сталкиваться друг с другом, и волны вздымались все выше.