будто само упоминание этой личности решало все вопросы.
— Всё равно как-то нехорошо мы идем, раз вы вчера не созвонились.
Нюта взялась за рычаг колонки и стала качать. Через некоторое время из гусачка на асфальтовый желоб белой толстой струей ударила вода, и не прекращалась, пока Нюта продолжала качать. Зачерпнула горстью воду, прихлебнула. Спросила:
— Кто-нибудь еще хочет?
Никто.
— Тогда я перестаю, — и прекратила дергать рычаг.
Двинулись дальше.
— Наверное тут, — сказала Шура.
Они остановились возле косенького забора с калиткой. Нюта нажала кнопку примотанного синей изолентой звонка. Постояли, помолчали. Попрыгали, заглядывая за. Кира поднесла ко рту руки, сделала ладонями мегафон и позвала:
— Ми-шааа!
— Их нет, — к соседнему забору, с той стороны, подошла Люда.
— А не подскажете, когда они будут? — спросила Нюта.
— Не подскажем. Вы к Мише?
— Да.
— Его ночью скорая увезла. А Таня сейчас наверное там, в больнице.
— А что с Мишей? А в какую больницу увезли, не знаете?
— А кто ж знает. Мы только из окна всё видели. Зайдите завтра или под вечер, может Татьяна дома будет, должна быть.
И повернувшись, Люда удалилась. Кира сказала:
— Ну я тогда вечером сюда зайду, всё узнаю а потом всем перезвоню.
— Вот так порепетировали, — Нюта опустила голову и зашагала прочь, и какое-то время никому не отвечала.
Неужели нельзя было себя поберечь? Что с ним непонятно, наверное срочное, иначе бы сообщил и созвонился. Первая совместная репетиция. Подвести стольких людей. А ведь это чертовски сложно, всем собраться в одно и то же время. Слаженность, способность к этому и есть отличительная черта музыкальных групп, которые не просто так языками чешут, что вот у нас группа, а действительно собираются и делают песни.
А если он умрет? Где тогда репетировать?
Что ты такое думаешь, надо думать о Мише, об его здоровье, чтобы поправлялся быстрее, а ты о том, что судьба группы может повиснуть на волоске, или уже повисла, ты этого не знаешь. Да, вот такая я циничная, что думаю в первую очередь о коллективе, и само собой выходит, что здоровье чувака, с которым я общалась пару раз в жизни, меня не колышет, это естественно, что не зная его, мне по сути безразлично, что с ним случилось, а вот давно вынашиваемое дитя — группа — из-за него может просто не родиться. Или родится не так просто.
И были те мастерские не мансардой, где при свечи жалком свете творит шедевр за шедевром чахоточный художник, чьи полотна здесь же и скапливаются одно за другим, у стены, и связываются паутиной прочнее корабельного каната. Умрет художник, станут картины его знамениты, а сам почитаем.
А были мастерские те высоки, просторны и полны света, а солнце заглядывало туда по четвергам и пятницам, и вообще во всякий день будний и воскресный, ибо электрический свет для масляной краски вреден, одна лампочка дает краске один цвет, другая — другой, верно только солнце, пусть обиженное из-за туч, пусть яростное в синей стали неба, но — я верно, положись на меня.
— Тебе точно ничего от твоего бати не будет? — спросила Нюта Киру, когда та отпирала ключом дверь поднебесной мастерской. По пути, всей гурьбой зашли к Кире домой. Зашли без ключа, а вышли с ключом, и поехали выше на лифте.
— Точно, да не волнуйся, — ответила Кира.
А свет тот падал внутрь из огромных окон и частью даже с потолка, где тоже были окна. На плохого паркета полу стояло несколько этюдников и больших мольбертов, с разной степени готовности картинами, где бледные, с искаженными лицами люди открывали желтые ромбические глаза и протягивали с холстов руки вперед, к зрителю, дабы возложить длани свои на плечи, а то и на горло. Страшно, страшно тут находиться.
Пахло масляной краской и резко, по-керосинному, особым растворителем, который стоял тут же на подоконнике, в больших прозрачных бутылях. На ярлыках была надпись: «Пинен».
— Дышать трудно, но можно, — заключил Лёша. Нюта и Шура расчехляли гитары.
Соберите вещи. Миша понял, что обречен. Он вспомнил киношное — не трогайте меня, я психический! — и стал кричать это до хрипоты, и спрятался под кровать. Там ему стало еще больнее, он вылез, а Татьяна молча и быстро таки собирала вещи, а врачи ждали. Без Миши они не уедут. Как давно ты катался на микроавтобусе?
Потом его везли, долго везли. Так больница на Подвысоцкого рядом. Зачем долго? Он спросил у мамы, она обратилась к упитанному врачу или санитару, не поймешь. Тот сказал, что сегодня по скорой дежурит больница железнодорожников на ДВРЗ.
— Где это? — Татьяна испугалась. Она, как и Миша, не знала. Они только пару раз в жизни слышали это название.
— Поселок Дарницкого Вагоноремонтного завода, — пояснил доктор, — Почти за Киевом. Больница там замечательная. Врачи старой закалки.
По мерному чередованию темноты и света за окном Миша понял, что едут мостом Патона. На левом, низком берегу Киева Миша бывал редко, хотя постоянно видел его белые жилмассивы с Днепровских круч ботсада. Казалось, то какой-то другой мир, далекий как иная страна, только соединенный с древним Киевом мостами. Но ДВРЗ… Это вообще уже где-то на краю земли, пределы обитаемого мира.
— А как туда добираться? — спросила Татьяна.
— А как туда добраться? — спросила Нюта. Она сидела у себя дома, над Протасовым яром, и по километрам проводов ее голос в виде электрических колебаний, через телефонную станцию, попадал в трубку в Доме Художников, в Бастионном переулке. Не это ли чудо? Кира ответила:
— Тридцать второй трамвай прямо туда едет.
Это она знала наверняка от мамы Миши. Татьяна ей позвонила, по просьбе сына. Вчера его прооперировали и он остался на стационаре, хотя грозился убежать, но Татьяна посулила ему купить игровую приставку, и он остался.
Нюта перезвонила Шуре, а к вечеру, что ли, когда уже начало смеркаться, трамвай тридцать второй долго вёз их на ДВРЗ — сначала с левого берега на правый, потом к Ленинградке, потом свернул и катил, катил, катил. В окнах проплывали то послевоенные дома вроде тех, что строили немцы на Пятачке, то темнели крыши и сады частного сектора, то даже лес.
Наконец они въехали в тихий район, где по сторонам улицы росли обветшалые сталинки. Огибая сквер с большими деревьями, трамвай пошел на кольцо. А там высадились — и к главной улице, мимо двухэтажного декоративного домика, как и
