— Но… Я… — Мишка заметался. Он мог помочь ей. Ему нужно к ней только прикоснуться, и она вспомнит! Но сказать об этом Федору? И как сказать, если не говорить о даре? Или открыться?
— Что ты? — поднял на него глаза мужчина. — Тамара ничего не помнит. Она считает нас с Леной своими родителями, и я не хочу что-либо менять, — строго и серьезно проговорил он. — Тем более я не отпущу дочь в неизвестность. Она еще не до конца поправилась, она нуждается во внимании и уходе. Здесь у нее своя комната, все условия, хорошее лечение, прекрасные врачи, уход… А что можешь предложить ей ты? — впился он глазами в Мишкино лицо.
— Я… Я тоже люблю Томку, и сделаю все, чтобы она выздоровела, — выдержал его взгляд Мишка.
Федор, бесконечную минуту не отводивший взгляда, вдруг опустил голову, обхватив ее руками и тихо, как-то обреченно заговорил:
— Она не помнит ничего… Но до сих пор кричит ночами, Миша. Если бы ты слышал, как она кричала первое время… Просыпалась в холодном поту, дрожа от пережитого, пыталась вспомнить, что ей приснилось, и не могла… — голос у Федора стал хриплым, уставшим. — Она ребенок еще, Миша. Ребенок не должен был пережить то, что пережила эта девочка. Если бы ты знал, сколько ночей мы с Леной просидели у ее кровати, чего нам стоило поднять ее на ноги, сколько времени с ней работали врачи, чтобы уменьшить последствия душевных ран, восстановить ее психику… Чего нам стоила ее первая улыбка, ее радостный смех… — мужчина выпрямился, нервно стряхнул со стола несуществующие крошки, помолчал и продолжил: — Ты хочешь увидеть ее? Тамара скоро придет со школы, с дополнительных занятий. Да, ты нашел ее. Но я не хочу, чтобы вы встретились. Я боюсь, что она вспомнит! Вновь вспомнит все то, через что она прошла. И все начнется сначала: кошмары, слезы, тоска, обреченность… — Федор поднял голову. — Уезжай, Миша. Богом прошу: не трогай девочку. Если она дорога тебе, оставь ее в покое, дай ей спокойно жить…
Мишка сидел, опустив голову и крепко обхватив горячую кружку руками, слушал и думал. Да, у него были воспоминания Федора, и он их обязательно рассмотрит, но позже, позже… Сейчас же… Он чувствовал, что мужчина не врет, и что он прав. Что может он предложить Тамаре? Повесить ее на Егоровых? Нет, они, конечно, примут ее, но правильно ли это будет? Забрать девчонку от любящих ее родителей, выдернуть из ставшего привычным окружения и увезти к чужим людям? Или в общагу? Мишка вспомнил обстановку общежития и передернулся. Нет, туда ее тащить точно не стоило.
Как он ни пытался найти способ устроить Тамару, выходило, что влезь он — и сделает только хуже. Получается, что сейчас, наконец отыскав подругу, он должен от нее добровольно отказаться? И спокойно жить дальше, зная, что она не знает, не помнит ни о нем, ни о том, кто она на самом деле, ни о том, что было… А может, Федор прав, и ей действительно ни к чему об этом помнить?
Мишка взвешивал и крутил и так, и эдак… По всему выходило, что Федор прав, и срывать сейчас Томку с привычного места глупо. Ему переехать в Куйбышев? — мелькнула мысль. А зачем? Чтобы быть рядом с Тамарой, иметь возможность видеть ее издалека, но не иметь возможности с ней поговорить, подойти, взять за руку…
Вдруг Мишка ясно, словно живого, увидел Арсена. Увидел его в ту минуту, когда показал другу, как он погибнет, и когда умолял его вернуться назад в надежде обойти, обмануть смерть… Арсену понадобилось меньше минуты, чтобы сделать выбор между жизнью и смертью, между риском для него и обреченностью для себя. Арсен не колебался, идя на смерть, зная, что идет умирать, чтобы сохранить ему, Мишке, жизнь. Так почему же он, Мишка, сейчас колеблется? А ведь перед ним выбор гораздо проще, чем был перед Арсеном! Ему лишь предстоит выбрать между терзаниями и спокойной, счастливой жизнью подруги. И он колеблется? Выбирает? Между чем и чем?
Шею и щеки Мишки залила краска стыда. Когда же он успел стать таким… собственником, таким эгоистом, что собственное желание видеть подругу рядом он сейчас ставит выше ее здоровья, счастья, ее покоя? Как он вообще может даже допускать подобные мысли? Что с ним случилось? В кого он превратился? Когда перестал быть человеком? В какой момент он начал думать лишь о себе, о своих желаниях, о своих чувствах, совершенно не считаясь с чувствами и желаниями других людей? Или это то, что сидит в нем, внушило ему все эти чувства, заставляя осознавать себя особенным, всемогущим, сверхчеловеком, для которого чувства и желания других людей уже не имеют значения?
— Дядь Федь… Можно, я буду вас так называть? — поднял на мужчину тяжелый, потемневший взгляд Мишка.
— Можно, — кивнул Федор, спокойно и уверенно глядя на сидевшего перед ним юнца, практически мальчишку. Он не помнил его. Слышал, что в одном из танков на фронт приехал какой-то пацан, навел шороху в отряде. Их даже поднимали по тревоге, искали пацана… Не нашли. Сам пришел перед тем боем. А следом появилась и девочка. Он помнил ее твердый, решительный взгляд карих глаз, на дне которых затаились и боль, и страх, и неуверенность. Они дрожали в ее глазах, грозясь прорваться наружу. Но вот она прошептала: «Я пионерка! Я клятву давала!» — и словно по волшебству из ее глаз исчезло все, кроме твердой решимости и уверенности в правильности принятого решения. Она тогда удивила его. Вот этой своей упрямой верой в то, что она обязана встать на пути врага. Маленькая пчелка готова была пойти в бой против огромного зубастого кота. Федор был уверен, что девчонку не оставят на линии фронта, и уж тем более не возьмут в разведчицы. Отправят с первой же машиной в тыл, и все дела. Но и расстраивать девочку сейчас ему не хотелось, и он шутки ради подсказал ей, где можно спрятаться. Кто же знал, что она воспримет его совет всерьез? И тем более останется в дивизии?
— Спасибо. Дядь Федь, я сейчас уеду. Вы правы: я не смогу дать Тамаре то, что дали ей вы. И ломать ей жизнь я совершенно не хочу. Поэтому я уеду. Единственное, о чем я попрошу: восстановите ее ордена и медали. Она их заслужила, — Мишка вздохнул. Перед его глазами замелькала Тамара: хохочущая и разбрасывающая вокруг себя разлетающиеся миллионом разноцветных радуг прохладные брызги воды, испуганное, белое лицо ее в ельнике, когда они прятались от немецкого патруля, серьезный, сосредоточенный взгляд, когда она рассказывала командирам о спрятанных возле ее деревни танках, испуганно дрожащие побелевшие губы и застывшие льдинками глаза, когда она решила, что убила диверсанта… Взяв себя в руки, он продолжил: — Я оставлю вам адрес Павла Константиновича Егорова. Тамарины ордена хранятся у него, равно как и документы на них. Разведчики, уходя на задание, всегда сдают все документы и ордена командиру… — Мишка помолчал, опустив голову. — У полковника находится и представление Тамары к ордену Героя Советского Союза посмертно. Вы можете доказать, что она жива, и получить его. Кстати, настоящая фамилия Тамары — Руденко, отчество Михайловна. Я не знаю, как вы будете объяснять ей ее ордена, но они должны быть у нее. Она их заслужила, — повторился он и, быстро черкнув на лежавшей возле стола на подоконнике тетради адрес Егорова, поднялся.
— Она знает, что была на фронте, и о том, что была разведчицей, тоже, — вздохнув, тяжело поднялся и Федор. — Я как-то должен был объяснить ей ее ранения. Ничего лучше, чем сказать правду, мы с Леной не придумали.
— Я пойду… Тамара уже совсем рядом. Нам не стоит встречаться, — опустив голову, Мишка направился к входной двери. Обувшись, он постоял несколько секунд, крепко сжимая в руках ручку небольшого чемоданчика и, вздохнув, произнес: — Спасибо вам за Тамару, дядь Федь. Пусть она будет счастлива. Если будет нужна помощь — вы можете связаться со мной через полковника Егорова.
Мишка развернулся и взялся за дверную ручку.
— Подожди, Миша, — остановил его вдруг Федор. — Погоди минутку. Я сейчас…
Мужчина исчез в одной из комнат. Спустя минуту он вернулся, неся фотографический снимок, и протянул его Мишке.
— 9 мая, в День Победы, это была пятница, мы вечером гуляли в парке, и там был фотограф. Вот… Тамара здесь очень красивая, — улыбнулся он, с любовью глядя на фото в Мишкиной руке. — Удачный снимок получился.
