— взяв себя в руки, но все еще бледный, приказал Лаоху, — он должен явиться в зал приемов сейчас же.
— Я повинуюсь, мой господин...
— Живо!
Стржник поднялся и на трясущихся ногах отправился выполнять приказ. С такой скоростью, на которую только был способен.
Лаоху провожал его отрешенным взглядом, закусив до крови нижнюю губу. В душу начал закрадываться страх, хоть ван и противился ему. Липкий и тягучий, как древесная смола, он медленно и неумолимо сковывал частички души. Но ван сейчас боялся не за себя...
— Супруг мой, что происходит? — донесся до него взволнованный голос Мэйфан.
Он обернулся к жене. Та продолжала сидеть на скамье под сенью сливы, прижав руки к бледному лицу. Черные глаза были широко раскрыты, в них сквозили испуг и растерянность.
— Не знаю, — честно признался Лаоху, — но я обещаю, что скоро все выясню, а ты — ни слова детям о том, что сейчас услышала. Поняла?
Та быстро закивала, а затем внезапно вскочила и прижалась всем телом к вану. Тот крепко обнял ее за талию.
— Я боюсь, — прошептала она и всхлипнула, — что-то страшное происходит... скажи, ведь, так?
— Я не знаю, — вновь повторил он и провел ладонью по ее волосам, — но скрывать не буду, дела серьезные.
— О-о-о...
— Мне надо идти, — с легким сожалением ван отстранился.
Он видел, что Мэйфан не хочет его отпускать. Впервые в жизни, она не желала оставаться наедине среди цветов и деревьев. Лаоху и сам осознал, что не жаждет уходить. Будто дворцовый сад был последним местом в мире, где можно спрятаться от тьмы. Но он должен вернуться в реальность. Вернуться к делам. Ведь Хучену грозила опасность. И от одной только мысли, что с Янем что-то случилось, сердце обливалось кровью.
Ван высвободился из объятий и, не сводя взора с жены, сделал шаг назад. Та следила за ним глазами, полными страха и любви.
— Не говори ничего детям, — строго повторил он, — слышишь? Не говори ничего.
— Да, муж мой, — прошептала Мэйфан дрогнувшим голосом, в уголках очей блеснули слезы.
Лаоху хотел вернуться и утешить ее, вновь прижать к своей груди, но сдержался. Вместо этого лишь сдержанно кивнул и спешно направился к выходу. Тяжелые шаги, бряцание доспеха и хруст камней под ногами сливались в один громкий гул. Птицы щебетали в кронах деревьев, отовсюду доносился аромат цветов. Но ван этого уже не замечал. Стена мира и благополучия, отстраиваемая столько лет, готова была рухнуть в любой миг.
Глава 12
Поездка в телеге по городу прошла, как в тумане. И дело было не в том, что Каран ударился головой о борт плота во время переправы. Удар оказался не настолько сильным, чтобы вызвать подобие дурмана. Просто мальчишка даже не пытался его развеять. Ему стало все равно. Смирение с собственной участью прибивало к земле, словно порывы беспощадного урагана. Где-то в глубине души теплилось осознание, что так поступать нельзя, что это неправильно и признак слабости. Необходимо бороться. Бороться за жизнь до конца. Но каждый раз, когда этот огонек решимости и надежды готов был вот-вот разгореться, в памяти всплывали слова Хэна.
«Он мертв».
И искра не разгоралась в пламя. Она затухала подобно тлеющим углям под потоками проливного дождя.
Поэтому Каран не видел, куда их везут. Лишь смутные силуэты сероватых домов да стук колес по мостовой. Не слышал удивленных возгласов, не ловил на себе подозрительных взглядов. Только приглушенный гул, напоминавший отдаленный рокот прибоя. И лишь когда его тело коснулось влажной земли, а по коже побежали холодные мурашки, сознание стало невольно проясняться. Паренек моргнул. Пелена спала.
Он увидел вокруг себя темную почву. Пол, стены — все состояло из сырой земли. Эта сырость вызывала дрожь в теле, но в то же время напомнила Карану, что он не пил очень давно. Так давно, что не помил, когда в последний раз. Кажется, ему удалось смочить горло во время падения с обрыва на рисовое поле... если это можно назвать питьем. Во рту все пересохло, как в пустыне. Паренек облизал потрескавшиеся губы. Жажда от этого лишь усилилась. Каран застонал и попробовал сесть. Только сейчас заметил, что руки больше не стягивают крепкие узлы. Однако пальцы слушались плохо. Видимо, путы сняли совсем недавно, и кровь не успела напитать члены. Запястья сильно саднило. Они омерзительно ныли. Каран поморщился, с трудом сел и стал растирать руки о тело. Взглянул наверх. Увидел светлое небо, покрытое тонким слоем облаков. Обзор загораживала тростниковая решетка.
«Наверное, это что-то вроде местной темницы... как же пить хочется...».
Он опустил голову. Взор снова начал становиться отрешенным. Однако долго таковым не пробыл. Мальчик увидел Абхе. Девушка лежала у стены напротив лицом вверх и не двигалась. Глаза были закрыты. Волосы распустились и испачкались в земле. Даже с того места, где он сидел, Каран заметил ужасные кровоподтеки на ее лице, оставшиеся от ударов посохом. Руки паренька невольно сжались в кулаки. В душе разлилась настоящая пучина отчаяния. И она продолжала засасывать в себя, подобно болотной трясине. Чувствуя невероятную слабость, Каран прополз на коленях до девушки, вымазавшись в сырой земле.
— Абхе, — просипел он и не узнал собственного голоса, настолько тот изменился из-за сухости во рту, — Абхе.
Та не ответила. Каран испугался, что она мертва, но затем увидел, как грудь тихо вздымается под одеждой.
