Михаил качнул головой.
— Ничего. Вопрос в том, что именно для себя решил именно ты.
Димка задумался. Ещё никогда в жизни он не был так близок от познания истины. От обретения себя самого. От обретения брата. Вопрос в цене: чем именно он готов пожертвовать ради самого ценного Грааля в зримой части Вселенной?
— Ему нужна моя кровь, — это был не вопрос, лишь констатация факта.
— Димка, нет! — Женя дёрнулась в Славкиных объятиях.
Димка качнул головой.
— Тогда я готов.
— К чему? — спросил Михаил.
— К смерти.
— Хм… Смерть вовсе не признак истины. Смерть — это факт.
— Я готов и к нему.
— Идём, — сказал Михаил.
— Нет! — закричала Женя. — Я не отдам его!
— Не нужно никого отдавать, — холодно заявил Михаил. — Нужна лишь вера.
Они поднялись в залу с алтарём. Туда, где пол был испещрён странными канавками. Канавками, слагающими собой лабиринт.
— Подай руку, — сказал Михаил.
Димка подал.
Блеснула заточенная сталь.
Димка вскрикнул.
— Отпусти его! — вскрикнула Женя.
— Всё в порядке, — сказал Михаил, поднося багровую сталь к алтарю. — Этого хватит.
— Но тогда что же это? — спросил Чита. — Бог, коему нужна кровь детей? Ведь это абсурд!
Михаил повёл головой.
— Человечество окропило православный крест кровью Христа. Он вправе требовать кровь ваших детей. Всё остальное, да — абсурд.
Димка сжимал израненную ладонь, с которой капала алая кровь.
— А как же я?
— Что ты? — ответил Михаил.
— Я должен разыскать брата!
— Ты его уже нашёл, — Михаил был неприступен.
— Как это? — не понял Димка.
— Он в той сфере, — ответил Михаил. — Не именно в ней, но теперь он таков.
— Так в чём же суть?! — воскликнул Димка. — Как мне вернуть брата?
— Боюсь, его уже не вернуть, — Михаил поднёс окровавленную сталь к установленной вблизи алтаря чаше. — Но ты сам, Димка, должен воссиять. Все вы должны воссиять! Только так — и никак иначе — эволюционирует Вселенная, а у заблудших душ появляется ещё один шанс. Шанс, чтобы вспыхнуть в свою очередь.
— Но как? — спросила Женя.
Михаил коснулся груди.
— Здесь. Что ты чувствуешь?
Женя медлила. Потом взглянула на безвольного Огонька.
— Я… Мне… Мне страшно.
Михаил кивнул.
— Поступки. Именно они очищают душу. Именно они вершат жизнь. А судьба — это так, залог убогих. Именно она и провоцирует страх. С одной лишь целью: чтобы сбить с пути истинного. В этом и заключается главная роль зла — чтобы человек был слеп. Как можно дольше, до скончания времён.
С лезвия сорвалась капля.
Стены монастыря содрогнулись. С потолка посыпалась побелка.
…Сфера окрасилась в бордовый цвет. Внутри неё что–то озлобленно зашипело. Оболочка исказилась рябью морщин. Из волнующейся глубины всплыло искажённое болью лицо мальчишки. Его взгляд источал бездну, слипшиеся волосы свисали со лба сосульками, губы дрожали. Если бы хоть кто–нибудь из ребят вгляделся в это лицо, то он вне сомнений признал бы в нём Огонька. Только не того, взбалмошного и обычного, а другого… потерявшего часть души, вынужденного веки вечные открывать врата за грань.
Но никто этого не видел, а потому Огонёк закричал.
По каналам на полу алтарной залы потекла мутноватая жидкость.
Женя вскрикнула.
Ребята опасливо выстроились вдоль стены.
В центре остались только Михаил и Огонек, склонивший голову набок.
— Уходите! — приказал Михаил. — Времени совсем не осталось.
— Но я должен! — крикнул Димка, пытаясь приблизиться к алтарю.
Однако у него ничего не вышло — на пути возник невидимый барьер. Димка вскинул руки — ничего. Попытался шагнуть, но тщетно.
— Что это? — спросил Димка.
— Это врата, — ответил Михаил. — Идите же.
— А как же Огонёк? — крикнула Женя, срываясь с места. — Отпусти его!
Михаил отрицательно качнул головой.
— Он больше не принадлежит этому миру. Он должен уйти со мной.
Женя налетела на барьер и осела, глотая слёзы.
— Пожалуйста! — шептала девочка, заламывая кисти рук. — Забери лучше меня… Мне всё равно где быть. У меня нет ничего… Только страх. А у Огонька есть семья. Ну же, прошу тебя!..
Михаил оглянулся.
— Ты — женщина. Твой удел — растить. Массивных сверхгигантов. Жёлтых карликов. Двойные системы. Это и есть истина. Она вершится здесь и сейчас. А не где–то за гранью, как думают учёные…
— Тогда что же теперь я?! — крикнул Димка под рокот стен и свода.
— Ты — красный гигант. Именно такие звёзды несут жизнь, — Михаил вздохнул. — Мне жаль твоего брата, Димка. Но я не в силах что–либо поделать. Так уж устроен этот мир. Однако мне под силу настигнуть Мрак — своего демона вы сегодня победили самостоятельно. Остался черёд за мной.
— Но как? — не понял Чита.
— Вы обличили его сущность. Догадались, где именно он сидит. Познали истину. Теперь ваши сердца чисты. Идите же с миром, дети мои. Аминь.
Ребята уже добрались до пустыря, когда предгрозовое небо рассекла вспышка чудовищной молнии. Земля содрогнулась. Во все стороны ринулись испуганные птицы. Налетел порыв ветра.
Женя присела. Зажала уши ладонями.
Димка наблюдал светопреставление на берегу озера.
Казалось, что монастырь оказался под беспощадным огнём вражеской артиллерии. Вспышки молний повторялись одна за другой. От раскатов грома заложило уши. Земля так и норовила уйти из–под ног.
— Смотрите… — сказал Чита, указывая на горизонт.
Димка тряхнул головой.
Тучи над монастырём разошлись. В колокольню упёрся луч голубоватого света. Блеснули серебром кресты, задули в дудки каменные ангелы на постаментах. Монастырь вздрогнул, исказился… потом просто исчез, словно и не было его отродясь.
На мрачном небосводе клубились синие тучи — они походили на дым от костровищ…
Чита присвистнул.
— Ничего себе… Кому рассказать — никто не поверит.
— Не нужно никому ничего говорить, — сухо сказал Славка, отворачиваясь от берега. — Мы все должны дать клятву, что истина умрёт вместе с нами.
— Что ты такое говоришь? — спросила Женя.
Славка сверкнул глазами.
— Так нужно. Да и не поверит никто. В лучшем случае упекут в психушку… Пойми, каждый человек должен обрести истину самостоятельно. В противном же случае, эта самая истина не будет ничего значить.
Женя кивнула.
Раскаты грома затихли.
Пошёл дождь.
Димка запрокинул голову, подставив прохладным каплям лицо.
— На, вот… — подошедший Чита протянул платок. — Перевяжи, а то мало ли что пристанет…
Димка кивнул.
— Спасибо.
Рихагель Сергей Оттович не знал, что я вилось ему в тот вечер. Но он был уверен, что не сможет забыть случившегося до конца дней своих. Сын еврейки и пленённого офицера фашистской армии дал себе клятву, что никогда и ни за что больше и пальцем не коснётся своей дочери. Более того, в тот же вечер он искренне пообщался с женой — при помощи кулаков и убедительных словесных аргументов, — относительно того, что может случиться, если та не внемлет его речи, дав понять, что в их жизни грядут радикальные перемены. Жена вроде бы поняла, но Сергей Оттович знал, что пройдёт не один месяц, прежде чем она окончательно смирится с новыми порядками. А началось всё со звонка в дверь. Сергей Оттович прошмыгнул в прихожую, потягивая из бутылки дешевое пиво. Нередко он пытался списать всё на алкогольное опьянение, однако всё чаще убеждал себя в обратном, потому что застывший на лестничной площадке мальчишка… мальчишкой вовсе не являлся. Точнее являлся, но тот тон, каким он озвучил всего единственную фразу, холод глаз и выражение лица, не присущее школьнику, пробрали Сергея Оттовича до глубин его черной души. Это походило на рентген или на просвечивающие лучи инопланетян — про них нередко рассказывают контактёры, — что проникают в мозг, читая твою жизнь, как книгу. Возможно, это была та самая книга, страницы которой тщательно пересматривают на Страшном суде, прежде чем вынести окончательный вердикт… Ад или рай. Это всё пришло значительно позже, а тогда, приоткрыв дверь, Сергей Оттович спросил:
«Чего тебе?»
Мальчишка скривил голову на бок.
Сергею Оттовичу даже показалось, что тонкая шея мальчишки вот–вот сломается. Однако нет. Мальчишка холодно улыбнулся и сказал:
«Если тронешь дочь ещё хоть раз, я приду за тобой, и это будет пострашнее ада!»
Сергей Оттович невольно попятился, зацепил хмельной ногой порог и опрокинулся вглубь прихожей, разбив пиво. Он не мог понять, что именно с ним происходит. В любой другой день он, не чураясь, оттаскал бы незнакомого паршивца, что вздумал учить его, как нужно жить, за ухо… Но только не сегодня.
Сергей Оттович почувствовал страх. Не тот, обычный, когда пришло время платить по счетам, а денег нет, или страх оказаться безработным — это всё так, шелуха обыденности. Истинный страх, как уже упоминалось, пробрал до мозга костей, поселив в сознании откровенную панику.
