лбу, светлые глаза и мелкие черты лица.
Укропов сначала вывел их на улицу, где светило яркое солнце, и поставил под деревья, и вера в его компетенцию, несмотря на внушительного вида камеру, сразу пропала. Даже анекдот вспомнился: «Купи пианину — и ты пианист!»
Сделав пару нажатий кнопки спуска, их фотограф всё же сказал, что на лицах тени и лучше сняться в помещении. Они вошли в первый же кабинет, где были зелёные обои с полосочками и листочками, и, приставив их по очереди к стене, Укропов сделал по несколько кадров и сказал, что они свободны.
— А вы нам потом фотографии сделаете? — спросил Домнин.
— Ладно, сделаю, — кивнул Укропов. — В конце недели будут.
«Твоя двоюродная сестра Алеся выходит замуж в эту пятницу, — сказала мама по телефону в среду, когда они созванивались через вахту. — Она нам позвонила, приглашала, но папа в командировку уезжает как раз, так что не сможет. В общем, Алеся и тебя приглашает с твоим парнем».
— Ясно, — ответила Кира. — Значит, ты приедешь в пятницу? Или в четверг?
«В четверг, то есть завтра вечером приеду. А в субботу утром уеду обратно».
— Ладно, поняла…
С Алесей у Киры складывались интересные отношения.
Двоюродная сестра была старше её на пять лет — любимая внучка от любимой дочери бабушки. Той самой, с которой Кира подавила воспоминания.
Мама Алеси после того, как бабушки не стало, отправляла дочь на всё лето к ним «потому что так привыкла». При этом приезжала Алеся в чём была и… всё. Одна смена одежды, трусы, что на ней, и больше никаких вещей, потому что тётя Валентина считала, что это нормально. В итоге Алеся, так как была мелкая и какой была в шестом классе такой и осталась по росту и комплекции, носила вещи Киры, а её мама ещё покупала что-нибудь, в чём Алесе ходить. А вот тётя Валентина, которая пошла по бабушкиным стопам и была учительницей, одевалась с иголочки «потому что педагог и ей надо прекрасно выглядеть», а всё, что оставалось, вбухивала в старшего сына — Алёшеньку. Правда его тоже определила в военное училище «по стопам отца», где всем обеспечивали, одевали, обували и кормили.
Любимыми «песнями» тёти Валентины были «вокруг сплошное быдло» — она про всех злословила, и «а вот мы такие бедные» — она у всех всё выпрашивала. И все ей всё несли: свои же учительницы всякие заготовки, солёные помидоры-огурцы, с огорода овощи. Отец Киры возил им сумками продукты, давал деньги. Если они приезжали к ним в гости, то только через магазин, и Киру всегда поражало, что получив пакеты всяких вкусностей: колбас, сыров, мяса, фруктов, которые они дома и не видели, и не пробовали, — родственники складывали всё в холодильник и шкаф, а их «угощали» пустым чаем без сахара, приговаривая, что они-то бедные, а вы и дома такое поедите, у вас много. Им даже в голову не приходило, что всё совсем не так, как им воображается.
Отец Алеси — дядя Петя — вечно ходил голодный, а тётя Валентина сидела на диете и была худая как палка. Она считала, что «триста грамм еды на человека в сутки вполне достаточно» и, кажется, вообще не готовила, а если и готовила, то в литровой кастрюльке на всю семью. Поэтому Алеся, стоило ей приехать на лето, первые дни ела и не могла остановиться.
Однажды, после того как Алеся приезжала к ним летом, будучи уже восемнадцатилетней, то есть после первого курса университета, мама разрешила ей выпить вина. Точней, Алеся захотела выпить перед своим отъездом домой и попросила об этом сама.
Кира помнила, что они ходили в парк с маминой подругой и вернулись какими-то загруженными, а на следующий день Алеся уехала.
Через несколько лет, когда Кире было уже пятнадцать, после очередной «голодной поездки» в гости к тёте Валентине мама сказала, что еле выдержала там находиться. И на свою беду Кира задала уточняющий вопрос, и маму прорвало, потому что неприятная тайна жгла ей сердце. Кира с удовольствием бы не узнавала информацию, которую всё-таки узнала.
Алёшенька — старший Алеси на три года, — всегда был любимым ребёнком тёти Валентины, та и не скрывала своего им восхищения. Хотя Кира из того, что помнила о тех временах, когда бывала у бабушки с другими внуками, Алёшка и Алеська были самыми вредными. Чётко помнился момент, как она хотела сорвать малину, а Алёша со смехом собирал в свой рот ягоды, к которым она тянула руку, дразнил и доводил до слёз. И что Алеся жаловалась на Киру бабушке и та давала ей подзатыльники, а Алеся смеялась и корчила рожи вместе с братом.
Так вот, в тот вечер, когда Алеся выпила с мамой и её подругой, она выпила слишком много и начала рассказывать… Сначала, что сделала аборт перед самым приездом к ним, а потом… Что сделала его от Алёшеньки — старшего брата, которого в их семье боготворили. И как выяснилось, Алёшенька впервые изнасиловал Алесю, когда ей было одиннадцать лет. А потом убедил, что всё это нормально, что он её любит и родителям говорить ни в коем случае не надо. Хотя Алеся вроде бы однажды призналась маме, но та не поверила и даже скандал устроила за то, что Алеся пытается очернить родного сынулю-кровиночку-самого-лучшего-Алёшеньку. Спали Алеся с «Алёшенькой» в одной спальне, а родители всё не нарадовались, что их сын и дочь, «как самые родные друг другу люди, всё время обнимаются и отлично ладят». Хотя у них была трёхкомнатная квартира, вообще-то.
Кира вспомнила, как Алёша постоянно сажал Алесю на колени или щипал за попу, что та смеялась и весело визжала. А ещё он постоянно её целовал чуть ли не в губы при всех, обнимал и делал всякие подарки. А ещё стало понятно, почему она видела двоюродного брата так странно, а за его спиной шевелились какие-то неприятные тени, особенно если смотреть искоса.
Алеся рассказала всё это маме, а потом на следующий день этого «не помнила» или сделала вид, что не помнит, сославшись на то, что пьяной ведёт себя неадекватно и несёт всякую чушь и фантазии.
Через пару месяцев после их визита, когда Кира узнала эту неприятную «семейную тайну», тётя Валентина сильно заболела и слегла, а через полгода дядя Петя уже таскал её в туалет.
