оказался в другом мире, где было место не только монотонной тяжелой работе, но и простору для размышлений, учебе и развлечениям и, самое главное, к осознанию всеобъемлющей любви Аллаха к своим созданиям.
***
Я смотрю в окно. Теперь на черном бархатном небе видна звезда. Маленькие звезды есть всегда, а вот эта — огромная, словно бы двойная — появляется в это время года всегда в один и тот же час. Не очень давно мы с учителем посетили викалу[3], где остановились пришедшие с караваном торговые люди. Он выбирал скромные повседневные вещи для самых бедных мусульманских семей: толстую простую ткань, из которой шьют нижние рубашки, шелковистую — на платья для женщин, и пестрые платки. Но караванщики привозили не только вещи и драгоценности, они везли также и удивительные рассказы о других странах, и новости, и даже книги на неизвестных языках, которые потом специальные люди переписывали по-арабски.
В тот день, ожидая пока учитель закончит все дела, я начал откровенно скучать. Устав от впечатлений, от пестроты выставленных товаров, но по какой-то природной скромности я не решался присесть на расстеленные по всему двору ковры. Поэтому просто прислонился к резному столбу, поддерживающему навес. И тут услышал разговор. Один из караванщиков рассказывал о том, что все наши жизни подчинены движению светил в небе. И что каждая звезда, на самом деле, это мир. Точно такой же как наш. Его рассказ казался таким странным и захватывающим, что я забыл обо всем на свете, и даже не заметил, что рядом стоит учитель. Обернувшись, я понял по его лицу, что он не впервые слышит об этом, и даже кивает, соглашаясь с тем или иным словом. Всегда оказывалось, что он знает больше, чем я могу предположить.
Когда мы уходили, он вложил мне в руку подарок. Специально купленные для меня четки — связку крупных бусин, нанизанных на шелковую нить, переходящую в пышную кисточку в месте соединения. Бусины были выточены из какого-то зеленоватого камня с темными прожилками и довольно тяжелые.
— Перебирай их во время молитвы, — сказал учитель. — Так ты будешь знать счет словам и понимать их ценность, а руки твои не будут пребывать в праздности, напоминая, что кроме небесного, есть еще и земное.
Я смотрю в окно. И яркая двойная звезда напоминает мне о том дне. И четки — вот они лежат на столе, отполированные моими пальцами. И тускло блестят в свете лампы. А мои руки помнят их вес и ощущение от прикосновений, а уши помнят легкий стук передвигаемых бусин. И это обыденность. А звезда — она как была далекой и непостижимой, такой и остается. И поэтому я не могу понять, почему человеческая жизнь может зависеть от этого холодного светила, чуждого моей душе?
***
...к осознанию всеобъемлющей любви Аллаха к своим созданиям. Так прошел год. Я быстро постигал науку чтения и письма. И вскоре мог сходу записать без ошибок любую фразу наставника. Думаю, что стал лучшим учеником в медресе, но там было не принято возносить кого-то над другими. И поэтому мне и сейчас трудно понять, за какие заслуги меня отвели в дом будущего халифа Медины. Я помню то утро. Наставник разбудил меня, сам умыл меня, жестко растерев кожу лица натруженными шершавыми руками и сам помог одеться с особым тщанием. На все мои вопросы он не отвечал лишь отмахивался, но было видно, что он просто сияет от радости.
Мы прошли по бедным глухим улочкам, огороженным по обеим сторонам высокими глиняными стенами. Люди не любят, когда любопытные смотрят с улицы на их жизнь. Ни одно окошко не выходило на улицу, но за стенами виднелись кроны деревьев и крыши домов — иногда повыше, иногда пониже. Над резными деревянными калитками часто была достроена еще одна комната, но и ее окна выходили во двор.
Мы проделали долгий путь и, наконец, вышли к строящейся мечети Ан-Набави, будущему месту захоронения великих мужей Ислама. Но ее стены еще не поднялись настолько, чтобы скрыть черный куб, как мне объяснил наставник — точное, но маленькое повторение Каабы, что находится в Мекке. В настоящей Каабе был скрыт небесный камень, и когда-то возле нее молился пророк Ибрагим. Для здешних мусульман это было временное святилище и внутри был заключен аль-Куран, а не камень. Не знаю, была ли необходимость строить здесь вторую Каабу, но Пророк Мухаммад всегда хранил в своем сердце частицу родной Мекки и пожелал иметь вот такое напоминание о своей молодости и о том дне, когда он пережил одно из самых ярких своих видений. Он же и руководил работами по строительству мечети.
— Возможно, когда-то ты увидишь Пророка, — утешил наставник, заметив мое любопытство. — Иногда он приходит прямо сюда.
И мы направились через базарную площадь к огромному строению из грубо обработанного камня. В этом доме я и должен был поселиться.
Двери нам открыл охранник, и на вопрос наставника ответил:
— Господин ждет вас.
Нас провели по длинным коридорам в просторную комнату с традиционными нишами в стенах, где вместо металлических кувшинов и глиняной посуды громоздились горы пожелтевших свитков и книг. Тут же стояли несколько столиков с письменными принадлежностями и пара резных ширм из драгоценного палисандра, выставленных словно для украшения простой белой стены. «Этот человек богач, раз имеет такой большой дом, — подумал я. — Но почему же тогда здесь нет ни сводчатого цветного потолка, ни позолоты, ни росписи, как принято в других богатых домах»?
Так размышляя, я не заметил, что в комнате появился очень худой и сутулый человек с глубокими, будто бы горящими, глазами. Его седая аккуратная борода была почти одного цвета со светлой кожей лица. Приложив ладонь к груди, он произнес приветствие. Мы с наставником ответили вразнобой. Тогда человек обратился ко мне:
— Ты знаешь меня? Мое имя Абу Бакр.
Я вспомнил своего товарища по медресе — Бакра, и простодушно спросил:
— Ты — папа Бакра?
В его глазах сверкнули искорки, и он тихо рассмеялся.
— У меня нет сына по имени Бакр. Но мои родители думали, что он непременно будет, поэтому меня так и назвали. Но до сих пор ни одного своего сына я так и не назвал Бакром. А как зовут тебя?
— Абд-аль-Фарид, — быстро ответил за меня наставник.
Я резко повернулся к нему и ожег недовольным взглядом. Абу Бакр заметил мое движение:
— Почему тебе не нравится твое имя? — спросил
