Люцифер сел на корточки, продолжая кричать. Глазные яблоки слуг (находящихся в соседних помещениях), не выдержав вибрации, взорвались.
«Утилизирована… утилизирована, – билось в голове. – Это конец… матрица стёрта…»
Убить человеческую душу невозможно. Размыть до неузнаваемости, просеять – да. Утилизация – означала перерождение, сброс матрицы души обратно на землю, в тело новорожденного. Утилизация – означала Жизнь и Смерть.
«Мужчины, Вам нравится воевать… и любить, – раздался в голове голос Евы, воспалённые слова прошлого. – Воевать и любить… впрочем, это одно и то же».
И тогда он сомкнул руки, скрепляя заклинанием, новым криком. Круша стены и предметы, пока слёзы не прервали эту бессмысленную игру.
– Омэн у телефона.
– Привет, дружище…
– Президент, мои приветствия. И… соболезнования…
– Не надо, оставь…
– Черти прибыли?
– Да, твои вояки оказались неплохими строителями – дворец восстанавливается не по дням, а по годам… дьявольская скорость. Ну, как известно, самый лучший строитель – солдат, а точнее – самый дешёвый.
– В точку, мой Президент! Ваше остроумие, как всегда…
– Оставь в покое моё остроумие. Я по делу.
– Слушаю. Внимательно.
– Ом, дружище, как насчёт, немного повоевать?
– О-о, диверсии, терроризм?
– Я сказал ПОВОЕВАТЬ! Эти дятлы наверху уже, наверное, и забыли такое слово!
– О-о, даже так! С Ним?.. Небольшие вылазки? Или?..
– Настоящая бойня, до тотального уничтожения, с объявлением войны и прочей лабудой… Мобилизуй войска! Все!
– Слушаюсь!
– Давай, дружище… Если что-то и делать, то по-настоящему…
Перекус
Мальчишка похож на одного из известных мультипликационных героев. На Лёлека или Болека, родившихся в далёком 1964 году на студии польского города Бельско-Бяла. Тёма успевает погуглить, пока к ролику подгоняют анимационное вступление. Так Лёлек или Болек? Не беда, найдём, и ста лет не пройдёт.
Не успевает. Зовут на финальную озвучку.
Здравствуйте, меня зовут Андрей.
Мне восемь лет.
Когда я был ещё маленький-маленький, ко мне приходили мои папы и смотрели, как я расту. Как сплю. Даже как плачу. Как мама меня моет и кормит.
А однажды я стал всё понимать, и папы стали интересными-интересными. Такими хорошими и такими разными.
Рисованный мальчишка – Лёлик или Болик, кто сейчас вспомнит, если вообще узнает? – превращается в живого парнишку. По квартире катится звонок, мелодичный, зовущий, заставляющий мечтать. Мальчик идёт в прихожую, включает дисплей дверного замка, смотрит, поворачивается к зрителю и улыбается, глядя немного в сторону.
– Ма! Па пришёл!
А потом входные двери открываются. Пять дверей, в разное время, перед разными людьми. Монтаж профессионален. Папы ступают в тёплый прямоугольник света, заходят один за другим, словно процессия гостей.
Они не могут быть долго дома, потому что папы должны усердно трудиться. Решать проблемы, зарабатывать деньги, сердиться, сражаться и изменять мир, так говорит мама. А дома – отдыхать. А пока пап нет, мы с мамой убираем в квартире, смотрим мультики и рисуем.
А ещё мы ждём их.
Очень-очень.
И они приходят.
В квартире дремлют полутени, мама выходит из зала, целует папу и помогает снять пиджак. Куртку. Пальто. Плащ. Пуховик. Они немного медлят в прихожей, – счастливые и уставшие от разлуки, – соприкасаются руками, взглядами, улыбками.
В зале горят бра, медленно опускается мягкое тесто взбитых подушек. На столе – фрукты, шоколад, кофейник, коньяк в бокастой бутылке, маленькие рюмочки, тонкие чашки. Шепчет в углу телевизионная панель. Новости. Цветочная выставка или день рождения народного артиста. Не разобрать, да и не хочется.
Сын, мама и папа сидят за столом. Папа нежится в кресле, довольный, умиротворённый, немного дымящийся, как кофе в изящных кружках. Он смотрит на свою семью нежным взглядом зелёных – серых, голубых, карих, серо-зелёных – глаз. Папа делает маленький глоток коньяка – кофе, коньяка, кофе, коньяка, – и подмигивает.
Он дома.
В кадре счастливы все семеро – сын, мама и пять отцов (каждый по очереди, каждый по-своему, спасибо актёрам и режиссёру ролика). Это настоящее волшебство. Все они любят свою семью, они благодарны ей, они безмерно блаженны в уюте комнаты – словно выпали из мрачного сна прямо в удобное кресло.
Я даю папам силы, чтобы они побеждали, добивались успеха, зарабатывали деньги, радовались с друзьями. Чувствовали себя сытыми.
Ведь семья – как вкусная еда, питательная, тёплая, нужная.
Тогда, когда вы действительно этого хотите.
Быстро и уютно.
Озвучка закончена. Всем спасибо, все свободны. Гонорар переведён на карточку.
На площадке кипят новые приготовления, на очереди съёмки второго варианта: фаст-фэмили для мам. Папы разбредаются, ещё присыпанные конфетти трогательного комфорта и любви, что так ярко блестели в рекламном ролике.
Дмитрий Эдуардович Архаиков останавливается в двери, поворачивается и смотрит на мальчика. На Андрея. На Тёму. Он не помнит, как зовут мальчишку в рекламе, а как в жизни. Зато помнит открывшуюся дверь, и крик «Па пришёл!», и негу кресла, и вкус коньяка (в рюмках действительно был коньяк, дешёвый, но смачный, Дмитрий Эдуардович даже крякнул от удовольствия, но это вырезали).
Мальчик – его экранный сын – о чём-то беседует с оператором; сейчас он выглядит на несколько лет старше своего героя, наверное, так и есть. Андрей-Тёма не чувствует взгляд «отца», как чувствовал его в ролике, не откликается на него теплом. Искусство обмана смонтировано и готово к эфиру. Теперь – не до взглядов.
Дмитрий Эдуардович неопределённо пожимает плечами и шагает на лестничную площадку.
*
Цюприки. Название района радовало щекотными переливами слогов и сказочно-мультяшными образами, как и некогда одноимённая деревня, которую город Брест поглотил чохом с остальными селениями области. Цюприки лежали вокруг Старого Бреста шарфом франта, являясь о-о-очень дорогим и о-о-очень престижным районом. Если вы арендовали здесь квартиру, ваша жизнь определённо текла в правильном русле: у берегов хрустели купюры, блестели монеты, жужжали терминалы, переваривая депозитные карточки. Если купили в Цюприках квартиру – кидайте, к чертям, вёсла в воду, ложитесь на дно лодки и смотрите в текущую по небу лазурь. Вам совсем не обязательно что-либо делать. Или, как раз, обязательно. Деньги к деньгам. Гребок к гребку.
Многие не бросали вёсла.
Как, например, Тёма Милонов, с пелёнок делающий капитал в индустрии фаст-фэмили. Звезда рекламных роликов и «Сын года».
Дмитрий Эдуардович побродил по опрятным квадратным кварталам, в которых решительно невозможно было заблудиться, несколько раз прошёл мимо дома Тёмы, собираясь с мыслями, решаясь и безвольно заходя на «новый круг».
В Цюприках хватало офисов, галерей и торговых рядов. Жилые постройки разделяли блестящие прослойки бутиков и ресторанов. Окна домов были гротескно высокими, удивлёнными, светолюбивыми. Где-то далеко приятно шумела скоростная железнодорожная магистраль – так ветер ведёт ладонью по высокой траве.
«Вот где ты живёшь… сынок», – периодически всплывало в голове Дмитрия Эдуардовича, хлопало хвостом и уходило на глубину.
Брест вобрал в себя хутора, посёлки, деревни, как рано или поздно делает любой тщеславный город – да хоть Барселона, поглотившая близлежащие городки и деревеньки в конце девятнадцатого века. Но помимо тщеславия нужен ум, который подскажет: присоедини, но сохрани индивидуальность, будь то фабричный колорит или сельская простота.
«Сынок» Тёма жил в элитном квартале Клейники. «Технологический уют на окраине, вызов историческим фасадам центра» – сообщал некогда еженедельный «Брестский курьер». Газеты Дмитрий Эдуардович любил. Не за краткость, угождающую спешности жизни, и не за собственную колонку во всё том же «Брестском курьере», а за навеваемую взмахами шуршащих страниц ностальгию, терпкую, но скоротечную. Ностальгия летела над миром сегодняшнего дня бумажной птицей, она кричала, но недостаточно громко, чтобы разобрать слова, она напоминала о чём-то, но излишне застенчиво и невнятно, чтобы найти опору для слёз. В этом и заключалась прелесть газет.
